Дидье Ковелер - Воспитание феи
— Почему три?
— Потому что три. Не спорь: сделаешь то, что я скажу, и снова обретешь волшебную силу.
— Как ты здесь очутился? Тебя папа привез?
— Мой папа смылся на поиски лучшего, я сам тебя нашел! Он меня оставил у Людовика, он не хочет меня видеть, раз мама его бросила, а я не от него. Но все будет хорошо.
Я тянусь рукой к его затылку. Материнский жест. Он — маленький солдат, взрослый ребенок, которого лишили беззаботности, оторвали от семейного тепла — как тех, что проходили мимо моего окна в Багдаде. Только он совсем один, у него нет мундира, а все его оружие — старая сказка, из которой он уже вырос и в которую продолжает упорно верить.
Он садится рядом со мной.
— Ты часто сюда приходишь, Рауль?
— Да. Когда мне плохо и я хочу, о чем-нибудь попросить. Ты поднимаешь сломанную ветку, подвязываешь ее, чтобы спасти. Я видел, как это делает папа. Это волшебство — вернуть силы деревьям, которые тебя благодарят. Он говорил деревьям: «Прошу вас, сделайте так, чтобы мы снова были вместе». Он говорил о маме, а я звал тебя, и я спас больное дерево, и вот ты здесь. Теперь вспомнила?
— Почти.
— Супер!
— Ладно, послушай, но мне пора идти...
Он в панике удерживает меня.
— Нет, ты не можешь! Ты должна прятаться!
— Почему?
— С тех пор, как я напомнил тебе, кто ты, это опасно. Есть такие колдуны, которые делают из фей омлет, слышишь?
— Кстати, мне тоже хочется есть, Рауль... Мне надо поесть.
— Я займусь этим. Только ты никуда не уходи, обещаешь?
Я выдерживаю его взгляд. У него в глазах такая мольба, такое ожидание и надежда!
— Обещаешь?
— Обещаю.
Его лицо озаряется. Он уточняет:
— Предупреждаю: если не сдержишь слово, ты исчезнешь.
— И сколько времени я должна прятаться?
— Ты должна выполнить мои желания. Это будет доказательством того, что к тебе вернулась сила, и ты больше ничем не рискуешь.
— А какие у тебя желания?
— Ты еще не можешь.
— Все равно скажи: я пока потренируюсь.
— Значит, ты веришь, что ты — фея?
— Да. Раз ты так считаешь.
Он на мгновение улыбается, поднимает голову, делает глубокий вдох, стискивает кулачок и разгибает палец за пальцем.
— Первое: хочу вырасти. По крайней мере до метра двадцати восьми, как Людовик. Второе: хочу, чтобы мама не разводилась и любила папу, как раньше.
Третье: чтобы папа встретил другую женщину, чтобы у него было, как у мамы, потому что так она сможет оставить себе того типа, которого сама встретила, а иначе ей это не удастся. Я такое видел у родителей Людовика: мадам Сарр запретила мужу каждый вечер видеться с другой женщиной, и с тех пор они целыми днями ссорятся. Идет?
Я изображаю недовольство и шепотом спрашиваю:
— Ты хочешь, чтобы я исполнила все три желания сразу?
— Можешь не по порядку. И потом, не надо, чтобы я сразу вырос на двадцать сантиметров: это будет слишком подозрительно. Идет?
— Идет.
Он протягивает мне руку. Мы шлепаем ладонями. Как особую милость, он бросает мне:
— Если хочешь, женщиной, которую встретит папа, можешь быть ты. Имеешь право. Так даже лучше: я тебя знаю, и если однажды мама захочет, чтобы ты больше не виделась с ним, тебе будет все равно.
Он вскакивает, довольный своей идеей.
— Итак, никуда не уходи, я вернусь через полтора часа. Любишь бараний окорок? Кажется, именно это у нас сегодня на обед. Целую.
Он выбегает из хижины. Я слышу, как позвякивает звонок, когда он поднимает свой велосипед. Он просовывает в дверь голову и с серьезным видом говорит, что, если я захочу в туалет, надо идти налево: подняться до узенькой велосипедной дорожки, а дальше — прямо, до перекрестка Круа-Сен-Жан, там, около пруда, стоит маленький зеленый домик. И добавляет с сияющей улыбкой:
— Я буду супер-счастлив. И ты тоже, обещаю.
21
Я выждал добрых пять минут, прежде чем смог войти. Она сидела на скамейке, прислонившись к стене, и пыталась закурить. Она первая спросила, как дела. Я не ответил, и тогда она поинтересовалась:
— Давно вы сюда пришли?
— Я сожалею, Сезар.
— Напротив: можете гордиться. У вас замечательный сын. Какое проявление любви... И какое доверие.
— Я говорил о том, что сделал.
— А что вы сделали? Вы забыли, что у меня амнезия.
