Светлана Волкославская - Повесть одной жизни
Свернувшись калачиком на кровати, я уснула. Когда сон овладевал мною, в голове все смешалось, и возникло ощущение, что я только что говорила с отцом. Хоть мы никогда не виделись, я-то знаю, что он любил меня, любил, ведь я его дочь. И я его люблю, потому что он мой отец. Мой отец.
Утро было полно солнцем и надеждой. Нет, я не получила какого-то сверхъестественного откровения, и вещий сон мне тоже не приснился. Но в голове была полная ясность, а на сердце покой. Все вокруг вызывало во мне любовь и умиление. Мне казалось, что жизнь непременно наладится, что и мама тоже переменится, если я сумею передать ей то, что со мной в эти дни было. К маме я испытывала глубокую нежность. Мне хотелось целовать ей руки, делать для нее все, что она попросит. Я всех готова была любить и всем служить.
* * *Обедать у Инны Константиновны всегда было для меня настоящим удовольствием. Не из-за каких-то особых яств, которые она предлагала, а просто из-за уюта, деликатности и хорошего вкуса, которыми в ее квартире был пропитан даже воздух. Какой неожиданно привлекательной являлась взору эта небольшая комната на третьем этаже хрущевского дома! Вьющийся белый стефанотис, «цветок невесты» и голубые сенполии на подоконниках, пианино с расставленными на нем изящными статуэтками и памятными сувенирами, старинный патефон в углу и большой книжный шкаф со стеклянными дверцами, всегда педантично запиравшимися маленьким железным ключиком.
Даже в одиночестве Инна Константиновна никогда не обедала на кухне, а только в зале и только на белой скатерти. Блюд бывало немного: прозрачный супчик с овощами и манными крупинками, сваренное «в мешочек» яйцо на специальной подставке, несколько ломтиков сыра на фарфоровом блюдце… Ах, как мне приятно вспоминать наши совместные трапезы!
В тот раз, пообедав довольно поздно, мы сидели на диване, и я по привычке обнималась с парой мягких вышитых подушек. Разговор шел, разумеется, о том, что я «натворила».
— Тетя Инна, я вам объясню, как говорится, на пальцах, что это не секта. Там нет никакого лидера, которому все безмолвно подчиняются, никто никого не запугивает, не зомбирует, не приносит в жертву. Просто собираются люди вместе, читают Библию, поют и молятся. И все. Это протестантская христианская церковь, какие есть везде в Европе и где угодно, — говорила я воодушевленно.
Инна Константиновна слушала недоверчиво, склонив набок голову. Ее милое усталое, чуть скуластое лицо с такими родными для меня голубыми глазами было задумчиво и серьезно.
— Допустим, — сказала она мягко, — допустим, что это не секта. Но религия эта не наша, понимаешь? Она американская.
— Американская? — воскликнула я. — Да она самая антиамериканская в природе! Вы хоть знаете, что она говорит о будущем этой державы?
— И что же? — спросила Инна Константиновна чуть ли не с испугом.
— Это будет вселенский жандарм, попирающий свободу совести!
Инна Константиновна вздохнула и посмотрела на меня с сочувствием.
— Ниночка, зайка моя, — сказала она, — о чем ты говоришь? Америка — страна демократии и свободы, кстати сказать — протестантская. С чего бы это ей стать жандармом?
— Это сейчас, — ответила я, — а согласно Апокалипсису она «ягненок, который заговорит, как дракон» под занавес истории! И самое интересное, что, начавшись с религиозной свободы, эта страна закончит религиозным диктатом.
— Почему же? Разве не свобода принесла ей процветание?
— Да. Но из-за религиозных распрей в мире слишком много проблем. Может быть, лучше ввести новый мировой порядок, объединить все в «один общий согласный муравейник», где все живут по правилам, установленным этой державой? Помните, на что опиралась империя при Юстиниане? Один порядок и одна религия.
— Как же, как же, помню. Такое забыть! — ехидно вставила она.
— Как вам эта забота о благе всего неразумного человечества? О его безопасности? — не чувствуя ее иронии, с жаром продолжала я. — Какое заманчивое предложение испуганному обывателю: «глобальная система о тебе позаботится, только доверь ей все, включая свою совесть»!
Лицо Инны Константиновны чуть заметно изменилось.
— Да это же… Великий Инквизитор, — изумленно прошептала она.
— Да, — кивнула я, довольная тем, что ее проняло, — Достоевский тоже предсказывал время, когда в мире воцарится новое средневековье! И в Библии это есть. Там оно названо «образом зверя», то есть трагическим слепком с прошлого, особенно отвратительным на фоне технического прогресса.
