Игорь Малышев - Рассказы
Поначалу я пытался сблизиться с ним, так как меня всегда влекло к подобным аутсайдерам. Вероятно, я сам, не являясь сильной личностью, чувствовал, что возле таких субъектов могу чувствовать себя в безопасности, не опасаясь злобных шуток и неожиданных подвохов. Должен сказать, что усилия эти ни к чему не привели. При малейших попытках завести с ним разговор, он впадал в свое растерянно-жалкое состояние и добиться от него мало-мальски вразумительного ответа просто не получалось. В итоге я капитулировал.
Учился он довольно средне, хотя посещал все лекции и все записывал. Отвечать у доски было выше его сил, даже если он знал весь материал до последней запятой. Учителя со временем узнали об этой его особенности и не трогали его, ограничиваясь письменными ответами, как если бы он был немой. Я так и считал бы его чем-то вроде тихо помешанного, если бы однажды его чудом не затащили на день рождения нашей одногруппницы. Попал он туда совершенно случайно. Гости (по большей части из нашего института) подвыпили, вышли покурить на лестничную площадку. Он жил двумя этажами выше и как раз в это время поднимался к себе. Не обращая внимания на его слабые протесты, они впихнули его в квартиру. Пить он отказался наотрез, как окружающие ни старались. Отстали только тогда, когда поняли, что он сейчас заплачет. После чего гости впали в некоторое недоумение, зачем же они собственно вообще притащили сюда этот «подарок». И тут кто-то совершенно бездумно предложил «подарку» таблетку реланиума. Ему, видимо, было самому неудобно все время отказываться от предложений и заботы окружающих, поэтому он без колебаний взял её и съел, запив соком. Наверное, потому, что никогда не слышал, что таблетки могут быть в чем-то сильнее выпивки. Народ ахнул, но тут же забыл о нем. А он расслабился, сел в углу и стал наблюдать за танцующими. Видимо «накрыло». Так продолжалось с полчаса, затем он неожиданно подсел ко мне и начал расспрашивать что-то о компьютерах. Я тогда только подключился к интернету и просиживал ночи напролет перед монитором. Оказалось, что он тоже не вылезает из «паутины». Мы болтали несколько часов и я только поражался. Он говорил красиво, умело, даже художественно, чего я никак не мог от него ожидать. Когда вечеринка подошла к финалу и народ стал расходиться по домам, он спросил:
— А что это за таблетка-то была?
— Реланиум. Ну и как тебе?
— Ничего, забавная вещь.
— Слушай, тебе надо их каждый день есть. Тогда с тобой хоть по-человечески поговорить можно.
На что он довольно странно отреагировал:
— Да что зря болтать? Дай лучше адрес своего почтового ящика, в смысле электронного. Я тебе, может, привет пришлю.
Мы обменялись адресами.
Потом он пошел домой, а я с остальными к кому-то на квартиру, где и задержался. Через два дня, когда мне все же удалось добраться до дома, в моем электронном почтовом ящике уже лежала записка от него.
«Если ты читаешь это письмо, значит ты еще жив, если нет, то я зря потратил пять минут. Не увлекайся алкоголем, от него выцветает ощущение яркости жизни. Привет».
Так началась наша переписка.
Она продолжалась несколько лет. Поначалу это были ничего не значащие замечания — обмен мнениями по неким мелким учебным вопросам или просто о жизни. При этом в институте, мы все так же практически не общались. После окончания учебы, мы перестали видеться вовсе. Я жил и работал в своем городке, он в соседнем. Впрочем, интенсивность нашей переписки от этого только возросла. Но возросла не за счет меня: он вдруг начал присылать мне большие письма, где рассказывал о своем странном увлечении и понимании некоторых вещей в целом. Тогда он вторично поверг меня в изумление, граничащее иногда с чувством, что меня просто искусно дурачат или я читаю некие «записки сумасшедшего».
Письма его, как я ни пытался, не хотели складываться в полноценный рассказ. Поэтому в итоге я оставил эти попытки и попытался лишь расставить его записки, местами очень отрывочные, в порядке, удобном для понимания. Рассказ будет вестись от его лица, а начать его можно примерно так:
«Когда смотришь в темноту, то поначалу ничего не видишь, но это только потому, что мы отвыкли от нее — наши города полны больным электрическим светом и днем и ночью. И лишь когда глаза привыкают к ней, начинаешь видеть ее такой, какая она есть. Ее населяют существа, чья природа отлична от нашей, и, поэтому, столкновения с ними могут привести к непредсказуемым результатам.
Тьма обнимает, ее чувствуешь на лице, руках, спине, щиколотках. Ее прикосновения — то ли ласкающие, то ли ощупывающие, как хищник ощупывает свою жертву. Она похожа на крылья летучей мыши, на пух с хвоста черной кошки. Она обвивается гибкой лианой вокруг тебя: теплая, чуть влажная, как ненасытные женские губы. Ее дыхание скользит по телу, шевеля волосы на лбу и делая остановки на висках. Временами кажется, что возле уха слышится ее страстное, немного хриплое дыхание с дергающимся горлом. Тогда заводишься сам, вертишь головой, ища эти губы и хватая открытым сухим ртом пустоту, поворачиваешься беспорядочно, пытаясь увидеть или ощутить ее.
