Виктория Платова - Анук, mon amour...
– В каком смысле?
Стоял на тротуаре в этой своей мотоциклетной куртке с поднятым воротником… с мотоциклетным шлемом…
– Просто стоял?
– Азиз сидел спиной к улице и не мог видеть Ги. Ноя-то видел, я хорошо разглядел его лицо. Никогда его не забуду.
– Что же вас так поразило?
– Я точно знаю, что он хотел сделать там, у витрины, Ги. Я знал это и тогда. Разбить стекло. Вот чего ему хотелось больше всего – разбить стекло. Расхерачить его к чертовой матери. Я еще подумал – сейчас он запустит в стекло шлемом…
– А если бы шлема не было?
– Не знаю. Он нашел бы камень.
– А если бы и камня не оказалось?
– Он прошел бы сквозь витрину.
– Он прошел?
– Нет.
– Почему? Что его остановило?
– Не знаю. Меня когда-то остановил шрам. Шрам в виде креста…
– Я помню.
Не мальтийского, это был просто прикол, не больше. И никаких тайн в нем не ночевало, ну как если бы я встретил Азиза где-нибудь в метро в июне, в самое пекло, в рубашке с короткими рукавами. И сошел бы на следующей станции. Второй шрам, тот, что под грудью, – совсем другое дело. Чтобы увидеть его, чтобы до него добраться, нужно было рассказать Азизу о Душане. И о кошке. И о Кельне, я там родился. И о том, что у мамы был рак костей, и ей отняли ступни, а потом отнимали еще по десять сантиметров каждый год. Отнимали и отнимали и дошли бы до самых бедер, если бы она не выпила две упаковки снотворного… И даже о Рики-морячке стоило рассказать, о том, что он красит волосы в белый цвет.
– И как быстро вы до него добрались? До второго шрама?
– Про мать я соврал. Все у нее было в порядке, она и сейчас жива-здорова.
– Да? А жаль. Жаль, что соврали. История с мамой особенно меня тронула.
– Вот и Азиз купился. Очень похоже на правду, да?
– Очень.
– Эту историю я взял напрокат у Рики-морячка. У него много таких историй в запасе. Я хотел понравиться Азизу. Хотел добраться до его шрама. Того, который случайно не увидишь…
– И что же с вами произошло, когда вы его увидели?
– Это произошло раньше, чем я его увидел. Я влюбился. Он был добр ко мне, и я влюбился. Остаться с ним – единственное, о чем я мечтал. Остаться с ним, раз уж Кларк Гейбл умер, а Душан так и не дал о себе знать.
– Про кошку – тоже вранье?
– Нет.
– А про Ги?
– Нет… Мне так хотелось влезть в Азиза, если бы я влез, если бы я точно знал, что выкурить меня можно будет, только если пустишь ему кровь, – я бы успокоился. Я думал, что это говно-вопрос – влезть. И только шрам привел меня в чувство. Я опоздал, вот в чем была главная фишка. Я опоздал. Дверца захлопнулась. Та самая, через которую все они просачивались. Все эти подонки. Спали и видели, как бы стрясти с него побольше башлей. Один я по-настоящему его любил. Один я. Но дверца захлопнулась и заросла шрамом. Я опоздал…
Н-да… Ты, парень, наверное не в себе. Лепишь горбатого по обкурке. Мне бы сразу сообразить… А если тебя интересует происхождение шрама, который ты тут так подробно живописал, то могу тебе сказать, откуда он взялся. Азиз Мустаки заработал его в двадцать три года. Он тогда жил в Марселе с одним ненормальным воякой из Иностранного легиона. Легионер как-то застукал Азиза в постели с любовником и поставил на перо. Вот и вся хренова романтика.
– Откуда вы знаете?
– На смерть и вправду нельзя положиться, тут ты прав, парень. Тем более на такую – в сопровождении экспертов и полицейских мигалок. Она сдает все, что только можно сдать… Так что случилось тем вечером в ресторане?
– Ги стоял у витрины…
– Это я уже слышал. Он хотел высадить стекло и не высадил. Что он сделал потом?
– Ушел.
– Вот так взял и ушел?
– Не сразу. Но тогда я уже сообразил, почему он ушел. Этот гад ушел, потому что понял: он заявился слишком рано.
– А ты не перемудрил, а?..
– Что же тут мудреного? Я опоздал. Л у него еще была куча времени в запасе. Сначала Ги волновался, ему тоже казалось, что он опоздал. Как и я…
– Не морочь мне голову, парень.
– Вы же сами просили рассказать… Я могу и заткнуться…
– Хорошо. Продолжай.
Он выглядел влюбленным – Ги. И в лице у него было что-то змеиное. Влюбленные – как змеи, как удавы, только и ждут удобного момента, чтобы обвиться кольцами. Вот он и примеривался – как бы половчее обвиться. Точно – примеривался. Азиз сидел к нему спиной и не видел всего этого, бедняга.
– Что было потом?