Какое-то время мы молчали.
— Тетя Инна, — произнесла я наконец, — для меня вера — это не столовое серебро, чтобы получить ее по наследству. Это каждый человек сам выстрадать должен. Я просто хочу сказать, что те ответы, которые я нашла на свои вопросы в вере Ростислава, они, как мне кажется, более правдоподобны, что ли…
Мне так хотелось, чтобы она это поняла. Но она, словно бы спохватившись, возразила:
— Было время, когда тебя все устраивало в православии и не было никаких вопросов. До появления Ростислава.
— Вы ошибаетесь! — воскликнула я с жаром, — Вопросы были! Просто я считала, что это грешно — ставить вопросы.
Мы снова замолчали. Розовый свет скользил по линиям старого патефона и отражался яркими рубиновыми каплями в крошечных камешках на окладе иконы, висевшей в изголовье ее кровати.
— Вера — это не традиция, а поиск, вот как я думаю, — произнесла я решительно.
— Ну, и куда же ты в поиске своем направляешься? — спросила она.
— «Ad fontes!» — прошептали мои губы.
Инна Константиновна слегка нахмурилась. Нет, я не потеряла в ней преданного друга, но и не нашла единомышленницу. На прощание она обняла меня и прижала к себе. Тихий вздох вырвался из ее груди.
— Хотите — споем что-нибудь? — предложила я примирительно. С тех пор, как мы стали певчими в церкви, то часто пели в два голоса дома, и это было очень приятно, словно бы душа объединялась с душой. А в тот вечер особенно красивой и грустной казалась нам старая русская песня про волны и лодку.
«Меж крутых бережков
Волга-речка течет,
А за ней по волнам
Лёгка лодка плывет».
Нет ничего тяжелее, чем заставить себя переступить порог дома, где тебя не хотят видеть. Где люди, перед которыми ты полностью честен и открыт, считают тебя коварным и корыстным интриганом. Ростислав понимал, что убедить маму взглянуть на все происходящее без истерического сопротивления просто невозможно. Но если бы он, избегая ее, виделся со мной где-нибудь за пределами нашего дома, то она сказала бы, что он просто боится посмотреть ей в глаза.
Поэтому уже после того, как я пересказала ему мамино мнение о цели его визитов, он все-таки снова зашел к нам, чтобы пригласить меня прогуляться. Мама с порога стала обвинять его ни больше, ни меньше, как в разрушении нашей маленькой семьи.
— Посмотри, что ты сделал с Ниной, — говорила она, — она ведь уже не в своем уме! Видишь, какие у нее глаза стали ненормальные?
— Что вы, Анна Ивановна, — отвечал Ростислав с мягкостью и терпением, которые казались мне непостижимыми, — если бы у Нины были какие-то психические отклонения, она не смогла бы так успешно справляться с учебой в институте и не получила бы повышения на работе. (Меня перевели из машбюро в секретариат.)
Но мама его не слушала, она только пережидала, пока он закончит, чтобы снова говорить свое. Ростислав сказал, в конце концов, что подождет меня на улице.
Пока я причесывалась у зеркала, мама что-то нашла в своей сумке и с торжественным видом подошла ко мне. В руках у нее оказался ломтик просфоры и принесенная из церкви в бутылке святая вода.
— Выпей, — велела она, — в тебя бес вселился.
Я покорно выпила. Наши глаза встретились. Поскольку бес никак себя не обозначил, она вздохнула. А вечером поехала к Волокославским и попросила, чтобы меня там не принимали.
Об этом ее визите я узнала от Вали. Отец Николай всегда смотрел на меня с симпатией и даже теперь, когда я не оправдала возлагавшихся на меня надежд, по-прежнему встречал с улыбкой.
Что касается сестер Ростислава, то они всерьез задумывались о его будущем. Им казалось, что молодой, красивый и образованный брат их сам поставил крест на своей карьере и на целой жизни. Ольга вообще не представляла, как он собирается жить дальше.
— Он инженер, — говорила она, — но в лучшем случае сможет работать дворником. В лучшем случае!
Сестры были реалистками, относились к жизни вдумчиво и ответственно. На какие средства потенциальный безработный собирается содержать семью, если таковая у него окажется? Что за пенсия его ожидает? Какое будущее он готовит своим детям? Ведь «там» на Ростислава уже заведено дело. За каждым его шагом теперь следят.
