Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
– Попробуем устроить тебя в артель инвалидов фотографом. О фотоаппарате представление имеешь?
– Нет.
– Ну, это неважно. Научишься. Да заруби у себя на носу: классов у тебя четыре, хромой ох рождения, фотографией увлекаешься с детства. Главное, запомни их профессиональное выражение: «Внимание! Сейчас вылетит птичка!»
– «Сейчас вылетит птичка», – повторил я уныло.
– Молодец! Сразу видно, что у тебя склонность к этому делу.
Устраиваться на работу мы пошли втроем: я, Кобзиков и заведующий отделом парикмахерских и фотохудожественных работ ОГГ, угрюмый прыщеватый субъект со странной фамилией Умойся. В случае удачи всего предприятия я должен стать его инструктором. По имевшимся в ОГГ сведениям, секретаршей в этой фотографии работала дочка директора комбината бытового обслуживания. Мой заведующий отделом собирался на ней жениться. Так как девушка была «зеленой», а будущий зять директора комбината бытового обслуживания не отличался сногсшибательной внешностью и галантным обхождением, я должен был сыграть роль подсадной утки. То есть денно и нощно, елико возможно, превозносить добродетели своего зава.
Фотография № 39 артели инвалидов помещалась на базаре в дощатом здании, напоминавшем ларек для продажи газированной воды. На дверях трепыхался листок: «Требуется опытный фотограф-инвалид».
Мы внимательно прочитали объявление, вытерли ноги о проволочный коврик и вошли. За столом сидела молоденькая курносая девушка и что-то писала. «Клиенты в нетрезвом состоянии не обслуживаются» – висело объявление у нее над головой.
– Хромай, – прошептал Кобзиков.
Я захромал и споткнулся о стул. Девушка подняла на нас глаза.
– Визитка? Портрет? – спросила она.
– Заведующего, – галантно улыбнулся Вацлав Девушка скрылась за черным занавесом.
– Счастливчик, – шепнул ветврач. – Не девушка, а розовая мечта!
– Тощая слишком, – изрек Умойся.
– Кормить будешь – поправится. Заведующий вышел – с черной повязкой на глазу, небольшого роста, поджарый.
– В чем дело, молодежь? – осведомился он, вытирая руки ватой.
– Вот этот парень хочет устроиться к вам, – сказал Вацлав.
– Инвалид?
– Хромой от рождения.
– Где раньше работал?
Кобзиков обиделся.
– Разве настоящий фотограф где-нибудь работает? Настоящий любитель экспериментирует у себя дома. Мой друг занимается фотографией с детства. В 1957 году его снимок «Воробей на заборе» даже был отмечен премией. Не видели в «Советском фото»?
– Нет, – сказал заведующий. – Давайте трудовую книжку.
Я замялся.
– Понимаете… – начал Вацлав.
– …настоящий любитель не имеет трудовой книжки, – докончил мужчина с повязкой. – Ладно, пусть ваш друг пройдет сюда.
Я последовал за странным заведующим. В комнате, куда он привел меня, горел красный свет. Я ровным счетом ничего не различал. Потом мои глаза привыкли, и я увидел, что мой будущий начальник стоит совсем рядом. Его горбоносое лицо с повязкой хищно приглядывалось ко мне. Я уже начал жалеть, что послушался Вацлава. Еще этот тип возьмет да вызовет милицию.
Мы продолжали молча разглядывать друг друга при красном свете.
– Для чего служит в фотоаппарате затвор? – неожиданно спросил заведующий.
– Для затворения.
– Так…
Мужчина резко присел и быстрым движением согнул мне ногу. Мои уши стали горячими. Мне захотелось скорее уйти из этой мрачной комнаты.
– Что кончал?
– Четыре класса, – пробормотал я.
– Синус разделить на косинус – что будет? Быстро!
– Тангенс, – машинально ответил я.
– Тригонометрию в четвертом классе не изучают. Учитель?
– Нет…
– Ты не дрейфь. Я не выдам. У меня вашего брата много перебывало! Все довольны оставались. Агроном?
– Инженер…
Заведующий оживился.
– Это хорошо. Гуманитарникам всегда плохо фотоаппарат давался. За месяц троих уволил: нет никакого художественного вкуса. Но ты особо нос не дери. Тебя я тоже возьму с испытательным сроком. Если все пойдет хорошо, тогда официально зачислю в штат и выдам трудовую книжку. Завтра можешь выходить на работу. Условий у меня два: я для тебя бог, и половину зарплаты будешь отдавать на творческие исследования.
– Какие исследования?
– «Какие», «какие»… Не твоего ума дело. Я кандидат фотохудожественных наук, и наша артель тесно связана с Космической лабораторией. Ясно? Только держи язык за зубами.
