Валерий Попов - Третье дыхание
А я-то – верю, нет? Словами в основном наша жизнь держалась – событий радостных не было уже давно.
Приходя, заставал ее пьяной, озлобленной. Душу мне рвала, ночи не спал. Но утром – успокаивал себя. Все равно разговор надо вести к примирению – так лучше сразу сделать мир, правильными словами.
– Ты чего это? – добродушно спрашивал. – Поддамши, что ли, вчера была?
Правильное, мне кажется, находил слово: “поддамши” – это гораздо лучше, чем “пьяна”.
– Я?! Поддамши? – весело восклицала. – Никогда!
Чуяла уже, что скандала не будет.
– Ну, не поддамши… Выпимши. Было такое?
– Я? Выпимши? – Она веселела все больше. – Да вы что, гражданин?
– Ну… клюкнувши-то была? – Я глядел на нее уже совсем влюбленно.
– Клюкнувши? – добродушно задумывалась, оттопырив губу. – Странно…
– насмешливо глянула на себя в зеркало. – А мне казалось, я была так чис-та!
На словах и держались. На наших. На моих.
За темным окном маршрутки снег повалил. Сплошной – как тогда… когда я у Эрмитажа молился. Молитва и сейчас продолжается… молитва длиною в жизнь.
Шел от ограды через сад, и вдруг из тьмы в круглый свет фонаря выскользнула собачка. Вытянув усатую мордочку по земле, закатывая черные глазки, она смотрела на меня снизу вверх, но не подобострастно, а как-то лукаво. Хвостик ее мотался влево-вправо, почти как снегоочиститель. Ее, что ли, собачка? – вдруг осенило меня. Реализованный ее бред? Ну молодец, молодец, собачка! И она – молодец. Реализовала-таки свою собачку! А если ее на это хватило – то, может, восстановим и жизнь?
Смелое предположение! Ну а вдруг?
Я протянул пряничек, но она, вздохнув, покачала усатой головкой и перевернулась голым животиком вверх, требуя ласки. Прихотлива, как хозяйка ее! Если это и бред, то бред симпатичный.
Улыбаясь, я поднимался по лестнице. Навстречу мне кто-то бежал вниз.
Я посторонился и узнал Настю. Увидел слезы на ее лице.
– Ну… что там? – произнес я бодро.
Настя лишь махнула рукой, сбежала вниз и хлопнула дверью.
Не может быть! Не может быть ничего плохого, раз я только хорошее вспоминал!
Заклинатель змей, смертельно ужаленный! Пигмалион-реаниматор!
Я рванул вверх по лестнице.
Ворвался в палату, в затхлый пенальчик… и, с наслаждением вдохнув сладковатый от лекарств воздух (третье дыхание!), опустился на стул.
Слава тебе, господи! Все тихо! Вот, оказывается, где самое острое счастье-то бывает!
Нонна, распластанная, лежала. Откинута тонкая ручонка с синеватыми венами, от нее трубочка поднимается к стойке с баллоном. “Под капельницей”.
– Венчик! – тем не менее она радостно произнесла, приподняв головку.
– Лежите! – молоденькая сестричка воскликнула. Улыбнулась мне: – И так у нее сосуды тонкие, трудно попасть.
“У меня руки тон-кия!” – помню, Нонна так говорила. Для больницы это, конечно, проблема.
– Спасибо вам! – сестричке сказал.
– Венчик! – Нонна, похоже, довольно бодро себя чувствовала, несмотря на иглу в руке. – У меня к тебе просьба. Убери тарелки, пожалуйста, что у меня тут… скопились. – Она виновато глянула на даму-соседку.
Услышав такую речь, та любезно со мной раскланялась. Идут, вижу, дела!
– Сделаем! – стал составлять тарелки.
Вот уж не думал раньше, что счастье – за всю жизнь самое острое – в больничной палате меня ждет! Единственное уже место на земле, где именно я конкретно нужен! И даже – незаменим! В других уже всех местах – например, в вагоне с виагрой – кем угодно я заменим. А тут
– единственный, кто сделает все… чем другие брезгуют. Только я могу! И абсолютно, кстати, не брезгую. Котлеты, кстати, делись куда-то с тарелок. Собачка? Лишь присохшие макароны остались – а это вообще ерунда!
Пошел. Побежал почти. С пирамидой тарелок – к туалетам. Тут мелькнула смешная мысль: может, с/ ее/ тарелками надо в женский? Да нет, все равно надо в мужской! – усмехнулся. Вот уж не чаял никогда, что возле больничных туалетов радоваться буду! Но не припомню, где в последнее время такое счастье испытал. На поправку идут дела! И какие люди тут чудесные – ту же молодую сестричку взять или соседку, интеллигентную даму. Понимает все, деликатно сочувствует. Тут же из туалета вышел старичок, увидел меня, радостно засуетился, дверь придерживал, пока я с тарелками входил. Чудесно – и он тоже свое место нашел, где в его годы полезен может быть и даже приятен!
