Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
— Я к вам, — сказал Лукьянов.
— Чего хотели?
— Вот, мелкое воровство.
— А почему не крупное? Лиз, я щас! — крикнул он в сторону машины и скрылся в доме.
Из окошка машины высунулось приятное личико девушки с крашеными белыми волосами. Очень приятное. Пожалуй, даже красивое. Глядя на девушку, Лукьянов подумал, что занимается какой-то ерундой в то время, когда другие живут полной и жизнерадостной жизнью.
— Ты чего натворил, Чубриков? — спросила девушка.
— Да ничё, Ольга Сергевна, пристал этот маньяк! Педофил какой-то!
— Ты не заговаривайся! — одёрнул его Лукьянов. — Он яблоки у меня в саду воровал.
— Понятно, — кивнула девушка. — Это в его репертуаре, он весной в спортзале, в школе, цепи от турника спёр. Когда вернёшь цепи, Чубриков?
— А это я? Кто-то видел? Кто-то доказал? Врёте и не краснеете!
— Вы его учительница? — спросил Лукьянов.
— Типа того.
— Я её лучше всех люблю! — заявил Серый. — Она добрая и красивая. Даже отец говорит: Ольга Сергевна у вас, говорит, классная тёлка!
— Твой отец скажет! — засмеялась девушка. — Толь, ты скоро?
— Уже!
Участковый выскочил, держа в руках бутылку шампанского и какой-то свёрток.
— Подержи, — дал он ценный груз Лукьянову, чтобы закрыть замок. Закрыл, взял своё добро, пошёл к машине.
— А как же… Акт составить или… — попытался остановить его Лукьянов.
— На них акты составлять — бумаги не хватит. Наваляй ты ему пи…лей, и пусть катится. А с ошейником ты хорошо придумал, надо взять на заметку. А то я взял одного, а он, сучок, кусаться начал!
Мотор «уазика» взвыл.
— Где его родители живут? — прокричал Лукьянов.
— Да через два дома, — ответила девушка-учительница. — Сначала Семыхины, потом Рубчук Илья Романович, а потом они! Под зелёным шифером дом!
Машина, ревя старым мотором, уехала.
— Пойдём, — сказал Лукьянов, которому уже надоела эта история. Сдать родителям, да и всё. Даже без моральных комментариев. Сказав всё по фактам.
А Серый вдруг сел на землю и заныл:
— Дядь, не надо! Они меня убьют! Они алкоголики вообще! Не кормят! Я есть хотел, поэтому залез. Яблоки продам, куплю хлеб, молоко.
Врёт или не врёт? — гадал Лукьянов.
Похоже на правду — иначе почему Серый с таким упорством сопротивлялся, не хотел идти домой? Подобный героизм только от страха бывает.
— Хорошо, — сказал он. — Но я хочу, чтобы ты меня понял. Почему ты так плохо думаешь о людях? Если бы ты нормально попросил, дал бы я тебе и яблок, и хлеба, и молока. И колбасы. И чупа-чупс твой любимый. Ты пробовал нормально просить?
— Сколько раз! Обзываются, ментов грозят вызвать! Говорят, что я дачи обворовываю!
Тоже похоже на правду. Их дачный посёлок, которому уже полвека с лишком, населяли всегда люди простые, средние, небогатые, он не обнесён высоким забором, нет шлагбаумов с охраной, как в так называемых элитных дачных массивах. Нанимают вскладчину сторожей, но толку мало, жители окрестных селений и далеко от города забредшие бомжи тащат из дач всё, что можно, особенно зимой. И пожары неоднократно были. Как тут не злиться? Да и без повода стали мы злы безмерно, раздражает нас чужая нищета, давит на совесть, вернее, на душевную нейтральность, с которой мы свыклись. Печально, печально, мысленно грустил Лукьянов.
— Ладно, — сказал он, сняв ремень с шеи Серого и разматывая проволоку с его рук. — В следующий раз не ходи ни к кому, а сразу ко мне в гости. И вот ещё. — Он залез в карман, нащупал денежную бумажку, достал. Всего лишь сотенная. Но — чем богаты.
И он сунул её Серому.
— На чупа-чупс.
— Спасибо, дядя, — сказал Серый, шустро пряча денежку в какой-то потайной кармашек сбоку штанов.
— Не дядя, а Виталий Евгеньевич. Так обращаются культурные дети ко взрослым.
— Ясно. Я пошёл?
— Иди. Ты куда?
Серый, вместо того чтобы убежать, скакнул за крыльцо.
Там стояла жестяная лохань с мутной водой. Серый поднял её, поднатужился и обрушил на Лукьянова воду вместе с загремевшей лоханью.
— Получи, козёл! Виталь Евгенич, бля, мудак! — захохотал он и рванул за дом.
Лукьянов выскочил, увидел, как Серый чешет куда-то за село, в огороды.
И побежал, не надеясь его догнать, хотя очень старался.
Ему повезло: перепрыгивая яму, отделяющую огород от улицы, Серый оступился, покатился по земле, тут же вскочил, но, потеряв ориентировку после кувырка, побежал не от Лукьянова, а к нему. Спохватился, вильнул вбок, но поздно, Лукьянов крепко обхватил его, поднял в воздух и понёс обратно.
Серый что-то ныл, о чём-то просил, что-то обещал, Лукьянов не слушал.
У крыльца участка опять связал ему руки. Ремень на шею цеплять не стал — до дома недалеко, и так удержит. Алкоголики родители или нет, но — пусть знают, кем растёт сыночек. Может, это их хоть немного отрезвит.
Вот и дом с крышей под зелёным шифером.
Подходя, поверх невысокого забора, составленного из штакетника, Лукьянов увидел идиллическую картину: на лужайке перед домом, за длинным столом, застеленным клеёнкой, сидели две пары, двое мужчин с женщинами. На алкоголиков не очень похожи: женщины в приличных нарядах, один из мужчин в простой, но чистой футболке, а второй и вовсе в белоснежной рубахе.
— Здравствуйте! Ваш? — спросил Лукьянов, не заходя во двор, показывая Серого в открытую калитку.
— Наш, наш! — приветливо откликнулась румяная полная женщина с гладко зачёсанными назад волосами. — Заходите, гостем будете!
Сидящий рядом мужчина в футболке строгим отцовским взглядом посмотрел на Серого:
— Чего опять натворил?
— Ничё я не натворил! Пристал ко мне этот дачник! Я мимо шёл, падалицы на улице подбирал, всё равно машины подавят, а он подумал, что я у него стащил!
— Всё было немного не так! — сказал Лукьянов.
— Да знаем мы, как было, — махнул рукой мужчина в футболке. — Иди сюда, крысёныш!
— Серёжа, не сегодня! — сказала полная женщина.
— А когда ещё? Иди сюда, говорю!
Сергеем отца тоже зовут, мимолётно подумал Лукьянов. В честь себя сына назвал.
Серый, опустив голову, поплёлся к отцу. Лукьянов хотел развязать ему руки, но не успел.
Отец встал навстречу Серому, взял полотенце, полил на него водой из-под умывальника, что висел рядом на стене, слегка отжал, сказал своим гостям:
— Лучший способ. И чувствует, что почём, и не покалечишь. И жжётся потом долго. Ты вот, Борь, на солнце обгорал, наверно, примерно то же самое.
— Это ерунда, — ответил Боря. — Настоящий ожог — водяной, я как-то в бане кипятком ошпарился, волдыри пошли, а боль такая, что хуже сроду не было.
— Не рожали вы, не знаете, что такое настоящая боль! — возразила мать Серого. — Я прямо с ума сходила, когда Серёнька мой рожался.
— С чего бы? — удивился Боря. — Вроде широкая в кости, вообще-то. В жопных местах особенно. — И он по-мужски, с улыбочкой, переглянулся с Сергеем, давая понять, что хамит не чтобы обидеть, а дружески, от души. И Сергей в ответ тоже улыбнулся: понял, дескать.
— А моя вот, — хлопнул Боря свою жену по острому плечу, — вся узенькая, как плотва, а двух выплюнула, будто по маслу!
Жена обиженно сказала:
— При чём тут узенькая? Зависит, какая растяжимость костей, мне врачиха сказала. У меня хорошая растяжимость, вот и всё.
— А я ещё, помню, блок цилиндров себе на ногу уронил. — Боре хотелось продолжить интересную тему о боли, но Сергей-старший его прервал:
— Потом расскажешь, дай дело кончить. Повернись, курвёныш!
Серый повернулся.
Отец увидел провод на его руках, удивился, потрогал пальцем, посмотрел на Лукьянова.
— Это ты его связал?
— Он, пап, меня за шею на ремне тащил, чуть не удушил! — тут же пожаловался Серый. — И руки у меня прямо немеют уже!
Мать Серого вскрикнула, бросилась к ребёнку, размотала руки, осматривала их, ощупывала, дула на них.
— Ты что ж наделал, б… тварь ты такая, у него же, б… гангрена может быть! Руки отрежут теперь! — заголосила она. — Сы́ночка! — И прижала голову Серого к своей груди так, что голова полностью там скрылась.
А Сергей медленно пошёл на Лукьянова, кривя рот.
— Ты моего сына… — Рот совсем сполз на бок, и мужчина жестоко всхлипнул, но совладал с ненужной чувствительностью. — Да я тебя, сука, за это… Боря!
Боря, очень длинный и очень худой, в отличие от своего телесно мощного друга, начал членистоного выкарабкиваться из-за стола, отпихиваясь рукой от супруги, которая, хмельно прищурив один глаз, предупредительно говорила:
— Боря! Боря! Боря!
Лукьянов мужественно стоял на месте.
— Если у моего сына что с руками будет, я тебя урою! — гаркнул Сергей, подойдя.
Однако дожидаться, когда у Серого будет что-то с руками, не стал и помощи Бори тоже не дождался, он и позвал-то его, наверно, не для подмоги, а чтобы товарищ чувствовал свою нужность и полезность, если что. Оказавшись в финале своей фразы перед Лукьяновым, Сергей тут же его и урыл, то есть так ударил кулаком в лоб (пожалев более мягкие и ломкие места), что Лукьянов упал как подкошенный и потерял сознание.
