Валерий Попов - Третье дыхание
Ну буквально все рушится. Не удержу. Но – удерживай!
– Не может быть, – тупо я повторил.
– Да что ты заладил! – снова он заорал. Да, огня еще много у него, даже завидно. Сгонял в комнату свою, с распластанной сберкнижкой явился, сунул мне в харю: – Гляди!
Да-а. Залюбуешься! Действительно, последняя строчка в книжке – тысяча пятьсот. Видимо, постановление такое вышло: “С целью улучшения… и дальнейшего углубления… населения временно уменьшить пенсию профессорам со стажем работы по профессии сорок лет и больше в полтора – два раза”. Я-то здесь при чем? Последнее я вслух произнес, кажется, – он гневно вытаращился:
– Как это – при чем?
Мол, вы затевали перестройку! Теперь – отвечай.
– Вот, Надя мне все бумаги собрала, на селекстанцию ездила! – Папку приволок.
Аспирантка его, сама давно уже на пенсии. Умеет он нагрузить. Раньше
– по полю за ним бегали, теперь – гоняет тут. И меня загоняет. Но спорить с ним? Нет. Я тут гармонию должен наладить, прежде чем о большем мечтать.
– Ну что же… поехали. – Я с хрустом поднялся. Своей пенсией бы надо заняться, не пойму, почему маленькая такая… опосля!
– Поехали! – азартно батя вскочил.
Небольшая увеселительная прогулка. Мне, конечно, уже в больницу бы надо – но вот это, видимо, будет повеселей.
Небольшая борьба уже в прихожей началась: батя норовил выскочить в летней курточке, я удержал его:
– Опомнись! Снег уже лежит!
– Нет никакого снега!
Пришлось скручивать его, вести к окошку. А это только начало пути.
– Это ж разве снег!
Его не переупрямишь. Хотя наст до подоконников первого этажа достает… “Нет снега!” Но в пальто таки впялил его!
На круговой нашей лестнице он упрямо стирал рукавом пыль со стенки!
– Иди посередине – я тебе помогу! – ухватил его.
Вырвался! И это только начало пути!
Вышли во двор. Сощурились от сверкания и сияния. Но снега, “конечно, нет”. Проложена по голубому насту глубокая белая дорожка. Но снега,
“конечно, нет”! Как-то я с ним тоже завелся, настроился на спор, на борьбу. Характер бойцовский, отцовский. И тут же и начался бой.
Поперек пешей дорожки шла “звериная тропа”, глубокие круглые провалы… Конские следы? Или – следы кабана? Впрочем, видны были и кое-какие следы более весомые и неоспоримые – жирные, золотые
“конские яблоки” с торчащими из них пушистыми травками. Мы четко, как я полагал, шли мимо – и вдруг батя рванулся туда: еле ухватил его за полу. Он такой – специально наступит, чтобы потом мрачно морщиться: “Черт знает что!” Но я грубо пресек эту попытку. Тем более – чувствовал свою вину за появление тут конского кала. Привел
“на свою голову” лошадь. “До головы”, впрочем, пока не дошло – но дойдет, если будет так развиваться. Батю утащил от соблазна, провел его, протащил под гулкой изогнутой аркой (снегу тут мало было – принесен лишь конскими и людскими ногами), на улицу выволок. Вообще, времени не так много у меня!
На улице он снова уперся: гулял всегда один, по глубоко продуманной научной системе. Выйдя из ворот, нюхал воздух, соображал, откуда сегодня дует ветер, и шел навстречу ему: то прямо – на Дворцовую площадь, то направо и назад – на Мойку. Сбить его было нельзя, он якобы выяснил в результате исследований, что в той стороне, откуда туда ветер, меньше газа машин – сдувает оттуда. Трудно сказать. Вряд ли его теория подтверждается практикой – но, ей-богу, некогда проверять. Пусть он сам один как хочет гуляет, подтверждает или опровергает свои теории – но сейчас-то не до гуляний. Почти силой до
Невского его дотащил. Это я, наверное, должен упираться – мы ведь по его делу идем. Но его трудно переупрямить, раз что-то себе в голову вбил. Удивительно: крестьянский сын, из деревни, всю жизнь ходил агрономом по полям – и так прихотливо себя ведет, скрупулезно так о здоровье своем заботится. Странно, но факт. И факт, наверно, полезный – именно из-за тщательного “принюхивания к воздуху” так себя и сберег. У крестьянского сына такая “бережливость” себя – но мне, увы, не досталось этого шанса, мне часто как раз в нехорошую сторону надо идти. И не упирайся, батя, – двигаемся-то как раз по твоим делам, крестьянское свое сибаритство подальше засунь! Там, куда ты рвешься, с “наветренной стороны”, нет, увы, собеса! Собес, увы, там, куда ветер все газы сгоняет, – нам, увы, туда. Через весь
Невский, крепко загазованный, через площадь Восстания, где вокзал, и
– на Старый Невский, в собес. Там тоже загазовано не слабо, но ты же сам надумал ехать туда.
