Яков Арсенов - 76-Т3
Исполняя танец престижа, она самозабвенно играла нелегким телом, словно мстя сразу всем виновникам ее сегодняшнего одиночества. То набирала апельсинов и, бродя между парами, совала всем в рот оранжевые дольки. Усову по ошибке втолкнула кожуру. Он ничего не понял и попросил добавки. Или подсаживалась на шумок к Решетневу и наседала с вопросами по метагалактике. Чтоб подолгу не довлела, Виктор Сергеич, будучи под сильным допингом, стращал ее внеземными цивилизациями.
Нынкина и Пунтуса уже ничто не интересовало на этой дискотеке. Они устали отыскивать соединение, подобное их коменсалическому союзу, — а это было единственным способом стать счастливыми. Учтя долгий опыт симбиоза, они пришли к заключению, что разрозненные, удельные знакомства с девушками ни к чему не приведут. Сколько они ни пробовали, через неделю начинали скучать и томиться. Приходилось убегать от подруги и возвращаться к другу с виновато опущенными глазами.
— АББА? Нет? Значит, Бонни М, — корчил знатока Пунтус.
— Бонни М? Нет? Значит, АББА, — присоединялся к диспуту Нынкин через полчаса.
И сегодняшний вечер не подарил им двух подруг, между которыми существовала бы подобная связь.
В разгар праздника Пунтус заметил, что вино в стакане Нынкина всегда одного цвета и налито до одного уровня. В то время как в другой посуде уровень и цвет постоянно меняются. Догадка отрезвила его. Он потихоньку толкнул Друга, потом еще раз и еще. Голова Нынкина, покоящаяся на упертых в стол руках, упала в тарелку с салатом.
— И тут проспал! — поднял тревогу Пунтус. — Это ж надо, Новый год продрыхнул! И когда же ты выспишься?!
Нынкина затормошили. Он вскочил, испуганно схватил бокал, машинально опорожнил в один счет и очень серьезно попросил, чтобы его пропустили в санузел. Климцов контролировал Алешечкину и одновременно пас гостью под фикусом, то и дело обзывая ее Феней.
— Может, хватит! — не выдержала она, шатенно-вихрастая и трескучая. — Я же не называю тебя Васей, хотя ты уже чуть не хрюкаешь!
Он заковылял в компанию напротив поискать на ночь глядя цвета и характеры более умеренные. Фотоаппарат Забелина сиротливо висел на окне. Орудие было впервые выпущено из рук. Деля себя на световые эффекты и биологичку Лену, Забелин с трудом отнекивался от своей планиды и отторгал великолепные кадры, которые так и перли в глаза. Для поддержания оперативного порядка на дискотеке Фельдман порекомендовал Бондарю впустить без билетов себя, Мучкина и Матвеенкова, как наиболее активных членов ДНД. Матвеенкову, самому надежному в дружине, райотдел доверял даже надзор за несовершеннолетними в соседних с общежитием кварталах. Леше достался самый трудный надел. Охраняя и воспитывая его, он влюбился в несовершеннолетнюю. Она провела хорошо продуманное ограбление пункта приема стеклотары, а наутро притащила посуду обратно, чтобы сдать. Ее взяли с поличным. Находясь на посту, Матвеенков проявил слабость и попытался склонить подопечную к дружбе. Но то ли его речи, обретавшие смысл только в контексте узкого круга самых близких друзей, то ли серьезные несмыкания конституций сделали свое дело, но, так или иначе, при попытке взять малолетку в руки он ощутил себя на лестнице. Вслед летела просьба: «Передайте в детскую комнату милиции, что я завязываю с хулиганством исключительно затем, чтобы мне в надзиратели не присылали таких..!» Каких, Матвеенков не расслышал дверь захлопнулась. Обыкновенно при знакомствах Матвеенков представлялся Геной, водителем ассенизационной машины. И всегда срасталось. Девушки липли как мухи… Тут сдуру представился студентом третьего курса. И вот результат. Ведая об этом друзьям, Леша опускал завершающий акт несовершеннолетней. Тем не менее его поступок был обсужден и осужден, после чего благонадежность добровольца народной дружины упала. Чтобы повысить ее, он переключился на следовательницу из линейного отдела.
Сейчас он сидел с Наташечкиной и объяснял, что значит красная повязка для проформы. Решетнев накачивал кого-то рядом, что, дескать, люди перехитрили время — эту самую беспрерывную и безызъянную категорию жизни. Чтобы разомкнуть ее, надо быть, по крайней мере, светом. А тут простой выход Новый год. Единственная точка, где время спотыкается, как на скрытой ковром ступеньке. Давайте все поголовно выпьем за время и за нас, людей!
