Маркус Зусак - Когда псы плачут
В конце она легонько поцеловала меня в губы, задержавшись, чтобы они тихо растаяли.
Потом положила голову мне на плечо, и я чувствовал, что ей так удобно. И было здорово, что ей со мной уютно.
Все ненадолго стихло, так что можно услыхать на станции поезда, как они подкатывают и отваливают. Ковыляют к перрону. Снова разгоняются.
Мы поговорили о предстоящей разборке Руба.
– Ты пойдешь с ним, – спросил Октавия, – верно?
Она так и лежала головой у меня на плече. Время от времени ее нос касался снизу моей челюсти, и от этого я каждый раз вновь трепетал.
– Надо, – ответил я. – Он мой брат.
Октавия молчала, облака раскрошило по всему небу. Отговаривать меня не имело смысла. Она это знала и не пыталась. Только сказала:
– Постарайся остаться целым. – Я почувствовал на лице ее взгляд. – Ладно?
Я кивнул.
– Обещаю.
Она улыбнулась, я это почувствовал, и еще раз поцеловала меня в шею, слегка.
Мы ушли оттуда нескоро, а у калитки, когда простились, Октавия задержала меня.
– Кэм? – позвала она.
Пришло время. Октавия не могла решиться.
– Может, зайдешь как-нибудь?
– Туда? – спросил я, глядя на дом.
– Ага…
Я вспомнил рассказ Руба о том, что его Октавия и на порог не пускала, подивился, что за строгости, и спросил себя, почему мне это так важно. Я к тому, что это ж просто дом, господи ты боже мой.
Но нет, не просто. Октавия рассказала, почему.
– До тебя, Кэм, и до Руба, – начала она, – у меня был один парень, и вот он меня там обидел. Он меня вроде как ударил, когда я не стала, ну, понимаешь… – Она крепче стиснула калитку. – И я пообещала маме, что пущу домой только того, кого буду любить каждой своей клеточкой. – Она улыбнулась, но с болью. – Так что скоро, ладно?
– Ладно.
И я обнял ее там, у калитки. Я едва не сказал, что мне жаль, как у нее вышло с тем парнем, и что я никогда бы не смог ее обидеть. Но я откуда-то знал. Не надо слов. Она, я и калитка – и всё тут.
В тот вечер я застал Руба за прежним занятием в подвале и на сей раз согласился подолбить мешок.
Ликуя от своего чувства к Октавии, в ярости на то, что с ней случилось, и в мандраже перед субботним вечером.
Следующий день прополз мимо.
Пахота у отца стала нестерпимо растянувшимся ожиданием, хотя Руб не волновался абсолютно.
Около половины восьмого мы засобирались из дому. Я надел самые старые джинсы, рабочую фуфайку и старую ветровку. Отставил кроссы и обулся в ботинки. Это была пара, которую я донашивал за Рубом, и, сев на пол затянуть шнурки, я поднял взгляд и увидел, что Руб смотрится в зеркало. Он говорил себе, что делать. Напутствовал себя.
Я поднялся на ноги.
– Готов?
Он не ответил.
Только повернулся, подхватил куртку и кивнул. Таким серьезным я не видел его многие месяцы.
Мы вышли из дома, и поскольку Руб перед тем объявлял, что мы пойдем в гости к другу, вопросов не было. Мигом мы оказались за калиткой и резво зашагали по улице. Руб завелся, лицо у него посуровело. Холодный вечерний воздух, казалось, уступал ему дорогу – как и все встречные прохожие.
Где-то без пяти восемь мы были на месте, и оставалось теперь только ждать. Темноту вокруг заполняли старые разломанные вагоны. У них были выбиты окна, а на боках, шрамами, написаны краденые слова. Депо от улицы отделяла высокая сетчатая изгородь, и мы, привалившись к ней, ждали.
Текли мысли.
Текли минуты.
В конце проулка замаячили какие-то фигуры, похоже было, что двинулись к нам.
– Они? – спросил я.
Его лицо посуровело еще.
– Будем надеяться.
Тени приближались, и адреналин затопил меня. Вот оно.
ТоннельМы приближаемся к тоннелю и входим в него. Он уходит глубоко вниз, к самой сердцевине всего, что мы такое. Пол в разводах человечности, мы идем, и вот уже виднеется конец.
Похоже, там впереди есть пролом, и я понимаю, что там мы выберемся на ту сторону.
Кулаки у меня сжимаются.
Дыхание рвется у меня изо рта, бросается в лицо тьмы, что окружила нас.
Я готовлюсь и даже разок слегка бью на воздух.
Мы приближаемся к выходу, и вот сразу же за порталом тоннеля я вижу силуэт, привалившийся к сетчатой ограде. Человек вцепился пальцами в сетку, крепко вцепился.
