Владимир Митыпов - Геологическая поэма
Геологическая служба, обретя новые задачи, становится иной. Однако тип человека, о котором я говорил, жив, ибо он не представитель какого-то вымирающего племени, а деятельный участник процесса перерождения, перестройки — необходимой, сложной и порой — мучительной. В геологии разгорается невидимая со стороны революция, и, как бывает при любой революции — социальной, научной или тектонической, — новые явления, новые структуры еще не оформились, а прежние уже устаревают. И соответственно этому — новый тип геолога — инженера или ученого — в строгом смысле этого слова, еще не явился. Ясно одно: он должен вобрать в себя лучшие черты и навыки прежних геологов, первопроходцев и первооткрывателей, — смелость, практичность, упорство, выносливость, особый геологический склад ума, — и присовокупить к этому знание современных методов физико-математических и технических наук. Короче, на практике превратить геологические науки из преимущественно качественных в качественно-количественные. Только в этом случае можно будет приступить к следующему этапу познания нашей планеты — окончательно уяснить историю ее возникновения и развития, законы образования месторождений и научиться создавать их самим и идти за ними в глубь земных недр. В конечном счете, возможно, от решения таких вопросов во многом зависит само существование человека.
Геология — обширное понятие. Здесь и «жар холодных числ», и романтика дальних экспедиций, и поэзия и проза тесного общения людей, коротающих вечера у одного костра, плывущих на одном плоту, летящих в одном вертолете, идущих по скалам в одной связке. И кроме того, ныне в поле зрения геологии находятся «кочующие караваны в пространстве брошенных светил». Луна и соседние планеты как чисто астрономические, космические объекты, грубо говоря, ничего нового дать человеку не могут — законы их движений открыты еще Кеплером в семнадцатом веке. Но они интересны как объекты геологические, могущие многое прояснить в загадке происхождения Земли и нынешней жизни ее недр, а в будущем — стать мощным источником минерального сырья.
Мы пока еще плохо знаем свою планету — ее глубинные области чудовищных давлений и температур, процессы, создавшие нынешние континенты и океаны, направление ее эволюции, начало и конец ее биографии. Теорий, гипотез, толкований существует великое множество — от сухих и строгих, точно бином Ньютона, до самых неожиданных, живописных. Человек изощренного воображения Конан Дойль, творец незабвенного Шерлока Холмса, написал некогда рассказ «Когда Земля вскрикнула», в котором утверждал, что планета наша — ни более ни менее, как живой организм, чрезвычайно схожий с шарообразным морским ежом, плавающий в эфирном океане Вселенной. Вообще говоря, опровергнуть столь экстравагантную точку зрения даже и сегодня представило бы известную трудность…
Такой видится мне нынешняя геология, если смотреть на нее издали, обобщенно, сквозь цветное стекло живого восприятия. И можно только позавидовать тем, кто вступит под ее во многом еще таинственные каменные своды именно сегодня или завтра, то есть в этот короткий и скоротечный промежуток изменения древней науки о Земле, и тем самым станет ровесником и создателем новой геологии, по праву готовой взять под свою эгиду другие планеты солнечной системы…
Получилось несколько выспренно, я это сам чувствовал, но странная штука, к концу своей речи почему-то разнервничался и должен был то и дело покашливать, маскируя тем самым предательские перепады голоса.
Смышленые чистые физиономии моих слушателей, в основном двенадцати-, тринадцатилетних подростков, до конца оставались внимательными, и это придавало мне уверенности. Мой краснощекий Вергилий сидел в первых рядах и слушал, приоткрыв рот, что тоже вдохновляло. Сколько же ему лет? Скорее всего, десять-одиннадцать. Чей-то внук. Когда-нибудь и у меня будет такой же. Вот только доживу ли?..
Меня долго не отпускали: вопросы, вопросы… смешные и серьезные, наивные и мудрые… Эти славные человечки будто чувствовали, что дома меня никто не ждет и что спешить мне не к кому…
Вечером, пока еще не совсем стемнело, я заставил себя погулять в соседнем сквере. Деревья стояли унылые, пыльные. Травы почти совсем не было видно — выгорела. И немудрено — за все время с конца апреля не выпало ни капли дождя. Жара все дни стояла такая, что, казалось, после этого лета в мире останется один пепел. Или головешки. Дышалось трудно — и не только днями, но и по ночам. Подобного лета на моей памяти не случалось. Пережить бы его, а там будет прозрачная желто-голубая осень. Да, именно желто-голубая, цвета опавших листьев и родниковой воды. А пока что… а пока что даже от скамеек, расставленных вдоль дорожек, как бы веяло жаром — краска с них частично пооблезла, приводя на память окалину танковой брони, а та, что еще оставалась, выглядела так, словно вскипела под полуденным солнцем, пошла пузырями и теперь медленно остывает.
