Светлана Волкославская - Повесть одной жизни
— Но если уж так непременно людям хочется, — закончил Ростислав, — пусть называют мою церковь сектой. Меня это пугало не остановит. Я не ворона.
Он замолчал. Молчала и я. Каждый из нас шел со своей правдой в душе. Но разойтись в разные стороны наши дороги не могли, потому что в главном, в том, что было важно для Павла, для Августина, для Лютера и всех воистину верующих людей всех веков, мы были едины.
Да, спокойная жизнь мне теперь не предвиделась.
* * *Лежа на диване в маминой комнате, я лениво перелистывала страницы потертого учебника истории для высших учебных заведений. Было время летней сессии в институте, но мне как-то особенно не хотелось заниматься подготовкой к экзаменам, и вообще я не могла настроить ход своих мыслей на периоды раздробленности Руси и ее объединения в целостное государство. Моим мозгам и без экзаменов хватало загрузки!
Мама ушла к Кирилловне, с которой собиралась поговорить начистоту по поводу поведения Пети. Повод, действительно, был серьезный. Петя проштрафился, нагрубив священнику, и его позиции в качестве регента любительского хора очень пошатнулись. В случае Петиной отставки возглавить хор, вполне вероятно, могла именно мама. А это означало не только авторитет и власть в ее кругу, но и солидную прибавку к зарплате. Страсти кипели.
Я довольно долго читала, и легкая резь в глазах стала поводом отложить книгу в сторону и задуматься о Ростиславе. Мы договорились, что он зайдет в семь часов.
Мне пришло в голову, что без него моя жизнь была какой-то… ненастоящей. Несмотря на противоречивые чувства, которые во мне вызывала мысль о выбранном им пути, я была рада, что встретила этого человека.
В семь с небольшим в дверь позвонили. Я соскочила с дивана и босиком побежала открывать. Он принес цветы, похожие на ирисы, только очень миниатюрные, лиловые с оранжевой сердцевиной.
— Это вам с мамой. Как ты думаешь, понравятся Анне Ивановне?
— Д-да, — ответила я неуверенно, — и мне очень нравятся!
В вазочке из синего стекла на подоконнике они смотрелись просто чудесно.
— Присаживайся, — я показала рукой на диван, — мама ушла к Кирилловне.
— «Завершение объединения русских земель. Присоединение Новгорода», — прочел Ростислав, поднимая с дивана раскрытый учебник. — Как успехи?
— Оставь, — махнула я рукой, — меня от этого в сон клонит.
— В сон? — он рассмеялся, — я бы сказал наоборот: «О, сколько жизни было здесь, невозвратимо пережитой…». Ты хоть запомнила, в каком году Новгород потерял самостоятельность?
— В 1478.
— Умница! Вот мы давеча говорили о Реформации и ты спросила, почему же ее в России не было. Знаешь, в истории любого народа бывают периоды всплеска религиозного чувства, живейшего интереса к вере, когда, кажется, повсюду о ней толкуют. У нас тоже такое было. Начиналось все в Новгороде. Там два священника, Дионисий и Алексей, дали толчок новым взглядам. Они отрицали монашество, монастырское землевладение и даже посерьезнее вещи высказывали. И слово их имело большой успех, слушать его шли толпы простого народа. И не только простого — симоновский архимандрит Зосима, и дьяк посольского приказа, то есть министр иностранных дел, Федор Курицын, и мать наследника престола Елена и сам великий князь Иван III — все были увлечены новым учением. К концу восьмидесятых годов последователей у него находилось множество и в Москве, и в Новгороде, и в Пскове, и в сопредельных областях. Чем тебе не Реформационное движение? Вокруг Федора Курицына образовался кружок, состоявший из наиболее передовых и образованных членов общества. Они сделали перевод Библии на славянский язык задолго до появления известной Геннадиевской Библии, они писали религиозные трактаты, излагая свои взгляды на понимание христианства. Фактически, эти люди разрушили стереотипы древнерусского мышления, которому была чужда идея критического анализа. Естественно, монастыри не могли мириться с тем, что происходит. Почти все земли новгородского владыки были конфискованы, пострадали и многие церковно-монастырские вотчины. Надо было спасать себя! Появилась идея о том, что учение принес на Русь жид Схария. При том, что вольнодумцы принимали все десять заповедей, включая субботнюю, назвали «жидовским». Это логично. В те дни, когда науку называли «латинством», можно было и десятисловие назвать его «жидовством»! После Собора 1504 года, осудившего еретиков, начались казни…
Я слушала Ростислава и припоминала, что об этом же движении «жидовствующих», кажется, упоминалось в том памятном разговоре Гурия с Михеем и Иоанном в библиотеке. Впрочем, церковные историки всегда уделяли внимание этой «новгородско-московской ереси».
