Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
Пацан мычал и постанывал, показывая, что ему больно.
Да и Лукьянову было по-прежнему неудобно.
Он придумал: снял ремень, которым подпоясывал свои шорты, купленные на рынке без примерки и оказавшиеся слишком большого размера, оглядел пацана — за что бы его обвязать? — и обвязал за шею, так, чтобы и не придушить, но и чтобы нельзя было стащить через голову.
— Ну ты даёшь! — сказал пацан как бы даже с одобрением, потирая затёкшую руку.
Идти стало легче и веселей.
Со стороны, наверное, выглядело несколько смешно и нелепо, но дорога была пуста, смотреть некому.
— Я бы не стал тебя вязать, — сказал Лукьянов. — Но ты ведь убежишь.
— Само собой, — подтвердил пацан.
Солнце припекало, дорога поднималась на пологий холм, Лукьянов потел, дышал тяжело (сказывалась толика лишнего веса) и ждал, когда поднимутся, — на холме была сосновая роща, там, наверное, прохладней.
— Кто у тебя родители-то? — спросил он пацана.
— Пошёл ты! — ответил пацан.
Молча дошли до рощи.
Лукьянов остановился передохнуть, пошевелил плечами, покрутил шеей, на секунду закрыв глаза, и вдруг ощутил резкий и болезненный удар по ноге. Открыл глаза: шустрый пацан подобрал довольно толстую ветку, держал её в руке и готовился нанести второй удар.
— Отпускай быстро, а то башку проломлю! — завопил он.
Конечно, голову он вряд ли проломит, подумал Лукьянов, но будет неприятно.
— Брось сейчас же! — приказал он.
Пацан ударил его по плечу. Лукьянов пошёл кругом, чтобы зайти ему за спину, не выпуская, естественно, ремня из руки. Но и пацан вертелся. Ударил ещё раз, ещё, ещё. Лукьянов был в смятении: и отпустить нельзя, и что делать, непонятно. Притянуть на ремне к себе и вырвать палку? Пацан за это время, пожалуй, глаза выколет. Попытаться схватить палку и вырвать или сломать? Лукьянов попробовал. Несколько раз получил по рукам, отдёргивая их, будто обжигался, но всё же удалось, схватил палку, вырвал, занёс над головой пацана.
— Только попробуй! — ощерился тот.
Лукьянов далеко отбросил палку.
— Маленький ты негодяй, вот ты кто, — сказал он.
— А ты пидор!
— Знаешь что, лучше молчи!
— Сам молчи!
И оба в самом деле замолчали. Лукьянов повёл его дальше.
После рощи был спуск к речке, за речкой опять небольшой подъём, а вот и Мигуново.
Селу это название очень шло, оно, небольшое, полузаброшенное, доживающее свой век, всё кособочилось и будто действительно подмигивало. Подмигивали пустые окна брошенных домов, подмигивал завалившийся забор, подмигивал заросший бурьяном ржавый трактор — одна фара целая, вместо другой пустая чашка-глазница с червячками проводов, вот этой фарой он и подмигивал: умираю, мол, но не сдаюсь.
В селе была всего одна улица. Пустая. Ни машин, ни людей, ни даже кур. Никого.
Когда поравнялись с первыми домами, пацан опять выкинул штуку: резко повернулся и бросился на Лукьянова, целясь головой в живот. Лукьянов отскочил, высоко подняв руку с ремнём. Пацан опять бросился, выставив костистые кулачки. Совал ими, норовя ударить, и один раз даже достал, ткнул под рёбра — и очень больно.
Это выглядело ещё нелепей, чем с палкой: Лукьянов отступал, увёртывался, почти бежал, а пацан стремился к нему, пытался то стукнуть кулаком, то пнуть ногой. Так они долго и молча кружились, оба запалённо дыша, пока наконец не устали. Остановились.
— И чего ты добился? — спросил Лукьянов.
— Отпусти, сказал! — прохрипел пацан.
Тут на улице показалась старуха с ведром.
— Здравствуйте! — окликнул её Лукьянов. — Не знаете, чей это?
Старуха подошла поближе, вгляделась. Пацан отвернулся и сквозь зубы, но довольно внятно пробормотал:
— Только скажи, баб Лен, я Витьку твоему все ноги оторву! И голову! — добавил он — решив, наверное, что отрывание одних только ног может бабку Витька не испугать.
— Я вот оторву кому-то! — в ответ пригрозила старуха. А Лукьянову сказала: — Не знаю я ничего. У нас люди весёлые, сегодня скажешь что не так, а завтра дом сожгут.
— Ясно. А участковый у вас тут есть? Милиционер? То есть полиционер или как вы его зовёте?
— Никак не зовём. Вон дом зелёный, там в одной половине почта, а в другой участковый, Толька-балбес. Мараться с дурачком, придушил бы на месте, — сказала она, уходя.
— Витька своего придуши! — крикнул ей вслед пацан.
Пошли к указанному дому.
