Игорь Малышев - Рассказы
— Ты ничего не знаешь!
— Вот тут ты, пожалуй, угадал, сознаюсь. Но я не вижу в этом большой беды.
— Как же так можно? Если не знаешь куда идешь, то можешь попасть куда угодно.
— А разве это не здорово, мочь попасть куда угодно?.. Понимаешь, мне кажется, что когда мы окажемся там, куда должны в конце концов попасть, я сразу это пойму, — он немного помолчал, затем добавил, — да и, потом, мне больше нравится идти, чем приходить.
Лицо Хорхе хмурилось, на лбу залегали продольные морщины.
Налетел ветер, сухая трава закачалась, пытаясь поймать его. Трава вообще похожа на море, окружающее полуостров, только море не выгорает на солнце, хотя оно и жжет его очень давно. Трава любит колыхаться под ветром, становясь еще более похожей на волны. Любому известно, что трава любит ветер, а он траву. Наверное, он любит ее потому, что, глядя на нее и море, он всегда может понять, что он существует, жив и дышит. Он делает одинаковые волны на море и на траве. Никто не знает, зачем он хочет уподобить их друг другу, но многим из людей это нравится и они с удовольствием наблюдают за этим красивым действом.
В сущности, двое, идущие по дороге ничего не значат. Это просто двое, которые откуда-то ушли, чтобы оказаться где-то в другом месте. Все остальное зависит от упорства и знания пути. Одно и то же расстояние может быть пройдено разными людьми за любое количество времени: и за долю мгновения, неотличимую от остановки времени, и за бесконечность, если только она существует в природе. Хотя, если все же существует, то тоже, наверняка, неотличима от остановки времени.
Так вот эти двое, по-видимому, не знали, куда идут и уж конечно неведомо было им, куда они попадут в итоге. У них были серьезные лица, точнее им казалось, что у них серьезные лица. На деле же в каждой черточке проглядывала та счастливая улыбка, с которой некоторые младенцы имеют счастье родиться, а совсем удачливые даже сохраняют ее на всю жизнь, а потом, умерев, лежат все с тем же радостным выражением, с каким и явились на свет. К этим счастливчикам, похоже, принадлежали и наши герои. Как бы ни хмурились они, пытаясь вспомнить о серьезности напрочь забытой ими миссии, ничего у них не получалось, улыбка проглядывала сквозь ветошь серьезности, как солнце сквозь белые пушистые облака. Обтрепанные за время пути одежды путников выгорели на солнце и были белесого цвета, говорящего о том, что раньше они могли быть любыми. Солнце не любит цвета. Единственная, кому позволено быть неизменно черной на протяжении миллионов лет — это земля, да и та неумолимо сереет, если засуха стоит долго. Таким же образом море не выгорает и всегда остается собой. Цвета стихий вечны.
Если идти очень долго, то обязательно дойдешь до края чего-нибудь. Так и наши друзья после продолжительного перехода вышли к морскому берегу. Они встали на краю обрыва, под которым плескались синие волны, выбегая на узкую полоску песка шуршащими змейками и оставляя на нем волнистые полоски. Шум волн отчетливо достигал ушей путников, хотя они и стояли на высоте чуть не в полсотни локтей.
— Как странно, — сказал Хенаро. — Море начинается именно там, где кончается берег. Странно…
— Ты, как видно, решил сегодня говорить глупости. Ничего в этом нет странного. Просто когда кончается что-то одно, сразу же начинается что-то другое. Так устроена Вселенная. Здесь нет пустоты.
Хорхе помолчал, а потом добавил:
— А если и найдется где-нибудь то, что мы зовем пустотой, то кто поручится, что она не является таким же особого рода строительным материалом Вселенной, что она также осязаема для Господа и его ангелов, как камни и трава.
Хорхе кинул камушек, он поскакал кузнечиком по крутым бокам камней, прыгая все вниз и вниз, пока не упал на песок у самой кромки прибоя. Волны, обрадовавшись добыче облизали его, но не найдя в этом ничего нового, отступили обратно. Путники стояли на высоком, поросшем травой берегу. И вправо и влево простирался обрыв. Впереди была морская поверхность, у горизонта плавно переходящая в небо. Над морем висел такой простор, что Хорхе даже задохнулся, почувствовав его величие. Ему захотелось стать чайкой или еще какой крылатой тварью, чтобы взлететь и парить в воздухе, наслаждаясь свободой, рассекая солнечные лучи и восходящие потоки, опускаться к самой воде, ловить узких прозрачных рыбок и в брызгах взлетать с победным кличем вверх, к другому морю, что раскинулось там с золотой рыбой солнца посередине.
— Воздух… — произнес он, чуть задыхаясь.
