Мария Нуровская - Письма любви
— Может быть, ты все-таки родишь?..
— Перестань шутить! — выкрикнула я, не думая, что он так далеко зайдет.
— Из-за своего гоя?
Мы оба испугались этого слова: так говорили евреи о неевреях. Полковник раскрылся — и тут же проиграл. Он уже не мог вновь надеть свою маску. Я вырвала ее из его рук. Изменилось выражение его глаз, он сразу стал выглядеть в моих глазах побежденным. Как всегда, все произошло без слов. Мы были в этой квартире, где он столько раз меня унижал, но сейчас не отважился бы до меня дотронуться. Сказал, что мне позвонит женщина и договорится о встрече. Так и произошло.
Когда я поднялась на лестничную клетку, то сразу увидела его. Он стоял в пролете и курил.
— Я хотела бы пойти одна.
— Не ставь мне условий, — грубо ответил он, взяв меня под руку.
Мы вошли в квартиру без таблички на дверях. Пожилая женщина попросила снять пальто и минуту подождать. Мы сидели рядом на лавке у стены, напротив было зеркало. Один раз я поймала его взгляд. Глубокий и теплый. Он ничего не говорил, но я знаю, о чем хотел меня попросить.
Прошло еще какое-то время. Я начала беспокоиться, что не смогу объяснить дома, где задержалась. Наконец двери открылись, и женщина пригласила меня войти. Я увидела кресло, и мне стало не по себе от страха. Врач, невысокий, лысый мужчина, обследовав меня, сказал:
— Может, стоит пригласить мужа?
— Нет необходимости, — возразила я.
— Однако нам нужно побеседовать.
Он открыл дверь в прихожую, а я, соскочив с кресла, поспешно оправила юбку.
— Четвертый месяц, — сообщил врач, — слишком поздно.
— Не может быть. — Я чувствовала, как во мне все оборвалось. — Ведь два месяца назад у меня были месячные…
— Дорогая пани, в жизни все возможно, — ответил врач.
Он не хотел делать аборт. Мы молча вышли из этой квартиры. На лестнице я произнесла:
— Если ты мне не устроишь аборт, я покончу с собой.
Он нервно рассмеялся:
— Настолько его любишь или так ненавидишь меня?
— Я готова на все.
— Знаю.
— Нужно сделать все быстро.
— Я знаю.
В этот раз я должна была уехать на несколько дней. Это оказалось непросто, потому что раньше я никогда не покидала своих. Пришлось выдумывать причину. Я сказала, что хочу попробовать переводы с французского. Когда-то я упоминала об этом в наших разговорах.
— Поезжай в Нинково, — предложил ты.
— Нет, я уже нашла пансионат.
— Может, мы приедем к тебе с Михалом?
— Меня не будет всего неделю.
Но я прощалась с вами, как будто уезжала навсегда, ведь все могло случиться. Состояние внутреннего беспокойства усиливало закравшееся сомнение, действительно ли я хочу убить ребенка. Может быть, он наш с тобой, ведь в глубине души мы оба его желали. Если бы эта беременность наступила не по вине моего мучителя, я была бы счастлива. Но надо было принимать решение, коль я уж носила ребенка в утробе.
Я выбрала день, когда у тебя было дежурство и ты не мог проводить меня на вокзал. По приезде сразу позвонила с почты. Он ждал меня снаружи, пока я разговаривала с тобой. Я была расстроена. Этот разговор мог оказаться последним, врач меня очень пугал…
— Кристина, почему у тебя такой голос? — спросил ты.
— Я первый раз уехала от тебя одна…
— Ну, как маленькая девочка, — со смехом произнес ты.
Мы сказали друг другу «до свидания», но, прежде чем положить трубку, я произнесла:
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже, — услышала я в ответ.
Я ощутила такую боль и такой стыд, что меня согнуло пополам. Выходя с почты, я держалась за живот. Облокотившись о машину, он курил.
— Что случилось? — спросил он, обеспокоенный моим видом.
— Ничего, — ответила я с ненавистью.
Мы занимали одну комнату, в которой была двухспальная кровать. Лежали рядом молча. Я знала, он не спит. Полковник пару раз выходил курить, я слышала щелчки зажигалки. Утром он отвез меня в больницу. Это был военный госпиталь в маленьком уездном городке.
Когда я собиралась уже уйти с медсестрой, он остановил меня за руку и сказал:
— Я полюбил тебя с первого взгляда.
Я не хотела отвечать, но вдруг услышала свой голос:
— Если умру, то желаю, чтобы тебя мучили угрызения совести до конца жизни.
Прямо на глазах он изменился в лице.
— Ты не помнишь меня в гетто?
— Нет, — холодно ответила я.
