Борис Виан - Сердце дыбом
— Я ем у себя, — с достоинством произнесла Клемантина.
— Вот как!
Жакмор окинул взглядом ее фигуру.
— Кажется, это идет вам на пользу, — сказал он.
— И ем только то, что должна, — так же гордо продолжала Клемантина.
Жакмор не знал, о чем бы еще заговорить.
— Ну а как настроение? — не найдя ничего лучшего, спросил он.
— Трудно сказать. Когда как.
— Что же вас беспокоит?
— Понимаете, я боюсь, — призналась она.
— Боитесь? Чего?
— Боюсь за детей. Постоянно. С ними может случиться что угодно. И я все время это мысленно прокручиваю. Причем самые простые вещи, я ничего не выдумываю, не извожу себя нелепыми фантазиями — хватает перечня вполне реальных угроз, чтобы свести меня с ума. И все это не выходит у меня из головы. О том, что грозит им за пределами парка, я и не думаю — слава Богу, до сих пор они ни разу не пытались выйти. Так что эти мысли я пока гоню прочь, не то совсем свихнусь.
— Но им ничего не грозит, — сказал Жакмор. — У детей вполне развито чувство самосохранения, и они инстинктивно избегают опасностей.
— Вы думаете?
— Я просто уверен, иначе и нас с вами давно бы уже не было на свете.
— Так-то оно так, — сказала Клемантина, — но эти дети не похожи на других, они совсем особенные.
— Ах да, как же!
— И я их так люблю! Так люблю, что передумала обо всем, что может с ними случиться в парке и в доме, и теперь не могу спать. Вы и представить себе не можете, как много этих опасностей! Это такая мука для такой любящей матери, как я! А ходить за ними по пятам я не могу — полно дел по хозяйству.
— Но есть же служанка.
— Она дура. С ней им еще опаснее, чем одним. Непроходимая тупица. Я, наоборот, стараюсь, чтобы они с ней поменьше общались. Она не способна шевелить мозгами. Случись детям вырыть в саду ямку поглубже, наткнуться на залежи нефти, так что из скважины хлынет струя и все трое начнут тонуть, — она ни за что не сообразит, что делать. Я просто умираю от страха! Вот как я люблю своих детей!
— Да уж, — сказал Жакмор. — Вижу, вы в самом деле предусмотрели буквально все, ничего не упустили.
— Меня тревожит еще и другое, — продолжала Клемантина, — их образование. Придется отдать их в деревенскую школу, а как они будут туда ходить — подумать страшно! Одним, разумеется, никак нельзя. А доверить этой дурехе провожать их я не могу. Непременно случится беда. Придется ходить с ними самой, разве что вы меня иногда подмените, если пообещаете быть крайне осторожным. Нет, я должна сама, только сама! Конечно, думать об учебе пока рановато, дети еще малы, но сама мысль о том, что они выйдут за ограду парка, а я еще не предусмотрела всех подстерегающих там опасностей, сводит меня с ума.
— Пригласите домашнего учителя, — посоветовал Жакмор.
— Я уже думала об этом, — возразила Клемантина, — но, не стану греха таить, я ревнива. Это, конечно, глупо и примитивно, но я не перенесу, если они полюбят кого-нибудь, кроме меня. А получается так: если учитель окажется хорошим, они, разумеется, его полюбят, если же плохим — зачем отдавать детей в такие руки?! Мне и школа-то не внушает особого доверия, но школьный учитель — все-таки другое дело. А с домашним положение безнадежное.
— Можно доверить воспитание священнику — так делается издавна.
— Я сама не слишком религиозна и не желаю, чтобы из детей сделали святош.
— По-моему, здешний кюре в том смысле не опасен, — сказал Жакмор. — У него вполне здравый подход к религии, чем-чем, а фанатизмом он не грешит.
— Кюре не станет приходить сюда, — резонно заметила Клемантина, — так что это ничего не решает. Все равно придется им ходить в деревню.
— Но дорога очень спокойная. Там и машины-то совсем не ездят. Или очень редко.
— Вот именно, — подхватила Клемантина. — Так редко, что перестаешь остерегаться. И если проедет хоть одна, она становится в десять раз опасней. Меня от одной мысли жуть берет.
— У вас фантазия, как у святого Делли[1].
— Перестаньте издеваться! — воскликнула Клемантина. — Нет, выход один — я буду провожать их туда и обратно. Ничего не поделаешь, если любишь детей, идешь на любые жертвы…
— Вы не были столь самоотверженны, когда уходили лазать по скалам, а их оставляли некормлеными, — заметил Жакмор.
— Не помню за собой такого, — сказала Клемантина. — Если же я так поступала, то, наверно, была больна. А с вашей стороны некрасиво меня этим попрекать. Сами знаете, в то время Анжель еще жил здесь, и меня бесило его присутствие. Теперь все по-другому, и вся ответственность за воспитание и образование детей лежит на мне.