Долгое время я собирал и изучал свою коллекцию, посещал заветные места, искал новые. Я облазил все окрестные подвалы, умудрялся тайком от родителей проводить целые ночи на улице в поисках интересных экспонатов, пробовал ходить по тоннелям метро. Там особенно интересно, кругом опасности — поезда, электричество. Недостатком коллекции было то, что когда мне хотелось побыть, к примеру, в сырой тьме осеннего леса, этого приходилось ждать до осени. Хотя воспоминания у меня никто не мог отнять.
Через десять лет в коллекции было уже около сорока видов темноты и все совершенно разные. Объяснить непосвященному человеку разницу между ними довольно затруднительно, хотя самые примитивные различия воспринять могут многие. Есть темнота сухая, влажная, спокойная, волнующаяся, запутанная, как лабиринт Минотавра или простая, как водная гладь… Можно долго продолжать, но дальше будет все менее и менее понятно. Причем обычно люди употребляют эти термины применительно к своим ощущениям от чего-либо, то есть «мне было спокойно в темноте или тревожно». На самом деле, разница именно в самой темноте, просто она бывает разная и человек тут совершенно не при чем. Но какой бы она ни была, в ней всегда чувствуется опасность и неизведанность.
Все тайны начинаются там, где бесполезны глаза. Но как сильный свет ослепляет, так и совершенная тьма наделяет своим, непонятным для других зрением.
Руки, уши и тем более глаза не могут дать в хорошей темноте никаких гарантий на благополучный исход путешествия. В такие моменты надо забыть о существовании тела и обратиться в комок щупальцев, исследующих пространство вокруг. Мозг очищается, появляется чувство, будто паришь над землей, не чувствуя ее собственнической власти. В детстве я очень плохо видел именно при недостатке света, сейчас же вижу не хуже любой кошки — зрение сильно обострилось.
Все время, пока я рыскал по темным улицам, тоннелям и подвалам, меня не оставляло ощущение, что это не полная темнота, не такая полная, какой могла бы быть. Не хватало ей прозрачности, той кристальной чистоты, какая бывает у бриллиантов и драгоценных камней чистой воды. Не хватало кристального звона, что раздается, если задеть металлическим стерженьком хрустальный бокал. В моей коллекции не было тьмы. Настоящей, непроницаемой. И искать ее нужно было именно здесь на земле, а не где-нибудь в космосе — там всюду звезды, правда есть еще некие черные дыры, но что это такое, сейчас никто толком ответить не может. Хотя может быть именно они и являются прибежищем абсолютной тьмы. Как любой истинный коллекционер, я хотел заполучить в коллекцию лучшие экземпляры (земные конечно же). У других собирателей, все упирается, как правило в деньги, мне же это никак не могло служить препятствием. Но с другой стороны все ценности планеты, как правило хорошо известны, будь то первая английская марка, алмаз «Око света», Джоконда или Кадиллак «Серебряный призрак». Каждый коллекционер знает где они находятся. Для этого выходят каталоги, издаются журналы, газеты и кучи другого хламья. В моем случае все совершенно по-иному. Тут нет ни подсказок, ни путеводителей, но от этого только интересней.
Скучные домашние дела тяготят меня, я томлюсь и задыхаюсь, как перед грозой, когда не хватает воздуха. Раздражаюсь по пустякам, с трудом дожидаюсь часа, когда полная непроницаемость снова спрячет меня в свое чрево, где обостряются чувства и жизнь кажется стоящей штукой, потому что здесь понимаешь, что она может в любую секунду оборваться, как паутинка, сплетенная беспечным пауком на коровьей тропе.
На работе от бумажной пыли у меня воспаляется нос, отчего по утрам из него идет кровь. Врач сказал, что надо либо бросить работу, либо мазать нос какой-то вонючей мазью, запаха которой я не переношу. Работу можно было бы бросить, но я не знаю, как бы я объяснил матери, зачем я это сделал. Мой рабочий стол завален бумагами, как осенний лес гниющей листвой. Они шуршат и временами кажутся мне похожими на пласты могильной земли. Часы на работе тянутся тоскливо и томительно, как последние капли крови из мертвого тела. Потом я прихожу домой, а там совершенно нечего делать, только пустота и сонливость тяжелыми ватными шарами катаются, ударяясь о стены тесной, похожей на гроб квартиры. Как видишь, ассоциации исключительно одной направленности, но никакие другие в голову не приходит. Такая жизнь невыносима в своей бездумности и тщетности. Она не стоит ничего и потому ее потеря не кажется такой уж страшной. Да и что я такое в конце концов? Кожаный мешочек с кровью, имеющий право выбора, вот и все. Стоит ли настолько ценить себя, что бы отказаться от полноценной жизни?
