Владимир Шаров - Репетиции
Вечером голландцы пришли к Сертану, и он проговорил с ними за полночь. Они звали его ехать, обещали, что смогут вывезти из России, но он только отправил с ними неизвестно зачем написанное письмо. Оно было адресовано матери, которой, как он был уверен, уже давно не было в живых.
Наутро голландцы уехали, и жизнь опять потянулась по-старому. Сертан, как и раньше, день за днем до вечера в полном одиночестве гулял по окрестностям монастыря, заходил и в соседние деревни. Все еще было голо, и деревья, и земля, черная и влажная после недавно сошедшего снега, и берег реки. Во время одной из таких прогулок на переброшенном через Истру (ее теперь звали по-иному — Иорданом) мосту ему повстречался Никон и позвал к себе в библиотеку, чтобы посмотреть старые книги и иконы. Сертан скучал без книг и обрадовался приглашению.
Библиотека была большая, но книги, к его огорчению, были только русские и славянские, потому что других языков патриарх не знал. Из Иерусалима Никон накануне получил письмо, где были приведены скопированные в местных церквах надписи, которые он хотел повторить по-русски в своем монастыре. Одна из этих надписей оказалась латинской, и патриарх спросил Сертана, не может ли он ее перевести. Сертан перевел, и тут Никон сказал наконец, для чего Сертан ему нужен.
Начал он так, как обыкновенно говорил с иностранцами, и словно они были не в келье, не вдвоем, а на людях, — пышно и назидательно: «Два великих дара даны людям от Всевышнего по Божьему человеколюбию — священство и царство. Первое, — говорил он, выделяя каждое слово, — служит божественным делам, второе владеет человеческими и печется о них. Оба происходят от одного и того же корня. Ничто не делает столько успеха царству, как почитание святителей. Все молитвы к Богу должны постоянно возноситься и о той и о другой власти. Если есть согласие между ними, настает добро человеческой жизни. Но согласия давно нет, — сказал он вдруг печально, — нет и почитания святителей. И добра нет». — Речь его потеряла всякую торжественность, голос был совсем грустным: он принялся вспоминать свою ссору с царем, и Сертан боялся, что он вот-вот заплачет.
Потом Никон как будто ушел в сторону и стал объяснять Сертану, что хочет перенести сюда, на русскую землю, все палестинские святыни, не только сотворенные человеческими руками, но и горы, холмы, реки, источники, рощи; он хочет, чтобы вокруг его монастыря были все те же города и селения, поля и дороги, по которым на пути в Иерусалим шел с учениками Иисус Христос. «Для православной веры это необходимо, — говорил он, — земля Израилева осквернена агарянами, надругательствам их нет числа, святость ее изнемогла под игом неверных, она больна и слаба. Люди, которые совершают паломничество в Иерусалим, в один голос свидетельствуют, что на Святой земле им ежечасно приходится бояться за свою жизнь, но не это главное. В нравственном отношении вид мест спасительных страстей Христовых, находящихся в таком запустении, не очищает душу человеческую, а скорее вредит ей. В России же, — говорил Никон, — в земле, которая, несмотря на все бедствия и искушения, в целости и чистоте сохранила истинную веру, если Бог даст мне силы перенести святые места сюда, они воскреснут и возродятся вновь, опять до краев наполнятся прежней святостью».
Если он, Никон, сумеет сделать то, что задумал, — для русского народа, который пока плохо знает Священное Писание, но предан Христу, как никакой другой народ в мире, это будет подобно второму крещению. (Сертан напротив этих слов язвительно отметил, что Никону, перекрестившему и вновь крестившему за свою жизнь многих иноземцев и инородцев, и именно в Новом Иерусалиме, мысль о повторном крещении вообще была очень близка.) И еще, сказал Никон, он хочет не только повторить постройки и названия святых мест, но и населить их. А когда строительство Храма Гроба Господня закончится, здесь, в Новой Святой земле, как можно более точно должны будут произойти все те события евангельской истории от Рождества Христа до Его крестной муки и Воскресения, что и в Палестине 1662 года назад.
Он спросил Сертана, приходилось ли ему участвовать в постановках мистерий, которые, он слышал, весьма популярны во Франции и Германии. Сертан ответил, что ставил он мистерии всего два раза, да и то очень давно, но видел их много, в том числе самые знаменитые — в Арле и Мюнхене, — и замолчал, не зная надо ли ему рассказывать о них. Никон тоже замолчал, а затем неожиданно для Сертана мрачно и неприязненно сказал: «Ты, еретик, должен сделать здесь все так же, как было тогда. Это не должен быть театр. Все должно быть точно так, как было».
Потом он снова смягчился и стал простодушно объяснять Сертану, зачем ему это надо: «Царь очень любит божественное, но любит и мирские удовольствия, особенно театр. Пускай он думает, что это и есть театр — от такого редкого зрелища он не сможет отказаться, не утерпит и обязательно приедет. Все будет идти много дней. Мы с ним часто будем одни, Господь вразумит его, и он прогонит всех, кто восстановил его против меня. Господь должен примирить нас. Пока между нами нет согласия, добра никому не будет», — последние слова он произнес тихо, больше для себя, и, кончая беседу, протянул Сертану руку. Сертан поцеловал ее и вышел.
Разговор этот имел продолжение. Никона интересовали мельчайшие детали мистерий, и Сертан подробно рассказывал ему, как выглядит сцена, как изображаются рай, чистилище и ад, земная жизнь и вознесение Христа, кто играет в этих мистериях — профессиональные актеры или нет, где играют — в церквах или на площадях. Особенно занимала Никона постановка чудес: звезда, ведущая волхвов, пять хлебов, которыми Христос накормил тысячи людей, хождение по морю. Если погода была плохая, они беседовали в келье Никона, обычно же — гуляя окрестностями монастыря. Никон показывал Сертану, где что будет построено, где какой храм, служба, мастерская — все еще было лишь намечено, но дело шло быстро и без перерыва.
Никон работал наравне с другими как обыкновенный черный монах. Это подстегивало остальных и много помогало стройке. Все же, несмотря на такое усердие, было непонятно, как хотя бы и вчерне можно закончить строительство до шестьдесят шестого года. Тем более что порядка и умения у работавших было мало. В дневнике Сертан писал, что русские куда лучше строили из дерева, чем из камня, кирпич был очень плох, на это жаловался и Никон, и при постройке иногда обрушивались целые участки стены. Зимой недостроенное оставалось под снегом, мокло, гнило, и весной часть сложенного приходилось разбирать и делать заново. И все же не только Никон, но каждый, с кем говорил Сертан, верил, что с Божьей помощью монастырь будет возведен в срок.