Психиатр почувствовал себя пристыженным.
— А вы не боитесь, что они будут слишком зависимы от вас? — спросил он, помолчав.
— Но это закономерно! Дети заменили мне все, в них смысл моей жизни. Так разве не естественно, чтобы они во всем полагались на меня?
— И все-таки, — сказал Жакмор, — мне кажется, вы преувеличиваете опасность. Сейчас вы в таком состоянии, что вам всюду мерещатся ужасы. Так можно дойти Бог знает до чего… Взять хоть туалетную бумагу — удивительно, как это вы разрешаете детям пользоваться ею, а вдруг, перед тем как упаковать пачку, работница, которая этим занималась, насыпала на верхний листок смертельную дозу мышьяка, готовясь отравить свое семейство, в таком случае листок этот ядовит… возьмет его кто-нибудь их ваших малышей, а у него, допустим, на пальце царапина, мышьяк попадет в кровь — и смерть на месте… вы бы должны подлизывать им зад языком…
Клемантина задумалась.
— А знаете, — сказала она, — животные так и делают своим детенышам… может, хорошая мать и должна бы…
Жакмор внимательно на нее посмотрел.
— Я вижу, вы их действительно любите, — серьезно сказал он. — И, собственно говоря, этот вариант с мышьяком не так уж абсурден.
— Это ужасно, — простонала Клемантина и расплакалась. — Не знаю… не знаю, что делать…
— Успокойтесь, — сказал Жакмор, — я помогу вам. Теперь я вижу всю сложность ситуации. Но все можно уладить. Не волнуйтесь и пойдите отдохните.
Клемантина пошла наверх, в свою комнату.
«Вот она, страсть», — думал Жакмор, выходя из дома.
Он хотел бы испытать ее сам. Но, раз невозможно, хотя бы пронаблюдать.
Какая-то смутная, не успевшая облечься в слова мысль промелькнула у него в голове. Смутная мысль. Облачко тревоги. Не мешало бы спросить мнение детишек.
Да что там — успеется.
137 октямбря
Дети играли на лужайке под материнскими окнами. Клемантина не отпускала их ни на шаг. Вот и теперь наблюдала за каждым их движением, пыталась по глазам угадать каждую мысль. Жоэль сегодня выглядел каким-то вялым, в буквальном смысле еле ползал. Вот он встал, пощупал штанишки и посмотрел на братьев. И тут же они заскакали вокруг него, как будто он сказал им что-то смешное. Жоэль принялся тереть глаза кулаками — видно, разревелся.
Выскочить из комнаты, скатиться по лестнице и добежать до лужайки — было для Клемантины делом нескольких секунд.
— Что случилось, золотко?
— Живот болит! — сквозь слезы ответил Жоэль.
— Что ты съел? Эта кретинка опять дала моему ангелочку какую-нибудь бяку?
Жоэль стоял враскоряку, оттопырив зад.
— Я наделал в штаны! — безутешно рыдал он.
Ситроен и Ноэль презрительно сморщились.
— Фу, какая малявка! — сказал Ситроен. — Все еще делает в штаны!
— Фу, малявка, — повторил Ноэль.
— Ну-ну! — одернула их Клемантина. — Нечего дразниться. Он не виноват. Пойдем, моя детка, мамочка даст тебе чистые штанишки и ложечку желудочного эликсира.
Ситроен и Жоэль раскрыли рты от зависти и удивления.
А Жоэль, забыв про слезы, потрусил за матерью.
— Какое нахальство! — сказал Ситроен. — Он наложил в штаны, и ему же дают дудочный ликсир.
— Да, — сказал его Ноэль. — Я хочу тоже.
— Попробую потужиться, — сказал Ситроен.
— Я тоже, — сказал Ноэль.
Они тужились до посинения, но ничего не выжали.
— Не получается, — сказал Ситроен. — Только чуточку писнулось.
— Ну и ладно, — сказал Ноэль. — Обойдемся без ликсира. Зато возьмем и спрячем его мишку.
— Вот это да! — сказал Ситроен, пораженный тем, что брат разразился такой длинной тирадой. — Здорово придумано, только надо так спрятать, чтобы он не нашел.
Ноэль старательно наморщил лоб: куда бы спрятать? Но в голову ничего не приходило. Ситроен, не желая отстать, тоже лихорадочно соображал.
— Смотри-ка! — вскрикнул он через минуту. — Вон туда!
«Туда» значило на площадку, где служанка развешивала белье. На высокие столбы была натянута проволока. Около одного столба стояла стремянка.
— Спрячем мишку на дерево, — сказал Ситроен. — Возьмем Беллину лесенку. Давай быстрей, пока он не вернулся!
