Дина Рубина - Коксинель (сборник)
Кроме того, она оказалась худа, но не старушечьей костлявой худобой, а просто худощава и длиннонога. Брюки – на бедрах – тоже явно куплены были в том же магазине молодежной моды.
Я отвела глаза и весело подумала, что оригинальная бабулька своим неожиданным прикидом уже отработала суп, которым я собралась ее угостить.
Я была здесь своей, в том смысле, что частенько приходила сюда с гостями – друзьями, знакомыми, заглядывала с мужем или одна, если надо было перекантоваться час-другой между встречами; перепробовала все чудеса их скатерти-самобранки, но предпочитала несколько блюд, всегда отменных.
Манана готовила сама, никому не доверяла.
Из коридора шесть узких и крутых ступеней вели в кухню, где было, наоборот, очень светло, уже что-то гремело, звякало, шкворчало и раздавались голоса… Я поднялась туда и увидела Манану и одну из официанток, Ольгу, по-утреннему замедленную… Манана, крашеная блондинка, большая и плавная, как почти все массивные люди, источала неторопливую благость и добросердечие; она курила, сидя у полукруглого окна, закинув ногу на ногу. Под мощными лампами дневного света ее голые колени светились двумя ослепительными белыми шарами… При виде меня Манана улыбнулась и широко повела рукой с сигаретой, то ли здороваясь, то ли благословляя, то ли приглашая в дом… Ольга же – на мое «…внизу и с гостьей!» – сразу принялась заваривать ягодный чай, мой любимый, который заказываю обычно еще до всяких блюд.
Пока я отсутствовала, моя попутчица сняла и шляпку и оказалась с короткой мальчишеской стрижкой, вернее, абсолютно седым ежиком. Спускаясь по ступеням, я увидела этот серебристый хрупкий затылок и только мгновение спустя поняла, что он принадлежит моей старой даме.
Она сидела за столом спиной к ступеням и боком к единственному окну, выходящему во дворик вровень с землей, отчего за стеклом иногда возникала трехцветная кошка, полудомашняя. Летом, случалось, эта наглая животина впрыгивала через окно прямо на стол. Обстановка здесь была самая свойская…
По углам в каменных нишах под сводчатым беленым потолком были спрятаны динамики. И после короткой паузы над нашими головами зазвучала «Шен хар венахи», как всегда – волной глубокой и благодатной грусти. Два верхних солирующих голоса выплетали прихотливый орнамент на фоне протяжного баса, что тесными шажками полутонов переступал вверх и вниз по ступеням мелодии…
– Меня зовут Мирьям, – сказала дама.
Я тоже назвалась.
– Хотите, расскажу о районе, где мы находимся? – предложила я. – Он называется Нахалат-Шивъа, это один из самых старых…
– Не надо, – остановила меня Мирьям и улыбнулась. – Я прожила в Иерусалиме изрядную часть жизни и с этим районом знакома… Знаете, что раньше было в этом подвале? Здесь много лет сидел Пабло, старик из Уругвая… Чинил и настраивал музыкальные инструменты… Конечно, он давно умер. Но мне приятно, что эти старые камни до сих пор слушают музыку… Григорианский хорал, да?
– Нет… – сказала я. – Это грузинское хоровое пение, «Шен хар венахи», знаменитая старинная песня…
– Вы хорошо знаете грузинскую музыку?
– Нет, просто один из этих голосов… высокий такой, слышите, он как бы оплетает полутонами мелодию второго тенора… это голос Васила, хозяина заведения… Он до приезда в Иерусалим пел в фольклорном ансамбле… А я столько супов здесь выхлебала, что научилась слышать голос Васо отдельно ото всех.
– И о чем же он поет?
– Это на старогрузинском. Мне Васо переводил… постараюсь вспомнить… Ну, если приблизительно… скажем, так:
Ты – виноградник, что вновь расцвел,
юный, добрый, прекрасный, посажен в Эдеме —
благоуханный плод, взращенный в раю…
– что-то в этом роде…
– Красиво… – задумчиво проговорила она. – Как? Благоуханный плод? Взращенный в раю?.. В раю… Красиво… Это, конечно, о женщине…
– О женщине, – согласилась я… – Или о Боге…
Мирьям внимательно оглядела накрытые льняными скатертями грубые деревенские столы…
– Не думала, что так ясно вспомню Пабло… Он был маленький, живчик… Вон там, в углу, стояли клавикорды, два клавесина, по стенам развешаны скрипки, две-три гитары, мандолина, старинная лютня… Здесь даже барочная скрипка была и виола да гамба – чего только не приплывало в пустынную Палестину! И на столах у той вон стены рядком лежало столько разных диковинных дудок, свирелей, бубнов, трещоток… По этому хламу вполне можно было изучать историю музыкальных инструментов народов всей земли… Мы сюда иногда заходили с мужем… У него были потрясающие способности к музыке, он сразу начинал играть на любом инструменте, даже на таком, который впервые видел…
– Это звучит несколько… фантастично, – заметила я.