Больничный рай? Как переход к раю настоящему? Скинул крышку с ведра, стал туда с тарелок соскребать ложкой. Да, состав мусора тут разнообразный: прогорклые окурки, тампоны окровавленные, чьи-то трусы обкаканные. Жадно вдохнул. Привыкай, не стесняйся. Третье дыхание твое, может быть, самое глубокое.
Сполоснул тарелки чуть теплой струей, составил горкой, по коридору понес. Встречая взгляды, почему-то лихо подмигивал: все о’кей!
В столовую внес, обклеенную веселыми аппликациями, тарелки на клеенку поставил: вот! Пожилая нянечка, что управляла тут, – седая, краснолицая – всплеснула ладошками:
– Это супруга ваша прислала? Ну молодец!
Обратно как на крыльях летел. И вдруг – Нонну увидал. Топает понемножку своими крохотными ножками!
– Ве-еч! – радостно проговорила. – Что ли выписывают меня?
– Ну!.. А кто тебе сказал это?
– Сестричка! Ну… сказала она, что капельница эта последняя. Кончен курс. Ве-еч!
– Ну чаво тебе?
– Узнай, а? Ить интерес-на!
– Ну а что? Можно! Вместе пойдем?
– Не-е. Я боюсь. Я лучше тут тебя буду ждать. Вдруг ты выйдешь и скажешь, – она мечтательно сощурилась, – поехали домой!
– Жди!
Я сам похолодел от столь неожиданной возможности – как-то не подготовился. Думал… А что вообще-то я думал? Что вообще-то хотел?
Хорошо, что перед входом в кабинеты врачей был такой отросток-аппендикс, закрытый занавеской. Я хоть постоял там немного, приходя в себя. Нонну домой? Прекрасно. И ее бредовая собачка к нам перебежит, и прочие чудеса начнутся. Нет, надо сначала понять. Я вернулся к ней.
– Занято, – безмятежно улыбаясь, сказал я. – Счас. Посидим маленько.
Я собрался с духом.
– Да, кстати, – как бы вскользь, лишь бы протянуть время, сказал я, – тут Настю встретил на лестнице… чего плакала-то она?
Глазки Нонны, весело, оживленно бегающие, остановились, словно пойманные, нижняя челюсть выдвинулась вперед, крупно дрожала.
– А тебе что? – проговорила она совсем другим, глухим голосом.
– Да так просто, – беззаботно ответил я. – Ждем! – Я кивнул на занавеску: -…Так чаво?
– Ты тоже пришел мучить меня?
– Нет… просто я спрашиваю, – начал злиться и я. Значит, только ей можно страдать, к остальным это право не относится?
Я смотрел на нее.
– Пристала ко мне… – Нонна, пытаясь успокоиться, надувала красные щечки мячиком, потом шумно выдыхала воздух, удерживая слезы. Но они все равно проступили на глазах, -…почему я пью, – отрывисто проговорила она.
– Где?.. Здесь? – пролепетал я.
– Ну а где же еще?! – вдруг произнесла она хрипло и грубо, вовсе в другом обличье… но такое мы тоже видели.
– Так ты пьешь… здесь? – проговорил я.
– …Нет, конечно! – с какой-то хамской ухмылкой сказала она. Так. И это она хочет выписываться?
– Ну и оставайся тогда тут всегда, если тебе так нравится! – тоже грубо произнес я. У меня тоже есть нервы!
– Вон-на что! – произнесла она нагло.
Я сидел раздавленный полностью. А только что ликовал! Идти к Стасу?
Но с чем? Мы долго молча сидели. Вдруг – словно переключатель щелкнул – она засияла снова, улыбалась весело и слегка плутовато:
– Ве-еч! Ну сходи, а?
Не в силах сказать что-либо, я поднялся с трудом. Пошел. Зачем-то задвинул за собой занавеску. Постоял. Но что можно выстоять тут?
Испариться бы лучше совсем, чтобы не решать, не думать! Два решения
– и оба ужасны. Трудно какое-либо предпочесть. Глаза не разбегаются, а, наоборот, сбегаются к переносице, чтобы не видеть ничего. Назад хода нет: что я ей скажу? А вперед? С чем я оттуда выйду? С каким решением? Одно знаю – с ужасным. Приятных решений тут нет.
Что она сейчас там сияет, не исключает того, что час назад она обдала Настю ужасом. Наверняка то есть! И так, видимо, будет всегда, раз Стас решил ее выписать: ничего больше сделать нельзя. Остальное
– мое. Третье дыхание. Самое большое счастье бывает, оказывается, между ужасами! Я постучал.
– Да, – донесся усталый голос.
Замотали его! Чуть приоткрыв дверь, я влез в щелку: может, так больше понравится ему? Дальше особого простора тоже не наблюдалось: узкий кабинет, заставленный столами, Стас – в дальнем углу.
– Садитесь, – произнес он.
Я втиснулся между двумя столами.
– Как раз хотел с вами поговорить, – сказал он без всякого энтузиазма. Начало не предвещало ничего хорошего – конец, думаю, будет совсем плох. Хочешь – ну так говори! Вместо этого он долго сосредоточенно играл в бирюльки – поднимал с магнитной черной тарелочки гирлянду скрепок, любовался ею, опускал и вытягивал снова.