По боковым дорожкам, тесно обнявшись, ходили редкие парочки. Попадались по одному, по двое и люди моего возраста. Невеселые, они явно были, как и я, угнетены бесконечной этой жарой.
В акварельно прозрачных тонах угасал закат, небрежно перечеркнутый двумя-тремя мазками грязно-серых, с румянцем по краю, облаков. Пониже их стояла одинокая яркая звезда — нет-нет, разумеется, планета. «На западе, в лучах вечерней зари, в созвездии Девы ярко блестит Венера. Значительно левее и выше виден яркий Юпитер. Во второй половине ночи на границе созвездий Овна и Тельца виден Сатурн. В южных районах СССР в лучах вечерней зари на границе созвездий Льва и Девы можно заметить Меркурий…» Не знаю почему, но именно эти слова — «В южных районах СССР» — всегда вызывали у меня непонятное томление в душе. Прочитаешь их, бывало, в случайном листке отрывного календаря на каком-нибудь захолустном прииске, в чуме оленевода, на дальнем таежном кордоне или в избушке паромщика, и возникает перед мысленным взором картина ночной пустыни. В черно-синем, нездешнего вида небе огромная луна, огромные звезды. Кварцевые блестки в древнем щебне караванной тропы. Неведомые развалины, полузасыпанные песком. Сухие пыльные растения. Заунывная переливчатая песня на самом кончике слышимости — или это плач шакалов?.. В сторону луны, под нее как бы, взгляд видит дальше, отчетливей, а взору, обращенному от луны, открывается туманная мгла — вроде бы и светло, а однако очертания даже недальних предметов размыты, все съедается полусветлой мглой. Тишина. Ощущение древности, неизменности с давних времен. Проста и стара здесь земля. Лаконична, скупа, ничего лишнего, суетного. Вот такой представлялась мне пустыня, и с грустью думалось о том, что никогда, видимо, не доведется тебе пересекать маршрутами тот край — немеренных таежных верст с лихвой еще хватит на долю и твою, и внуков твоих. Но в грусти этой неизменно присутствовало и горделивое чувство того, как все же необъятна и разнообразна твоя великая страна…
Мое холостяцкое жилье (одна комната, третий этаж) таково: беспорядок, который ухитряется пережить любую уборку, вместо кота мурлычет холодильник, из угла ухмыляется бледная физиономия телевизора, на книжной полке — череп с маленьким пулевым отверстием выше надбровной дуги — немое свидетельство некой давней таежной трагедии, подобранное мной в одном из маршрутов.
Не раздеваясь, я прошел прямо на кухню и включил электроплитку. Пока снимал и вешал пиджак, переобувался в домашние туфли и мыл руки, нагрелась сковородка, и теперь оставалось только бросить на нее жир и загодя нарезанные кусочки мяса. Все это, чтобы не терять ни минуты лишней, было мной давно отработано до автоматизма.
В тот самый момент, когда я приступил к ужину, за стеной глухо взвыл магнитофон, и тотчас возникло предположение, что мой сосед, актер Валерий Константинович, снова угодил в полосу тоски. Однажды, минувшей весной, около полуночи он позвонил ко мне. Был в расстегнутом пальто, взъерошен и бледен. Прежде чем заговорить, актер некоторое время бессмысленным взором блуждал по моему лицу. «Даниил, она ушла от меня!» — хрипло сообщил он наконец, и губы его задергались. «Кто ушел? Куда?» — не понял я, но про себя подумал, что Валерий Константинович изрядно «под шафе». «Галина. Моя супруга. Насовсем». Я еще не ложился спать и поэтому вполне оценил эту блестяще исполненную сценку. «Сбежала? — я долго потом не мог простить себе дурацкую ухмылку и следующую реплику — С тенором, как водится?» Сосед словно вмиг проснулся и взглянул на меня осмысленно. «Сбежала, понимаешь? Ушла!» — последнее слово он уже почти прорыдал, глухо и страшно, и сунул мне истерзанную записку. Тут я поверил. Он просидел у меня до утра, глотая коньяк и кляня то себя, то сбежавшую Галину, то неведомую мне Инну Арнольдовну — «старая сводница» назвал ее Валерий Константинович и тут же словесно и мимически набросал ее портрет, совершенно чудовищный. Досталось под горячую руку и главному режиссеру — «ослу, рутинеру и душителю».