«Шагай вперед», – велю я себе и, поймав горящий взгляд пса, шагаю.
Выхожу из тоннеля и вижу широко и далеко распахнутые объятья города, а тень у ограды остается неподвижной.
Ночной воздух хлещет по щекам.
Он пахнет братством.
16
Тени превратились в человеческие фигуры, их было три, шли к нам. Хмурые лица, куртки.
– Кто из вас Руб? – спросил тот, что посредине, самый здоровый.
Голос у него был уверенный и злой, и он плюнул нам под ноги и едва не улыбнулся тому, как близко, едва не задев нас, упал плевок.
Руб вышел вперед.
– Я.
– Говорят, ты неплохо дерешься, но что-то мне ты не кажешься таким уж, блин, ловким.
– Ну, у всех свое мнение, да ведь? – дружелюбно ответил Руб. – И, вообще-то, мы еще ничего не делали – вот закончим, тогда и решай.
– Ясно.
Тот парень хотел было сказать что-то еще, но у него не осталось времени.
Руб схватил его за глотку и швырнул на сетку ограды, а вдогонку послал пару крепких ударов, которые моментально распороли чувака. Тот пытался уворачиваться, но Руб слишком проворен, его кулаки всякий раз находили цель. Кровь брызнула на землю, и два парня из моральной поддержки напружились. Это заметил даже Руб и между ударами спокойно предупредил:
– Не вздумайте.
Только тут он пропустил удар, и тому чуваку удалось вырваться, спиной по ограде.
Руб мог броситься за ним, но предпочел остановиться поодаль и задать пару вопросов. Я такое видел уже сотню раз. С точки зрения Руба, он таким маневром дает противнику шанс смыться, пока не пошло жесткое мочилово. Кто-то пользуется. Кто-то нет.
– Ну а как тебя хоть зовут? – спросил Руб.
– Джеррод. – Ответ вылетел у него изо рта вместе с кровью.
– Ну что, Джеррод. Похоже, тебе туго пришлось. Хватит, нет?
Но Джеррод, к несчастью, решил, что не хватит, и когда он изготовился и двинулся на Руба, было даже страшновато видеть, как мой брат припечатал ему по ребрам и хлестнул по роже. Джеррод отлетел на ограду, проволочная сетка задребезжала, а разбитые вагоны как будто отрешенно смотрели с другой стороны.
Хлясь. Тишина. Хлясь.
Кровь так же медленно капала на землю, но в этот раз следом упал и Джеррод. Кровь была у него в волосах, на руках, на одежде. В какой-то миг я подумал, что он сейчас в ней утонет.
Единственная проблема была в вот в чем:
Это было не на самом деле.
Не на самом деле, потому что мы с Рубом прождали в старом депо, а чувак так и не объявился. Тени, что замаячили вдали, свернули в боковой проулок, и мы остались куковать одни в конце тупика.
– Опаздывает, – Руб впервые заговорил в начале девятого. К половине девятого он уже злился, а без четверти был готов лупить кулаком по изгороди.
Вот тогда я и вообразил весь этот бой. Довольно типичный эпизод с участием Руба. Строго говоря, необычно было бы только, чтобы Руб так сходу ударил первым. Чаще всего это соперник пытался застать его врасплох, но Руб всегда оказывался шустрее. Так что в этот раз я для разнообразия представил, что драку начал Руб. Если такое случалось, то драка кончалась, не начавшись. В бою Руб был молоток по нескольким причинам. Он не колебался, не боялся боли, любил побеждать и идеально чувствовал момент. Даже если он бил несильно, разил больно, потому что точно рассчитывал время и попадал, куда надо.
– Может, он время перепутал, – предположил я, но Руб стегнул меня взглядом типа «Прикалываешься, да?»
– Ждем до девяти, – подытожил он, – не явится, идем домой.
Мы выждали, хотя оба понимали, что смысла нет. Чувак не появится. И Руб это знал. И я знал. Сам-то я досадовал, потому что в это время мог бы быть с Октавией. А вместо этого стоял на мусорно-холодной улице, дожидаясь пацана, который и не собирался приходить.
Но Руб завелся гораздо сильнее.
Он беспокойно дергал ограду, повторяя одно слово.
– Падла.
Он произнес его не счесть сколько раз, а в девять крутанувшись на месте, вцепился в сетку. Я думал, он разъяриться еще сильнее, но к моему удивлению, Руб вдруг успокоился. Он еще секунду высматривал что-то вдали, а потом мы двинулись домой. Напоследок он слегка приложил изгородь кулаком. Она дребезжала нам вслед.