— Давайте! — взвизгивала его визави с густым монохроматическим взглядом. — Жаль, что у нас в пединституте этот предмет не проходят…
— Его не проходят, на нем останавливаются, — осаживал он педагогичку, устремлявшуюся в круг танцевать, и продолжал: — Так вот, чтобы качка не перевернула танкер, его разбивают на ячейки. Точно так же люди поступили со временем. Они разбили его всевозможными праздниками, датами на сезоны, периоды, семестры. Все измельченное не так всесильно. Толченым можно есть даже стекло. Возьмите тот же май — день солидарности, день печати, день радио, день победы, день пионэрии — Решетнев намеренно произнес через «э» день рожденья Ильича, день пограничника. И не успеешь похмелиться от мая сразу день защиты детей. Вот. И теперь живем от праздника к празднику, от случая к случаю, время от времени. Давайте выпьем за это!
— Давайте! — звонко соглашалась собеседница и делала очередную попытку переключиться с глобального на конкретное — пойдет Решетнев танцевать или нет.
Артамонов открыто сочувствовал всем. На балах и дискотеках он занимался только одним — следил за зарождением пар. Его с детства интересовал процесс упорядочения досознательной толпы в компактные двухполюсные образования. И всматривался он не праздно, а чтобы ответить на вопрос, почему одним познакомиться и раззнакомиться — сущий пустяк, а другим почти невыполнимая затея. Он всегда взирал на любовную суету с высоты юмора, смеялся навзрыд над удачами и неудачами друзей, ставил ни во что женский вопрос, а втайне мечтал подружиться с какой-нибудь начитанной девушкой. Он сидел и гадал, какая пара, отлитая сегодняшним вечером, будет иметь место в будущем. И приходил к выводу, что дискотека может оказаться пустоцветной. Разве что у Забелина выгорит. Да у этих лилипутов. Но в основном соединения выйдут летучими, мыслил он образами Виткевича, который сильно доставал его как первого по списку.
— Если при каждой стыковке будет вытанцовываться по две пары, то совет да любовь наступит в группе через пятнадцать сближений, — подсчитал он вслух.
— В пединституте групп не хватит, — заметил Нынкин.
— В запасе камвольный комбинат, — расширил горизонты Пунтус.
Потихоньку стали выползать на улицу. Как праведник, без всяких зазрений валил снег, переходящий в овации. Крупные, отчетливые, словно вырезанные из бумаги, снежинки доносили до земли свою индивидуальность и становились просто снегом. Как мало у них времени, чтобы проявить себя — от неба до земли. А тут целая жизнь. От земли до неба. Но такая же участь — затеряться конце концов.
Бульвар мигал фонарями. Снег давил на психику как отпущение грехов. Черная труба БМЗ тщетно пыталась свести на нет эту индульгенцию — снег проникал в душу чистым и незапятнанным. До личных вопросов снежинок студентам не было никакого дела.
Они устроили кучу-малу и вываляли в сугробе дюжину самых неактивных.
Старый и новый корпуса следили за суетой и удивлялись легкомыслию людей. В такой праздник нужно стоять строго и задумчиво, даже — величаво, потому как из жизни ушел еще один год и пора подвести итоги. Сегодня нужно думать о том, что время летит. Мы, здания, живем веками, но замираем, ощущая его полет. А эти, беспечные, знай веселятся, как снежинки, забывая о краткости бытия и помня только о его первичности. Мы, бетонные, почти вечные, и то немеем перед временем, а эти бродят всю ночь и поют свои непонятные песни. Тоска и грусть ожидают вас впереди. Время не прощает такого. Беспечность наказуема.
Мурат возвратился в комнату последним. Он застал всех в настроении, расшифровать которое удалось не сразу.
На кровати Решетнева, весь замотанный в одеяла, лежал Бирюк. Вокруг него сидело, стояло и ржало человек двадцать. Бирюк, выпятив губы, лабиализировал о чем-то до того непонятном, что по его цвета хаки лицу было не определить, бредит он или заговаривается. Вышло, что своим широким жестом и совсем того не желая, бондаревская «Надежда» устроила «Спазмам» настоящую обструкцию. По совпадению концерт ансамбля и дискотека начались в одно и то же время. «Спазмы» посчитали, что сотня человек, которую отнимет аквариум, не потеря. Остальные придут как миленькие. Но пришли только близкие, словно для прощания. Бирюк ждал до половины девятого. Актовый зал оставался пустым.
— Кажется, это абзац! — сказал он.
С каждой песней прощались поименно. Сначала ее исполняли при закрытом на засов зале, потом вычеркивали из списков, как отпетую. К полуночи распрощались со всем репертуаром. Бирюк высосал из дула бутылку «Зубровки», схватил вместо полотенца чехол от барабанов и засобирался на Десну сбивать расстройство. В сложных аварийных ситуациях он всегда прибегал к купанию в ледяной воде.
