Лариса Миронова - Непотопляемая Атлантида
ГЛАВА 1.11 Имя и речь в Ветхом Завете
Ветхий Завет не содержит практически никаких указаний на то, что древние люди говорят по-разному, то есть на фонетические различия речи людей. Есть только один случай, когда в библейских текстах появляется эпизод с произношением слова «шиббалет» (Книга Судей (12,6). На нём, этом слове проверяли на чистоту произношения представителей дерущихся племен – ефрем и галаад: одни говорили «шиббалет», а другие «сиббалет». (Тут мы можем вспомнить наш эпизод с «мышиным жеребчиком»: одни говорили «мужчина», другие «муссина», так как шипящие просто не могли произносить.) А вот имя как элемент языка занимает абсолютно особое положение в Ветхом Завете. Исключительное место среди имен занимают имена сакральные и те, которые содержат теофорные (относящиеся к Богу) элементы – (эль, ага).
Вспомним также, что одним из шагов в процессе сотворения мира является именование живых существ конкретно Адамом. Имя становилось частью сущности именуемого, между именем и его носителем есть прочная и осмысленная связь. Имя также и выражение репутации человека. Люди без имени – отребье земли (Иов 30.8) Для сознания авторов Ветхого Завета имя естественно воспринималось говорящим: оно что-то конкретно сообщало о человеке. Это односложные имена – Девора (пчела), Самсон (солнышко) и составные (синтагмы) – Вениамин (сын правой руки), Авесалом (отец мира). Авесалом = аве-салом (наоборот: молас = молох = молога). Почему наоборот? Потому что ремесленники и другие, на местах, не знавшие, к примеру грамоту, перерисовывали изречения, отражая их зеркалом. Посмотрите на любой текст, написанный кириллицей напровсет, с тыльной стороны листа, если это калька (пергамент) – вы увидите точно арабскую вязь. Так вот, Молога и по сей день жива (и я на ней жила в детстве у своей бабушки Татьяны, но сейчас большая часть её поймы затоплена Рыбинским водохранилищем. А это древнейшие исконно русские земли. Стиоят древниме города и храмы под водой, не шелохнутся. Съездите, посмртрите, это недалеко от Москвы. Но Молога – это и просто река с питьевой водой, и город, который стоит на этой реке. То есть – также и Москва. Молох-Москва = святой отец (для нас привычнее – мать городов). И вот что важно: поскольку имя отражало в обязательном порядке статус человека, то и изменение статуса тут же вело к переименованию человека (как у царей при вступлении в должность: Влади-мир, Свято-слав, Мсти-слав – это как раз и есть говорящие имена, долженствования). Особым статусом обладало имя Бога, знание и называение которого было связано со сверхъестественной силой. Без знания имени Бога вера в него была невозможна. Имя Бога – это его субститут (носитель основных свойств): «Боже, именем твоим спаси меня!» Не случайно на произнесение имени Божия существует строгий запрет – его можно упоминать только при наличии достаточных оснований. Имя Бога и в дальнейшем много раз табуировалось. Добраться до первоначала по этой причине не так-то просто. Имя – двойник человека. Называние по имени – реальное вызывание этого двойника. И всегда неплохо видно, как та или иная трактовка имени Бога вплетается в прагматику контекста Ветхого Завета. А теперь попытаемся дать характеристику речи в текстах Ветхого Завета. Как обозначается высказывание в них? Существительное «дабар») (дбр – писали тогда без гласных)) – это и есть предмет разговора, или – слово. Вспомним теперь наше – «тары-бары-растабары», вот это и есть оно самое – Базар = табор = дабар (т = д = з) – как место, где много и шумно говорят. А слово «добро», «добре», которое часто употребляют в смысле «договорились», «условились» – это тоже самое слово «дбр». Второе по распространенности слово в Ветхом Завете – существительное – «гол», что означает, конечно, «голос», «подать голос», «высказаться». (Это, кстати, тот же коллективный крик, который сопровождает забивание мяча в футболе – «гол!».) Ну и «ГЛАсная» также – звук буквально, «произносимый голосом», согласные ведь произносятся с помощью зубов, губ, языка… А ещё «глагол», «глаголить» – в смысле «слово», «говорить». Кстати, и «хула» – это тот же корень, что и в слове «голос», но уже в смысле «ругань». А вот как в Ветхом Завете говорит Бог, как Он общается? Увы, мы видим: Ветхий Завет не знает языка Бога, отличного от языка людей. (В отличие от индоеврпейской хотя бы традиции, где есть двойное поименование лиц и предметов – на языке Бога и человека.) И всё же Ветхий Завет определенно говорит, что речь Бога и речь обычного человека сущностно различны. Об этом хорошо рассказывает Псалтирь – давая концентрированную картину божественного мира. Глас божий – сильный, чудодейственный, высекает