Дверь в почтовую половину была приотворена для сквозняка, а участок оказался закрытым на большой висячий замок. Над дверью вывеска: «ОПОП Мигуново».
ОПОП… Наверное, «Опорный пункт охраны порядка», догадался Лукьянов.
Он сел на деревянное крыльцо, внимательно посматривая на пацана. Тот сплёвывал, не глядя на Лукьянова.
— Тебя как зовут? — спросил Лукьянов.
— Тебе какая х… разница?
— Не ругайся. Просто интересно.
— Интересно кошка дрищет. Ну, Серый.
— Сережа, значит?
— Серый, я сказал.
— А я Виталий Евгеньевич. Скажи, Серый, а зачем тебе столько яблок? Вон какая сумка большая.
— Пошёл ты!
— Я серьёзно. Может, ты для дела, тогда другой разговор, — подпустил дипломатии Лукьянов.
— Продаю на дороге, — неохотно признался Серый, и Лукьянов мысленно похвалил себя: почти угадал, знает всё-таки народную жизнь!
— Деньги нужны?
— А тебе нет?
— Попросил бы, я бы дал. А зачем тебе деньги?
— Чупа-чупс купить.
— Что?
— На палочке такие.
— А. Леденцы?
— Ну.
Боже ты мой, подумал Лукьянов, он же ребёнок совсем! Леденцов хочет. А я его на ошейнике привёл, как бешеную собаку. С другой стороны, что, у него родителей нет, чтобы купить леденцов? Если не дают просто так, заработай, принеси воды, наколи дров. Лукьянов, например, в детстве полы регулярно мыл. Не ради денег, нравилось, когда мама хвалила. Но на кино давала после этого с большей охотой. Нет, надо быть твёрдым и довести дело до конца. Не ради себя, естественно, ради этого мальчика. Если сейчас спустить всё на тормозах, он поймёт, что это был только порыв, быстро сошедший на нет, как часто, увы, бывает в русской жизни, разочаруется в мужской силе и воле, это его испортит. Разумное насилие — неотъемлемая часть воспитательного процесса, вспомнил Лукьянов чью-то мудрость. Жаль, нет собственного опыта — Лукьянов в свои тридцать шесть лет ещё не имел детей. Жены, впрочем, тоже пока не было.
— Я ссать хочу, — сказал пацан.
Лукьянов огляделся:
— Туалета здесь нет.
— А мне и не надо. Ты отвернись только.
Лукьянов встал, повернулся боком, чтобы и не видеть пацана, но и не выпускать совсем из поля зрения, а Серый подошёл к крыльцу, послышалось тихое, мягкое журчание, закончившееся дождевой капелью.
Прекратилось.
Лукьянов повернулся и увидел на крыльце сверкающую на солнце желтоватую лужицу.
— Зачем же ты на крыльцо?
— Пусть освежатся! — хихикнул Серый.
Меж тем Лукьянов сам хотел того же, что и пацан, и уже давно. Но как это сделать? Он же будет в этот момент беззащитным, Серый обязательно нападёт. А если и не нападёт, всё равно как-то неудобно, стеснительно, Лукьянов при посторонних никогда этого не делал, в общественных туалетах не пользовался открытыми писсуарами. Какой-нибудь брутальный бандюга, схвативший малолетнего заложника, наверняка не имел бы таких проблем. Наоборот, использовал бы это для подавления психики ребёнка демонстрацией своего фаллического могущества. Грубо? Да. Но естественней, чем мои интеллигентские ужимки. Впрочем, интеллигентство ни при чём, нормальные рефлексы нормального культурного человека.
А в туалет всё же очень хочется.
Серый оказался проницателен, он, глянув на задумавшегося Лукьянова, усмехнулся и сказал:
— Тоже пись-пись охота? Валяй. Не бзди, я сзади не нападаю.
— Обойдусь.
— Смотри, в штаны нальёшь. Охота же, вижу же! Пись-пись-пись! Пись-пись-пись!
И от этой дурацкой дразнилки желание облегчиться стало просто нестерпимым.
Рядом с крыльцом валялся моток старого электрического провода в оплётке. Лукьянов взял его, подошёл к Серому:
— Только не дёргайся, хуже будет!
И обмотал ему руки сзади. Потом привязал конец ремня к перилам крыльца, зашёл за кусты и там насладился, удивляясь мощи струи и долготе процесса.
Как мало надо для счастья!
Он вышел, повеселевший. Серый прислонился к стене, где была тень, закрыл глаза и терпеливо ждал, чем всё кончится.
Наконец к ОПОП подъехал «уазик» с надписью «Полиция», оттуда выскочил белобрысый парень лет двадцати пяти, в форменных штанах и цивильной футболке с надписью «Manchester United», в шлёпанцах, взбежал на крыльцо, разбрызгав лужицу (Серый довольно улыбнулся), стал возиться с замком.
— Я к вам, — сказал Лукьянов.
— Чего хотели?
— Вот, мелкое воровство.