Ее улыбка сковала меня. На какую-то секунду я ей поверил. Потом она встала, встряхнула меня за руку:
— Очнитесь, Николя. Все хорошо. Вы не отвечаете?
— Да... На что?
— У вас звонит мобильник.
Я вытащил телефон из кармана, думая, что звонят из «скорой», но это был гараж Пост-Бланк в Бейне, спрашивали Роберто, не остались ли у него тяги опрокидывателя для МГА «Твин-Кам». Я ответил, что нет, и выключил телефон, а потом шепотом попросил прощения.
— Я сама виновата, Николя. Мне больно на вас смотреть, вы такой растерянный. У меня были небольшие неприятности с мужчиной два дня назад; вы тут ни при чем.
Я спросил, сможет ли она дойти до перекрестка Четырех Дубов.
— Да, все прекрасно, но я не могу уходить отсюда.
Я нахмурился. Она заложила руки за спину, гордо подняв голову. Я настаивал, чтобы она поехала в больницу, сделала рентген: никогда не знаешь, чем может обернуться удар головой. Она положила руки мне на грудь, уточнила, что она ходила в университет во время бомбежки, что багдадская полиция сотни раз избивала ее, задерживая во время курдских волнений, что ее швырнули лицом на колючую проволоку, чтобы оставить на память «отметины фей», и что она три дня пряталась среди трупов на иранской границе.
— Теперь успокоились? — подытожила она с той самой застывшей улыбкой, с которой сидела у кассы за своей движущейся лентой. — Если мне будет грозить опасность, поверьте, я сразу узнаю, откуда она исходит.
Телефон зазвонил снова. Теперь это был врач «скорой», я попросил его подождать.
— Нет, я не успокоился, Сезар. Вы плохо выглядите.
— Просто я хочу есть! У меня прямо слюнки текут при мысли о бараньем окороке, который он обещал...
— Я отвезу вас обедать, но сначала вы сделаете рентген...
— А что подумает ваш сын, когда через полтора часа вернется с бараньим окороком? Скажет, что колдуны сделали из меня омлет!
Мобильник вибрировал у меня в руке. Я поднес его к уху и врач напомнил нам, что САМЮ — это служба скорой помощи и что они не могут ждать час, пока мы наконец что-то решим.
Сезар взяла телефон и спросила, далеко ли больница. Выяснила, сколько времени занимает дорога, сказала, что мы сейчас придем, и вернула телефон мне.
Возвращаясь через сосновую рощу, я задал ей вопрос, который вертелся у меня на языке с того момента, когда я услышал, как она разговаривает с моим сыном:
— Но что вы собираетесь делать? Я имею в виду Рауля...
Она посмотрела на меня ясным взором:
— Исполнить его желания, а что?
22
Он взял мне красный талончик, напоминающий этикетки на полке с упаковками нарезанного сыра. На дисплее высвечивается номер очередного пациента, и каждый раз раздается противный звук. Еще сорок человек, и я смогу уладить формальности и получить карточку, дающую право терпеливо ждать в отделении «скорой помощи».
На стекле, защищающем окошко, милая нарисованная дама произносит «Добрый день!», улыбаясь в пузырь. Что позволяет сотруднице, находящейся двадцатью сантиметрами ниже, сразу приступать к вопросам, экономя время на приветствиях.
Устав, Николя вернулся в круг, образованный забинтованными, загипсованными и инвалидными колясками. Он — первый француз, который обо мне заботится. Я очень волнуюсь, и вся как-то замерла — мне это почти неприятно. Так не бывает. Он потерял целый час, пытаясь договориться. Наткнувшись на непробиваемую стену («Всем нужно срочно, мсье, а работает только один мой коллега: время отпусков»), он в конце концов воскликнул: «От этого зависит будущее ребенка!» Старушка в инвалидной коляске подъезжает к нему, предлагая поменяться номерками: ей осталось ждать совсем недолго. Одним махом мы перескакиваем через тридцать восемь номеров.
Я говорю Николя:
— Вы тоже волшебник.
Он не отвечает. Он ошарашен моим решением, моим капризом — словно он известный кутюрье, а я собираюсь носить выходное платье, которое он для меня сшил, каждый день. А ведь мы еще не обсудили проблему, которая возникает вследствие третьего желания.
Он подходит к автомату, спрашивает, не хочу ли я «Марс» или «Баунти». Я отвечаю: «Нет, спасибо: оставлю место для бараньего окорока». Мне хотелось бы, чтобы он перестал беспокоиться обо мне. Лучше пусть расскажет о своей жене.
23
Луизетта ставит на кухонный стол закуски, не переставая подпевать песне, доносящейся из радиоприемника на холодильнике. Рауль не выказал особой радости при моем появлении — видимо, решил, что я «смылся на поиски лучшего». Он, конечно, хочет скрыть свою надежду на счастье: это — его сюрприз. Он едва отвечает на мои вопросы. Разговаривает с лабрадором, вертящимся возле нас в ожидании угощения.