– Когда мы вышли – Ги и след простыл. Я не стал рассказывать Азизу ни про кинотеатр, ни про то, как Красавчик пасся у кабака. Постарался выбросить всю эту хрень из головы. Я ревновал.
– И ко всем другим – тоже?
– Нет. Другие не смотрели на него так, и Азиз всегда возвращался ко мне…
– Я уже это уяснил, господи ты боже мой!
– Потом я увидел мотоцикл Ги. Серебристая «Хонда». Он ехал за нами. Пристроился в хвост на Сент-Северин и больше уже не отставал.
– Вы поехали на улицу Лафитт?
– Да. Азиз всегда отвозил меня домой.
– Он остался у тебя?
– Нет. Не в тот раз. Сказал, что у него дела. Он даже не поднялся.
– А Ги?
– Угадайте с двух раз, инспектор. Его пакостная «Хонда» ломанулась за машиной Азиза. Это меня взбесило, вы должны понять…
– И что же ты сделал?
– Поймал тачку. На это ушло минут десять, так что из виду я их потерял. И голову я потерял тоже. Начал названивать Азизу на сотовый – дохлый номер. Иногда Азиз умел прикинуться самой настоящей скотиной.
– Я сейчас расплачусь.
– Лучше купите мне еще пойла. Сегодня я на мели.
– Сдается мне, ты уже давно на мели.
А какая разница?.. В ту ночь я поехал к Рики. Меньше всего мне хотелось видеть Рики, но деваться было некуда. Просидел у него дня четыре или пять, не помню точно. Я бы и дольше просидел, только уж больно от него смердило, от Рики-морячка. Потом вернулся к себе и прослушал пустой автоответчик. Эта скотина так и не объявилась. Если бы я знал, чем все закончится…
– И ты больше не виделся с Мустаки? До его смерти?
– Почему? Виделся. И нес ним одним. В том самом кабаке, где мы обычно ужинали.
– В «Мираме»?
– Точно. У вас хорошая память. Они сидели за тем же столиком.
– Ги и мсье Мустаки?
– Была еще мадам. Вот уж кого я не ожидал встретить, так это мадам.
– Может, это была деловая встреча?
– В «Мираме»? Все свои дела Азиз обсуждал в «Арпеж», а он был человеком привычки. И потом, к чему бы им трещать о делах в присутствии любовника мадам? А Ги имел тогда официальный статус любовника, об этом все знали.
– Но ведь к тому времени Ги Кутарба уже запустил свою парфюмерную линию… Стал третьим человеком в фирме.
– А-а… Вы об этом? Я же говорю – странный тип, этот Ги. Несколько лет тусовался на подиуме, о нем и вспоминали только тогда, когда хотели уесть мадам, и вдруг бац – парфюмер.
– Тебе это кажется подозрительным?
– Просто странным. И странным было то, что он так вцепился в Азиза.
– А мадам Сават не могла его шантажировать? И пристегнуть к этому мероприятию Ги?
– Шантажировать? С чего бы это?
– Мало ли причин для шантажа…
– Знаете, что я вам скажу, инспектор. Причин для шантажа всегда гораздо меньше, чем кажется. И уж тем более в модельном бизнесе. А Азиз занимался только этим. Идей он не воровал, ничего не присваивал, коллекции мадам оставались коллекциями мадам, ему было до лампочки.
– Дела у «Сават и Мустаки» в то время шли неважно.
– Если они и шли неважно, то Азиз меньше всего был в этом виноват. Это же мода, инспектор, все в ней быстро меняется. Появляются новые дома, исчезают старые. Вещь закономерная, как триппер у Рики-морячка.
– «Сават и Кутарба» звучит ничуть не хуже, чем «Сават и Мустаки», ты не находишь?
– Слушайте, инспектор, о чем мы тут вообще распинаемся? Азиза год как нет в живых. А фирма своего названия не изменила. Это человеку можно отсечь голову, а имени башку не отсечешь. Имя всегда остается, так-то.
– Но после гибели Мустаки положение исправилось, не так ли? Акции «Сават и Мустаки» резко поперли в гору…
– Мадам. Мадам выжала из его смерти все, что могла. Из смерти можно выдоить гораздо больше, чем из жизни. Если иметь клепку в голове.
– Но ведь и ты не растерялся, Ули. Ты тоже пристроился к вымени.
– Вот черт… Зовите меня Ретом. Вы имеете в виду эту книжонку? Вы и ее откопали?
– «Цвет индиго». 187 страниц. Цена три с половиной евро.
– Название придумал Рики-морячок.
– Постельные откровения об Азизе Мустаки. Редкостная похабщина.
– Я любил Азиза.
– Да. И теперь я даже знаю – как.
– Меня турнули из фирмы, в моих услугах больше никто не нуждался.
– Убийственный аргумент. Лучше бы ты написал о той своей кельнской кошке.
– Я хотел. Но Рики сказал – людям не нравится, когда убивают кошек. Людям нравится, когда убивают людей. Это – самое интересное, что может с ними случиться.
– Мудрый человек – Энрике Пинеро. Я его недооценил.
