Оставь надежду... или душу - Ним Наум

Слепухин выбирался уже из узкого своего прохода в сквозной, накинув телогрейку и оглядывая примятую шконку.

— Золотые руки у тебя, Штырь, да к дурной голове приделаны, — бормотнул он в меру громко, — да и голова ничего, но метла без привязи.

А может, и не надо от этой жизни открещиваться? может, не зараза в ней, а совсем даже наоборот?.. А словеса всякие — это наживное, это — можно и вспомнить, и научиться — шелуха, одним словом, и, может, под шелухой этой и необходимо иметь что-то поувесистей? «Порожняк!» — и напрочь отлетит труха блудливых словопоносников; «козел вонючий!» — и не ослепят ордена, вылизанные из вышестоящей задницы; «петушара позорная!» — и обломится задрюченная псина кукарекать: «поддерживаем и одобряем!». Может, и не надо от этой меты отказываться, а наоборот, выше голову: «Мы из зоны!»

«Потом, потом… разберемся… — припрятывал, приминал Слепухин взбаламутившиеся чувства и быстро нес себя сквозь гомон барака, с шумом, чтобы не влипнуть в неуспевшего уступить дорогу раззяву, чтобы слышали и посторонились, чтобы не сшибать никого с пути, но и самому не уступить, — эх, черт! Долото навстречу…»

— Поклон победителю Проказы, — по-доброму хмыкнул Слепухин, остановившись против Долотова и выворачиваясь так, чтобы и он, слегка вывернувшись, мог разминуться.

— Куда жужжишь, Слепень? Кого ужалишь? — встречно улыбнулся Максим.

— В козлодральню за тазиком. В чистом теле — здоровее голодный дух.

— Отбой скоро — не успеешь.

— А я хоть тазик заныкаю на завтра.

— Подходи потом: у меня чаек появился — запарим.

Вот теперь Слепухин совсем в порядке… Прочно и крепко!.. Какой оползень?.. какие обвалы?..

Он толкнул фанерную дверь каптерки. Бугры, ментовские мразевки, завхоз — все козлы в сборе — не продохнуть.

— Масонской ложе «Ме», — Слепухин растопырил средний и указательный пальцы в приветствии, — от вольного народа самых свободных зеков в мире…

— Ты бы, Слепень, потише орал, — вскинулся культорг. — Тебе чего надо?

— Для кого Слепень, а для тебя — гражданин Слепухин, и только шепотом… Ты ж хоть и козел, но по культурной части шерстишь — понимать должен культурное обращение. Что это вы тут штудируете? Точите рога по книжке? — ну, смехота… Так кого забодать изучаете?

— Почти в точку, — хохотнул завхоз, — любуемся рогами, что на всех нас наточали, — он показал обложку, на которой всего-то и ухватил Слепухин, что крупным шрифтом «Режим…»

— Что это за букварь? — он протолкался к столу и зашуршал страницами.

— Режим работы ИТУ… Все по статейкам, за что нас дрючить и когда.

— Ну и что здесь изучили? за что и когда?

— А за все и всегда, — завхоз с деланным безразличием потянулся, хрустя сцепленными пальцами.

— Дай на часок.

— Не могу, сейчас Проказа заберет — это он за плиту чая дал полистать.

— Вот псина… — Слепухин перебрасывал наугад странички толстенькой книжицы, ухватывая то строку, то слово одно… — Ах, да — тазик здесь?

— Так ведь нельзя стирать, — ухмыльнулся завхоз. — Только что вычитал — серпом по белому — запрещается стирка в жилых помещениях, умывальниках и прочее, на виновных накладывается взыскание, а по-простому — вздрючка.

— Так что, завшиветь теперь?

— Завшиветь тоже нельзя — нарушение санитарного состояния и на виновных — опять вздрючка.

— А как стирать?

— В специально приспособленных помещениях, — завхоз начал выталкивать слова из-под углом вздернутой губы, и этим достигалось полное сходство с изморщенной невнятицей отрядника. — У нас при бане помещение есть.

— Да там же завшивеешь больше, в конуре той двое станут, третьему — лежать только, да и не работает ведь помещение твое с осени.

— А за этот непорядок должны быть вздрючены виновные козлы из банной обслуги… Ты не переживай: кого-то точно вздрючат, а может, и всех.

— Эй, Слепень, тебя Квадрат зовет, — в дверях торчала голова шныря.

— Иду, — и обернувшись к завхозу: — Гениальная книга. Заиграй для общей пользы, а Проказе чаем заплатим или вообще — на гвозди его, пусть оботрется…

— Пустое… все одно, долго не удержишь — отшмонают и вздрючат… вон ведь ушей сколько, — завхоз мотнул на свою же кодлу, — я и сам не рад, что ввязался — завтра уже потянут «что?», да «как?», да «кто надоумил?», да «кто дал? да «зачем читал?».