Хенаро тоже, вероятно, чувствовал что-то подобное, потому что он радостно вздохнул и засмеялся. Постояв так еще некоторое время, они двинулись вдоль берега в одну из сторон, что лежали перед ними. Им хотелось спуститься к морю, искупаться, смыть с себя пот и пыль, которыми они пропитались за время перехода.
— Хорхе, на мне и тебе столько пыли, что нас уже можно считать частью полуострова и даже нанести на карту. Вот только где бы нас лучше нарисовать, а то нас постоянно носит, как перекати-поле?
Они засмеялись. Удача улыбнулась им, вскоре они нашли спуск к воде. В этом месте море вымыло небольшую — локтей сто в длину и столько же в ширину, бухточку и была возможность спуститься не сломав себе шею, хоть и с немалыми предосторожностями.
— Хенаро, ты не боишься разбиться?
— Ну так что ж… — спокойно то ли спросил, то ли ответил тот.
Хорхе решил не доискиваться до сути этого замечания, а потому сосредоточился на спуске. Камни под ногами были желтыми и крупными. Солнце раскалило их и они не скупясь выплескивали накопленный жар на загрубелые ступни. Иногда чья-нибудь нога соскальзывала с камня и тогда сердца обоих замирали от страха за себя или спутника. Необходимо заметить, что они очень дорожили друг другом, хотя никогда вслух об этом не говорили.
Тем не менее спуск кончился благополучно, они не сорвались и не упали в прибой на тяжелый влажный песок. Сошедши, они встали на ноги, огляделись. Их окружали отвесные скалы, немного пологие только в том месте, откуда они спустились. Прямо перед ними открывалось маленькое плато, немного поднимающееся вверх, упирающееся в конце все в тот же обрыв. Плато было сплошь завалено камнями. Что-то странное меж тем сквозило в этих камнях, они чем-то неуловимо отличались от стен вокруг них. Но в чем состояло различие, в форме ли, в цвете, было совершенно неясно. Однако и разбираться в этом странникам было недосуг — рядом чешуйками гигантского морского дракона шелестели прозрачные волны. Они манили к себе, как манят губы молодых дев, расцветших на краткий миг юности, длящейся в сущности не более времени полета падающей звезды, они манили, как манят столы пиршества изголодавшихся путников, как цветы жар-цвета, распускающегося на одну ночь в году. Волны манили так же, только красота их была вечной, не подвластной капризам времени.
Люди с радостью сбросили с себя горячую одежду. Она упала на песок лоскутьями шкур весенних змей, обновляющих к лету свое тело. С шумом и брызгами бросились они в прохладу воды. Смех нарушил мерный шорох волн. Море приняло их с радостью, как своих детей, которых долго не видело. Оно было ласковым и теплым. Такими бывают ладони матерей, которые любят своих сыновей любыми, потому что такова уж судьба матери — любить детей. Пока путешественники бегали по пояс в воде, радостно борясь с ее мягким сопротивлением, она смывала с них все лишнее, что пристало к ним по дороге. Немного устав, они глянули друг на друга и не сговариваясь нырнули, поплыли дельфинами под водой, извиваясь всем телом и загребая руками. Тут, в подводном царстве все было голубовато зеленым. Все вокруг переливалось, на желтом песке дна играли солнечные блики, дрожащие и неверные, как паутинки на ветру. Они всплыли вместе, снова нырнули. Хенаро погнался за Хорхе, а тот, не изменяя серьезному выражению лица, устремился прочь от него. Так продолжалось еще некоторое время.
Когда радость от свидания с морем немного схлынула, они почувствовали нечто странное, пронизывающее подводный мир подобно солнечным лучам. Это была музыка. Она была здесь, похожая то на трепет бабочки у цветного стекла церкви летним полднем, то на гром несущегося по прерии стада бизонов. Мелодия, а в музыке несомненно присутствовала какая-то бесконечно гармоничная мелодия, то поднималась вверх, как серебряная рыбка, то опускалась вниз, переливаясь в развитии подобно кольцам огромной блестящей змеи. Музыка завораживала, она проходила насквозь дивным потоком, делая тела невесомыми. Под ее звуки забывалось все, стиралась граница меж водой и телом, и они растворялись горстью соли в и без того соленом море. Здесь слышались звуки арф, нежный голосок флейты, далекие трубы и много чего еще, и все это соединялось воедино, сплетаясь тугой косой мелодии.
Две фигуры неподвижно замерли в толще, не поднимаясь и не опускаясь. Они слушали музыку, глядели на солнце из-под воды и думали, что это наверное и есть счастье: слушать музыку моря и глядеть на солнце из-под аквамарина воды. Солнце переливалось от волн, колеблясь в немыслимой высоте. Море придало ему голубоватый оттенок. Внизу был желтый песок, вверху желтое солнце, вокруг море и они качались в его существе, как в утробе великой праматери жизни.