Во дворе была тихая зимняя сказка, деревенская почти, с “конскими яблоками”, – а тут скрип, треск, вой. Снег размазан в грязную кашу.
Гуляй, батя, ты этого хотел! Маршрутку я резко остановил – точней, она резко остановилась: не ожидал, что она встанет среди скопища машин. Сзади загудели, засигналили на все лады. Влазить надо быстро.
Сдвинул многотонную дверцу, запихивал батю туда – но он неожиданно расперся ручками-ножками, как Жихарка, которого в печку суют, кидал на меня через плечо бешеные взгляды: да не туда! Пришлось насилие применять, отрывать от железа руки. Наконец запихнул. Он продолжил и в маршрутке протестовать, но я уже с ним не спорил, свисал с креслица, тяжело дышал. Это еще начало маршрута!
Не признавал он и собес, долго в парадном упирался. Слава богу, что такие рейды нечасто у нас.
Затащил его в темный коридор, усадил в кресло. “Вот тут сиди!” Пару раз вскакивал, буйно протестовал – я не вникал уже, тупо ждал, когда наша очередь подойдет в заветную дверцу. Тут многие себя буйно вели, то и дело кто-то пытался прорваться: активная жизнь у людей уже кончилась, а силы есть. Каждый, видно, считал, что он особенный, рассиживаться ему некогда – пусть старики тут сидят! И я пару раз порывался, но после – уселся… А ты-то кто? Не старик? Дыши ровно.
Вот так.
Всегда какая-то радость нас ждет: инспекторша очень любезная оказалась, сразу в компьютере батю нашла.
– Чем же вы недовольны, Георгий Иваныч? У вас самый высокий пенсионный коэффициент.
– Самый высокий? Зачем только вы сидите тут! – гневно поднялся. -
Вот! – сберкнижечку свою распахнул.
– Что ж вы плохого в ней видите, Георгий Иваныч?
– Как? – выкатил свои бешеные очи. – По-вашему – это ничего? Вдвое урезали пенсию! Это как?
– Где вы видите это, Георгий Иваныч? – все так же любезно произнесла и даже головкой к его могучему “котлу” прильнула. – Внимательней надо смотреть!
– Что – смотреть? Вот – последняя строчка. Напечатано – тысяча пятьсот. А было – три тысячи! Это как?
– Но тут же есть и /предпоследняя/ строчка. В ней тоже напечатано – тысяча пятьсот тридцать два.
– Так это за прошлый месяц!
– Да нет, Георгий Иваныч, за этот. Смотрите – то же число. Видите?
Просто пенсию вам через два разных банка переводят теперь. Так им удобнее – может быть, налог меньше. Но вас это никак не затрагивает.
Поняли меня?
– Нет! – произнес яростно. Поражения своего не признает никогда.
Но я-то все понял уже: с дурью своей вломились, время отняли у очаровательной женщины!
– Пошли, батя! – потянул его за рукав.
Тут, кстати, и меня маленькая радость ждала. Красавица эта, сама любезность, – как ей сил хватает с такими вздорными людьми говорить?
– без всяких просьб и меня на экране высветила.
– Валерий Георгиевич?
– Да ничего… ладно… мы пойдем! – тянул отца за рукав, тот упирался, хотя тоже все понял, но последнее победное слово должно быть непременно за ним.
– А вот к вам, Валерий Георгиевич, вопросы есть!
Интересно.
– Вы сейчас работаете – или уже уволились?
Неужели так выгляжу, что и работать уже не могу? Но она ж догадалась!
– В смысле – служу ли? – пробормотал.
– Вот именно, – улыбнулась она. – С киностудии вы уволились? Сколько вы проработали там?
Да! эксплуатировался. Было дело. Питались оскорблениями, пили вино обид. Выросли, с друзьями вместе, неплохими специалистами. Уволили год назад – видимо, убоявшись блеска, ссылаясь на пенсионный возраст.
– Уволили в прошлом году, – я признался.
– Вот видите, – она обрадовалась, – а указано, что вы еще работаете!
– И что?
– Неполная пенсия тому идет, кто еще работает. А теперь – полная будет!
Это я удачно зашел.
– Спасибо.
Признал свою ошибку. Полный пенсионер! Но батя свою ошибку нипочем не признает!
– Надежда эта – веч-чно напутает, – с досадою бубнил.
– Это ты напутал, ты! А она, наоборот, все сделала для тебя – хоть и напрасно. Бумаги все для тебя собрала. Стой! Не выкидывай! – (Был сделан такой яростный жест.) – Все. Поехали.
Лютует батя.
– Куда?! – он вытаращился.
– А хотя бы в сберкассу! – я рявкнул. – Пенсию свою получи!
И мне, за труды мои напрасные, немножко дай – бедность уже взяла за горло!
“…воруют все, кому не лень”, – бормотал он еще в коридоре, хотя, как культурный человек, мог бы уже признать, что не прав. Но не признает!