— Но ведь они не признавали божественность Иисуса Христа! — сказала я, повторяя то, что читала в книгах.
— Это говорили их обвинители. Но какая может быть объективность в инквизиторском процессе? Или ты тоже веришь, что все женщины, замученные церковью в средние века, действительно были ведьмами? Единственное, что дает сегодня право судить, во что же действительно веровали «жидовствующие», так это их сочинения. А там нигде нет отрицания Христа, как Бога и Спасителя.
— А ты что, читал их?
— Я — нет, а люди читали. В Москве, в библиотеке имени Ленина можно заказать из архива.
После такого эмоционального экскурса в историю даже при большом желании было бы трудно позабыть эпоху объединения русских земель. Это даже помогло мне на экзамене.
Но когда в тот вечер мы по традиции пили у меня на кухне чай с сухариками и молоко, я еще не знала, что это последний визит Ростислава в наш дом.
* * *Прошло около двух месяцев. Я по-прежнему ходила в церковь, по-прежнему пела в хоре, прикладывалась к образам, но делала это с каким-то внутренним сопротивлением, только ради мамы. Я боялась огорчать ее.
А с Ростиславом однажды решилась пойти и посмотреть на других христиан — протестантов.
Они проводили свои молитвенные собрания в маленьком белом домике в Аптекарской балке. Войдя в чисто выбеленную комнату, можно было увидеть выстроенные рядами, как в зрительном зале, стулья, а перед ними — кафедру, место для выступления проповедника. У подножия кафедры стояли живые цветы, а напротив в углу — фисгармония. Я впервые видела такой музыкальный инструмент с двумя рядами клавиш и какими-то деревянными катушками над ними. Звук у него глуховатый, отдаленно напоминающий орган, причем органист во время игры усиленно нажимал ногами на две педали внизу, закачивая таким образом в меха фисгармонии воздух.
И вот в прихожей и на крыльце старательно вытирают ноги прихожане — люди самых разных возрастов. Есть среди них такие же пенсионерки, как и хозяйка этого дома, Дарья Савельевна, и пожилые мужчины, и молодежь, и просто малышня.
Почти все женщины старшего возраста в наглаженных косынках и светлых блузках, мужчины, даже старички, в костюмах и до блеска начищенных туфлях. Маленькие девочки и мальчики тоже нарядны, точно все они пришли на праздник! Чинно рассаживаются на стульях и слушают фисгармонию. Когда она затихает, совершается тихая молитва. Это время полной тишины, когда молятся не вслух, а про себя, закрыв глаза. Потом поют гимн:
Ближе, мой Бог к Тебе,
Ближе к Тебе!
Стремлюсь всем сердцем я
И всей душой.
Хоть труден путь земной,
Но я прошу в мольбе:
Дай ближе быть к Тебе,
Ближе к Тебе.
Мелодия очень красивая, простая и величественная. Позже Ростислав объяснил, что такое песнопение называется протестантским хоралом.
Я внимательно смотрю на лица людей. Вот юноша, высокий и застенчивый, он поет очень серьезно, без отрыва глядя в сборник гимнов. Вот две девчушки лет тринадцати, с тонкими косичками, в розовых кофточках и юбочках плиссе. Эти, напротив, улыбаются в пении и поглядывают по сторонам. Вот три седоволосые женщины, они знают слова песнопения наизусть, в глазах их умиление, а руки молитвенно сложены. Как они все нашли друг друга, что их объединяет?
Почти у всех в руках Библии и у многих в сумках какие-то книги в самодельных переплетах.
За кафедру встает мужчина средних лет, с бородкой. Одет он в темный костюм и светлую рубашку без галстука. Он читает отрывок из Евангелия и объясняет его применительно к нашей повседневной жизни. Мне нравится эта проповедь, даже чем-то похоже на стиль Гурия!
После проповеди снова совершается молитва, теперь уже самим проповедником. При этом вся паства склоняет колени. Я заметила, что семьи здесь в основном многодетные. Мое внимание привлекла одна из них, где все были похожи друг на друга: светловолосые, загорелые, с голубыми глазами и ямочками на щеках. После молитвы дети из этой семьи вышли к кафедре, построились в рядок и, смущенно улыбаясь, в два голоса запели какой-то псалом. Меня удивило, что такие маленькие дети умеют петь в терцию!