— Да ты что? — загомонилась козлячья свора. — Да мы что, не понимаем?

— Понимаете-понимаете, — хмыкнул завхоз. — Все мы все понимаем.

— Тазик-то дай, — вспомнил Слепухин и очередной раз посочувствовал Сереге. (Неплохой мужик был, а влез по дурости, развесил уши перед отрядником, раскатал губы на досрочное освобождение — и влез. Отряднику только и надо — сломать мужика. Кого кнутом, а этого — на пряник словил. Ни досрочного ему, ни в завхозах удержаться — натура не та: все старается послабить мужикам… Сковырнет его отрядник — и кичи не избежать, и наломается, и не видать потом козлячьих легкостей — паши с мужиками на равных да посильнее, и как бы похуже чего не было, ведь для мужиков все равно — козел. Козел — это навсегда. Себе Слепухин вроде зарубки сделал: не забыть завхоза, не дать братве на расправу его, когда отрядник вышвырнет из каптерки на кичу, и это самое большее, что хоть кто-нибудь сможет для Сереги сделать. Перекантуется как-нибудь в экс-козлах, но и хлебнет сполна…)

Тазик не отыскался (отыщи тут — одна посудина на весь отряд, и еще из других одалживают). Слепухин накрутил шныря, чтобы отыскал и сразу под его шконку определил, а потом поспешил (но чтобы не слишком, не «на цырлах») в закуток Квадрата.

Квадрат кивнул Слепухину присаживаться на соседнюю шконку (проход тут между шконками пошире, и сидеть удобно — не колени в колени, еще и табуреточку приспособил Квадрат посередине). Подоспел шнырь и бережно поставил на табурет закипяченный чаплак.

— На пике стоят? — не глядя на шныря, Квардат засыпал лошпарь чая в чаплак, и не плиточного, а весовуху, да по-щедрому, с присыпком.

— Со всех сторон расставил, не нагрянут.

Шнырь выждал чуток других каких поручений и умотал.

— Закуривай, — Квадрат бросил рядом с чаплаком пачку вольных, с фильтром. — Чего там? — Квадрат неопределенно мотнул головой, но Слепухин понял, что «там» означает — «в каптерке».

— Книжку листают, у Проказы выдурили… Инструкции по работе с нами, чего можно, чего нельзя, — Слепухин неторопливо разминал сигарету, прицеливаясь, когда Квадрат закурит, и загадывал: подставит он свою зажигалку или нет. Подставил! теперь все путем будет!

— Ну и что там можно, а что — нельзя? — насмешничал Квадрат.

— А все нельзя, — в тон ему отозвался Слепухин. — Я краешком только глянул, там же инструкций этих — выше крыши… Вот зажигалка твоя, к примеру, совсем нельзя, даже и перечислена особо, ну а всего, чего нельзя, не упомнить. Спать до отбоя, не спать после отбоя — все нельзя…

— А что можно?

— А можно приветствовать начальство, только обязательно громко и внятно, ну и еще — можно добиваться права на труд, если тебя этого самого права лишают почему-то.

— Ладно, порожняк это. Тут такое дело есть… — Квадрат замолчал, выжидая, не поторопит ли Слепухин, не замельтешит ли, будто у Слепухина совсем уже мозги набекрень. — Слыхал, наверно? семейник мой вчистую откинулся.

— Угробили, волки, — (как же не услышать! вчера еще с подъемом выпорхнула эта новость из ШИЗО и мигом разнеслась по зоне, но вот ведь скотская жизнь — вчера только из человека всю кровь выпили, и не вспомнилось за весь день, потонуло в прошлом, куда и оглянуться некогда.) — Узналось что?

— Узналось… но это потом, а к тебе у меня такое дело: как ты смотришь, чтобы место его занять?

Вот такого поворота Слепухин даже в самых радужных прикидках не разглядывал. Не зря, значит, он так держал себя все время — особнячком, отдельно, хотя — ежу понято! — в семейке жить проще, особенно ежели с деловым: всегда легче раскрутиться и с ларьком, и с чаем, и с куревом, да и веселее. (Сразу услыхав на тюрьме это слово, Слепухин навоображал себе всяких извращений — теперь-то и вспомнить смешно.) Однако, семейника выбрать — это тебе не на воле семью соорудить — тут если на облегчения только клюнешь, если без ума, то вляпаться можно по уши. За семейника во всем с тебя равный спрос и, даже если расплюешься с ним, все равно, по нему и тебе цена. Не раз уже хотел Слепухин прибиться к кому-либо, но те, к кому хотел, не предлагали, а кто предлагал — с тем Слепухин поостерегся, и вот теперь мог с полным правом поздравить себя и погордиться собой.