По дороге я уныло передал наш разговор Вацлаву.
– Ползарплаты – это, конечно, не зарплата, – сказал председатель ОГГ. – Это даже не три четверти зарплаты. Но что сделаешь, если ты гриб? Другие вон у Егорыча за одну похлебку вкалывают. Вообще тебе, можно сказать, повезло: без трудовой книжки сейчас почти невозможно устроиться. И потом в фотографии есть что-то от искусства, это не то что я в г… копаюсь.
* * *Через неделю я, уже уверенно прихрамывая, суетился вокруг одноглазого, похожего на спрута ящика. Правда, сначала было много недоразумения. То я забывал вставить светочувствительную пластинку, то открыть объектив, то навести на резкость. Дважды фотоаппарат вместе со штативом падал на голову клиенту в тот самый момент, когда я произносил: «Сидите спокойно. Сейчас вылетит птичка».
Один из пострадавших клиентов настрочил на меня жалобу:
«25 ноября с. г., будучи в фотографии № 39 на предмет изображения личности в паспорт, я получил ушиб верхней части темени в результате неловкости фотографа тов. Рыкова, сбившего ногой на меня штатив. Интересно, проводился ли инструктаж по технике безопасности с тов. Рыковым?»
Второй ушибленный клиент ограничился ироническим замечанием:
– Вы не лишены юмора, молодой человек.
Он имел в виду мои слова о вылетевшей птичке. Но потом все наладилось. Заведующий был доволен.
– Если дело пойдет так и дальше, – говорил он, – то мы скоро не станем писать на обороте карточек фамилии владельцев.
Звали заведующего Иваном Христофоровичем. У него были сухое тренированное тело и резкие неожиданные движения. Обычно Иван Христофорович передвигался по комнате со всякими вывертами: скакал вприсядку на одной ноге, мимоходом делал стойку на стульях, цеплялся, как орангутанг, за приделанные в потолке специальные кольца. Разговаривая со мной, он проводил легкую разминку. Даже во время печатания снимков он делал круговые упражнения для шеи. Я еще никогда не видел у людей такой страстной любви к физкультуре.
Другой слабостью Ивана Христофоровича было обличать молодых специалистов, оставшихся в городе. Когда заведующий был в хорошем настроении, он назидательным голосом читал мне длиннющие морали о том, что нехорошо обманывать государство, которое затратило на тебя много средств.
– Каждый должен приносить народу максимальную пользу на своем месте, – поучал он меня.
В качестве примера Иван Христофорович всегда приводил себя – дескать, мне нет еще и тридцати пяти лет, а я уже кандидат фотохудожественных наук и сотрудничаю с Космической лабораторией. Это сотрудничество, видно, отнимало у Ивана Христофоровича много времени, так как он в фотографии бывал крайне редко.
Заведующий отделом парикмахерских и фотохудожественных работ приходил ко мне почти каждый день. При его появлении я должен был изображать на лице величайшую радость. Обняв за плечи, я вел Умойся к креслу, усаживал и принимался фотографировать. Но самое неприятное было расхваливать его толстую прыщеватую физиономию.
– Чуть-чуть в профиль, Алик, – говорил я. – У тебя очень красивый профиль. Подбородок повыше, вот так, побольше надменности, она тебе идет. Тоня, подойди сюда. Правда, он похож на Наполеона?
Тоня приходила и останавливалась в дверях.
– Вы опять его фотографируете, Геннадий Яковлевич? Вам не надоело?
– Я делаю снимок для выставки «Семилетка в действии». Это лучший учитель ботаники…
– Кгм… кгм… – сказал Наполеон.
– То есть что это я!.. Лучший парикмахер комбината парикмахерских и фотохудожественных работ.
Конечно, я «фотографировал» Умойся без пластинки. Еще не хватало переводить на эту рожу государственное добро.
– Не понимаю, почему вы с ним дружите? – говорила Тоня, когда мой начальник уходил. – Какой неприятный тип!
– У него доброе сердце, – бормотал я. Тоня искренне огорчалась:
– Я, наверно, очень плохая, Геннадий Яковлевич! Нельзя судить о человеке по его внешнему виду, ведь правда? Я постараюсь больше не говорить о нем так, ведь он ваш друг, правда?
Тоня в этом году окончила десять классов. Она худенькая, курносая и веселая. Все ее восхищает, все удивляет. Ко мне юная секретарша относится с заботливостью девочки, увидевшей на улице птичку с перебитым крылом. Когда по радио начинали передавать песни о любви, она выключала приемник, так как почему-то решила, что мне тяжело их слушать.