– Да-да! – живо отозвалась она. – Однажды в юности это спасло его. В гетто. Герр Менцель, комендант, был страстным меломаном и довольно хорошим флейтистом. Он услышал, как Адам играет на мандолине, и приказал являться на репетиции квартета, который организовал там, в гетто. Но партии мандолины не было в нотах, которые имел герр Менцель, поэтому Адаму пришлось освоить скрипку.
Явилась Ольга с партитурами меню. Она несла их, обнимая и прижимая к животу, как студенты консерватории носят ноты на репетициях.
Мирьям раскрыла твердые коричневые створы, побежала взглядом по кудрявым строчкам, набранным псевдогрузинским шрифтом.
– Послушайте моего совета, – сказала я, накрыв ладонью ее крапчатую старческую руку. – Здешний грибной суп, да еще в такой ливень, может поистине украсить жизнь двум бродяжкам, вроде нас с вами.
Она засмеялась, захлопнула меню и откинулась к высокой спинке стула:
– Идет! Но и выпить что-нибудь непременно…
Некоторое время при участии заинтересованной Ольги мы выбирали между изабеллой и киндзмараули… трижды склонялись в ту и дважды в другую сторону. В конце концов остановились на хванчкаре.
– Я раскрою ваш зонт на кухне, чтобы высох, – сказала Ольга. Затем принесла чайник и две чашки, разложила салфетки… Когда она ушла, я выждала несколько мгновений, несколько тактов мужественно звучащего хорала, чтобы не обнаружить так скоро мой гончий интерес к новому собеседнику, жадный голый интерес, которого я вечно стыжусь и не могу преодолеть…
– О каком гетто вы упомянули? – осторожно спросила я.
– О Гродненском, – ответила она и потянулась налить себе чаю из чайника.
Прозрачная пунцовая струя заполнила ее высокий стакан, который мгновенно запотел, вытолкнув на поверхность сушеные мячики ежевики, смородины и голубики…
– О-о… какой интересный букет… – Она с удовольствием вдохнула пар над стаканом. – Все ароматы леса – как в рекламе!
Нам принесли по бокалу хванчкары – вина чуть более терпкого, чем мне нравится, из тех, что длятся долгим шершавым эхом после глотка где-то в глубине нёба.
Мирьям попробовала, одобрительно кивнула:
– Недурно… немного похоже на кьянти… – И приподняла бокал: – За очарование случайных встреч!
Я пригубила вино и благоразумно отставила бокал в сторону. Все же за рулем, да еще первый день, одна…
– И ваш муж… выжил в гетто, потому что играл на разных инструментах?
Она усмехнулась, ее морщинистое лицо под седым ежиком волос засветилось каким-то клоунским лукавством.
– О, нет… Адам был не из тех, кто стал бы полагаться на немецкую страсть к музыке… Если б вы знали Адама, вы бы не задали такого идиотского вопроса… К тому же он тогда не был мне никаким мужем. Нам вообще было едва по шестнадцать лет… Такие местечковые Ромео и Джульетта, влюбленные до судорог и не смеющие прижаться друг к другу поосновательней…
– Как! Значит, и вы в то время были в гетто?
– О боже, – вздохнула она, – что вас так удивляет? В то время все евреи в тех местах были если не в армии, то в гетто, в лагерях либо уже гнили в ямах…
Я вспомнила ее странное заявление о могиле мужа и решила на всякий случай промолчать.
– Но эти музыкальные экзерсисы с герром Менделем дали ему время. Время, понимаете? Самое важное, самое драгоценное: время. Потому что музыкантов тогда еще не увозили. Днем он музицировал на скрипке, а ночью рыл подкоп из заброшенной кузни… Она была очень удачно расположена – впритык к забору, на отшибе… И знаете, что было самым трудным?
Она усмешливо глянула на меня, словно ожидая вопроса. И сразу же ответила:
– Самым трудным было перед репетициями отчистить ногти. У музыканта руки на виду и не должны вызывать подозрений…
Явилась Ольга с подносом традиционных бесплатных салатов «от дома», принялась расставлять керамические мисочки с зеленью, лобио, баклажанами с чесноком… Положила на угол стола деревянную доску с лавашем.
– Осторожно, только из печки! – предупредила она.
Но мы обе немедленно потянулись к источнику благоуханного горячего воздуха и, обжигаясь и дуя на пальцы, оторвали по хорошему куску… Несколько мгновений моя гостья только охала, широко раскрывая рот и ладонью загоняя туда воздух.