На меня его слова не произвели никакого впечатления. Я была полностью поглощена собственной проблемой. Страх перед абортом затмевал все прочие эмоции.
— «Еврейский ангел смерти со светлыми волосами…»
Я ударила его по лицу. Для меня это было уже слишком. Моя жизнь сразу показалась каким-то неправдоподобным фарсом. А ведь я имела право жить как человек, хотя бы за свое терпение. Я всегда стремилась выжить, а теперь должна была идти на риск. Другого выхода у меня не было.
Когда я ударила его, на нас стали оглядываться. В глазах стоявшей рядом сестры появилось любопытство. Несмотря ни на что, он притянул меня к себе.
— Я умоляю тебя, — проговорил он в мои волосы, — роди мне этого ребенка…
Я вырвалась от него и побежала в глубь коридора. Меня душили слезы…
Потом было нечто жуткое и бесчеловечное. Свет лампы бил в глаза. Я лежала на столе голая, руки прилеплены пластырем, иглы капельниц в венах. Создавалось впечатление, что я — распятый Иисус Христос, и это казалось еще большим кощунством. Мне приказали считать.
— Раз, два, три… — Я чувствовала, как деревенеет язык.
Погружаясь в искусственный сон, я видела перед собой не твое лицо, а его. Перекошенное от боли. Темные глаза полны слез. Когда проснулась, оно опять возникло передо мной. С тем же выражением, которое я запомнила, засыпая. Мы смотрели друг на друга без слов.
С трудом я разлепила губы и выговорила:
— Иди отсюда.
Он сразу вышел.
Моя недельная отлучка затянулась. Я звонила тебе и рассказывала, как отлично идет перевод.
— Уже семь листов, — врала я, стараясь овладеть своим голосом. Ведь ты, как врач, мог заподозрить что-то неладное.
Я чувствовала себя очень плохо. Сразу после аборта у меня началось кровотечение, и врач считал, что я не выживу. Однако я выжила, только очень похудела, под глазами появились огромные синяки. Так я не выглядела даже во время голода в гетто. Когда я отчаянно боролась за жизнь и уже не было сил встать с постели, у меня появилось что-то вроде удовлетворения — наконец мое тело побеждено. Оно ничего мне уже не сможет диктовать. Слабо мелькнув, эта мысль исчезла и появилась вновь, когда я стала себя лучше чувствовать. Мне не разрешали вставать, но я должна была звонить тебе, поэтому скандалила, чтобы телефон принесли в палату. Это оказалось сложно, поскольку не было удлинителя. Но полковник все устроил. С ним в госпитале очень считались. Шел пятьдесят четвертый год.
Я вернулась домой через месяц. Выглядела я все еще плохо и боялась нашей встречи. Но у тебя были неприятности в клинике (умирал пациент), поэтому ты ничего не заметил. Можно сказать, что мы почти не виделись. Ты пропадал в больнице. Мне это было на руку. Только Михал внимательно наблюдал за мной.
— Что, постарела за время разлуки? — пробовала я шутить.
— Зачем ты уезжала? — спросил он.
Неожиданно я расплакалась.
Михал больше уже ни о чем не спрашивал, только смотрел. Взгляд любимых глаз. Он возвращал мне назад нашу жизнь, которая там, в госпитале, казалась потерянной навсегда.
— Я не хочу больше никогда с тобой видеться, — сказала я своему мучителю, когда он подвозил меня к повороту Нововейской.
Мы оба знали, что я ни разу больше не сяду в его машину. Потом я часто задавала себе вопрос, почему же не узнала его, и пришла к выводу: для меня в гетто все они были на одно лицо. Он был таким же попрошайкой, который вымаливал жизнь, клянчил хлеб, просил о любви. Я не дала ему любви ни тогда, ни теперь. Не потому, что злая. Просто я могла быть собой только при тебе. Никто в этом не был виноват. За нас все решала судьба.
В это трудное время Михал очень мне помог, несмотря на то что переживал переломный возраст. Мы не отдалились друг от друга. Достаточно было одного взгляда, чтобы один понял другого. Он чувствовал, что я несчастна, и старался быть со мной рядом. Как-то молча положил передо мной два билета в филармонию. С момента, когда состояние Марыси ухудшилось, мы перестали ходить на концерты.
— Не знаю, смогу ли пойти, я немного занята.
На самом же деле я не была настроена слушать музыку, более того, мне вообще не хотелось жить.
Теперь я укладывалась спать лицом к стенке, и ты должен был смотреть на мою спину. Ты спросил однажды, что со мной.
Я сказала, что устала.
— Ты ведь недавно была в отпуске…
— Но не отдохнула, — неохотно ответила я.
Ты больше не приставал с расспросами, просто погасил свет, и через минуту я услышала твое ровное дыхание…