пламень, и раговаривать в Богом надо, конечно же, постоянно вознося ему хвалу. Псалмы и дают образцы такого речевого поведения человека перед лицом Бога. Это – правдивость слов и их мудрость. Так говорят праведники. А те, кто им противостоит, говорят по-другому: их богомерзкие уста полны проклятий, коварства и лжи. Ну а книга Притчей – это уже собрание сугубо житейских мудростей. Есть в ней и житейские правила речи. И здесь уже главным достоинством речи является её сдержанность: кто хранит уста свои, тот бережет душу. Лишь скудоумный высказывает презрение к ближнему своему. Разглашающий клевету – глуп. Отойди от глупого (от неразумных уст.) Вот что советует нам на этот случай Ветхий Завет. Из всего вышесказанного мы легко выводим этику древних людей, о которых повествует Ветхий Завет: красноречие обыного человека не возвышало, ему должно быть скромным, ведь молчание – золото. Велеречивые же вызывали подозрение. И только лишь в одной ситуации снимался этот запрет – в разговоре с Богом. Таким образом, древним людям Ветхого Завета предписывалось быть весьма толерантными. А это правило актуально как раз тогда, когда мегаобщество многоплеменное, разношерстное и потенциально конфликтоное. А иуди = атаманы (те, что из Аттии = Собории) должны эти конфликты гасить, по возможности, мирным путем. Теперь, получив некоторое представление о том, как говорят Бог и люди в Библии, обратимся к русской народной речи.
ГЛАВА 1.12 Народное языкознание
«Наивный» здесь означает донаучный, непосредственный. Так вот, основные термины народной лингвистики, характеризующие язык – слово, речь, говорить и др., ОБЩИ для всех носителей языка. Однако в разных культурных мирах они, конечно, все же разные. Народная культура в языковом проявлении в стихии русского языка удивительно многослойна и многолика. Вариантность самая разнообразная – берущая начало как в территориальном разнообразии, так и в конфессиональных различиях. И в каждом таком варианте СЛОВО, РЕЧЬ, ГОЛОС, ГОВОРИТЬ имеют свои собственные «голоса», свою специфическую оранжировку. (Даже у русских протестантов, духоборов и молокан, имеются свои, отдельные языковые картины мира.) Всё это надо понимать, когда имеешь дело со словами-концептами. Ну а что же происходит в мире фольклора в этом плане? Первое, что мы заметим, это опредмечивание абстракции, наделение душой заведомо неживого, но не поэтическими приемами, как в поэзии и прозе, к примеру, а как естественно и единственно видимое. В сказках предметы, животный и растительный мир разговаривают, а люди их язык хорошо понимают. Персонами выступают: мать-сыра земля, синь-река, море-океян, ковыль-трава, а также судьба, доля-воля, жизнь и смерть и др. Все они человеко-говорящие, не говоря уже о том, что разговаривают и все без исключения животные. Поразительно гармонично существует в этим смысле фольклорный мир – мир, некогда бывший! В православных религиозных текстах духобороцев и молокан есть свои языковые особенности – все они, в отличие от фольклора, разностильны и относятся явно к различным эпохам. Духоборцы, в отличие от молокан, вообще не признавали Библию как священную книгу, однако часто ею пользовались для создания своих песен, включая целые цитаты. Но у всех тех, кого можно отнести к традиционной культуре, отошение к называнию, к имени вообще совершенно отличное, чем у современного человека. Имя дается не просто так – это существенный признак, а слово магично уже по праву своей природы. И ещё: большинство главных слов фольклорной лингвистики принадлежит миру сакрального, в котором действуют силы божественные или демоничекие, святые и стихии… Способность говорить – оценивается как дар божий, а слово – как творящее начало. Начнём наше исследование со слова «язык», имеющего два известных нам значения. Язык существенно материален, в отличие от слова, применяемого так и сяк, но, самого по себе, неслышимого и невидимого), и голоса, слышимого, хотя и невидимого. Но вот интересно: в овеществленном мире фольклора слова «язык» как раз и нет. И лишь в смысле «язык во рту» оно присутствует достаточно часто. Да, и ещё в архаичном смысле – народ, земля с одноплеменным населением, с одинаковой речью (как у Пушкина «…и назовет меня всяк сущий в ней язык… тунгус, и финн, и ныне дикий сын степей калмык»). Причем фольклорный «язык» – это чужой народ, часто враждебный (эта характеристика сохранялась и до современной эпохи: «взять языка» (представителя вражеской армии, пленника – «Я – ЗэК», отсюда, возможно, «заключенный», а не от слова «ключ», «держать под ключом») – во время второй мировой войны). Эта этимология приоткрывает перед нами тайну репрессий 30-х годов – репрессированные воспринимались как чужие:
