Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души
Клава ни на йоту не верила, что Витёк может пойти и заявить. Но она раскрылась перед ним вся, и это так же важно и бесповоротно, как распахнуть для него невинные ложесна свои. Ну – почти так же важно. И она ждала, что Витёк поймет и оценит, что она раскрылась перед ним – до самого донышка. Ей показалось, даже жалейка ее чуть шевельнулась и может, готова уже сделалась пропустить в себя малый мизинчик.
– Так значит, твоя Свами тебя туда послала? Старичку твоему похабному картинку показывать?
– Не мой он вовсе.
– Твой. Я раз духа руками снял: в прыжке и за горло сзади. Руки способней ножа бывают. Так он – мой. Самый мой. Нож уже разделяет. Не говоря про пулю. И ты его ляжками задавила – самый твой.
И Витёк провел ей ладонью по ляжкам, но не лаская, а оценивая. Или – с уважением. Ощутила разницу.
А он уточнил:
– Но Свами тебя душить дедов не учила? Только картинку показывать?
– Она не говорила – показывать или что? Она сказала: сделаешь ему, что попросит.
– А если бы он целку твою попросил?!
– Я ей тоже спросила: я ведь весталка действенная, а вдруг он захочет? А она посмеялась: он такого уже двадцать лет не хочет! Какой весталкой ушла, такой и придешь. А старичок порадуется.
– Интересная ваша Свами. Полезный экземпляр, если кто понимает. Иметь про запас. Малолетками подстатейными старичков поганых развлекает. А блестит и прикидывается, будто вторая Богородица. Интересно. Как говорят в разведвзводе: ценная оперативная информация. И добыта малой кровью. Вовсе без крови, – он провел пальцем по запечатанной жалейке. – Но кровь еще прольется, я тебе обещаю. Договор – святое дело.
И он снова прошелся по тому же маршруту – всей пятерней.
Клаве показалось, он мало оценил ее раскрытость перед ним. А ведь она – как в прежней жизни по телеку говорили – она сама ему в заложницы отдалась.
Но Витёк не был настроен лирически:
– Ты-то, малолетка, молчи, поняла? Мне тоже за тебя статья ни к чему. Ничего с тобой не делали никогда, только разве мороженого поели. Заруби себе – во всех местах!
Клаве захотелось его успокоить. И сделаться ему необходимой, даже в таком своем положении – запечатанном.
Она вспомнила университеты в уборной – давно, в прошлой жизни школьной.
– Не мороженого, а сметаны. Я с тебя сметанку слизну, угостишь? Лисичка прибежала, сметанку всю слизала.
И она старалась, гордясь своей властью над самым настоящим мужиком, какого видела не в кино как шварценегеров всяких, а живого – но который может не хуже чем в кино прыгать с самолета, не бояться Свами, убивать, водить вездеход, и делать множество других полезных вещей, из которых самая полезная – способность выделять для маленькой Клавы эту сметанку, от которой, учили в уборной, кожа делается нежная, прыщики проходят и волосы шелковятся. Еще отрастут не хуже чем у Соньки! А цвета солнечного света Соньке не видать ни в жизнь!
Но Витёк не оценил уборных университетов девических, спросил ревниво:
– С такими способностями тебя в самый Сингапурский бордель купят. Свами вас натаскивает? На старичках?
А Клава-то понадеялась, он ее за ласку и преданность снова белым ангелочком назовет!
– Да я… Да ты что?!.. – Она распрямилась, стоя на коленях на краю кровати. – Вот тебе святой крест сестрический, перед Мати, Дочей и Святой Душой: никогда я ни с кого не слизывала до тебя!
И она перекрестилась старательно на новый манер, такой понятный ее чувству и разумению: уста-лобок-сосок-сосок.
– Ну и молчи никому. Потому что тоже дело подстатейное.
Не назвал ангелочком.
От обиды Клава вспомнила, что давно уже ушла из своей светелки весталочьей. Даже очень давно, наверное. Недолго и засветиться.
Но обиды не показала и поцеловала сверху в губы – как сестра, прощаясь с братиком:
– Бежать пора. Пока.
– Увидимся, – отпустил он Клаву сонно.
22
Она тихо вступила в коридор, но половица под нею подло проскрипела – доносчица.
Поднявшись на цыпочки, надеясь сделаться таким способом легче, Клава ступила шагов совсем-то несколько.
Самое страшное место – мимо двери Свами. Мимо, почти мимо уже – и тут дверь приоткрылась, ручка маленькая цепкая протянулась и вдернула Клаву внутрь.
Это Соня ее втащила и тянула дальше прямо к кровати, где возлежала Свами.
Светились такие же лампады, как по соседству у Витька. Попала из одной благодати – в другую.
– Вот она, сладкая Свами! Я же говорила!
Клава и не упиралась.
– Откуда бежишь, сестричка Калерочка? – ласково улыбаясь, спросила Свами.
Так ласково, что только мертвый поверит.
Но Клава не испугалась – наверное, назло Соньке! И уверенная в своей нерушимости.
– Братика Витю навещала. Ему непривычно на новом месте. Утешила его во имя Госпожи Божи.
– Вот тварь! И не отпирается! – отпрянула Соня и руку отдернула, которой из коридора втащила.
– А от чего отпираться, сестричка? Утешать любовью нас Госпожа Божа учит и сладкая Свами.
– Так ты ж весталка! А не сестра слабая.
– На нас двойной крест, на весталках действенных. Мы и любить должны вдвое.
Свами наконец прервала сестринскую беседу.
– Так значит, сестричка Калерочка, ты и братика утешила, и обет весталочий сохранила, правильно?
– Сохранила, сладкая Свами.
– Вот и славно. Ну-ка сядь-ка в кресло пошире.
Клава уселась с готовностью, предоставив всю себя для полной ревизии.
Свами поднялась с ложа.
– Включи-ка, сестрица.
Соня щелкнула выключателем, и в резком электрическом свете растворилось таинственность жилища Свами. А плохо запахнутый ночной халат – не плащ серебряный – показал, что Свами слегка небрита. А в углу прорисовался невидимый прежде братик Валерик.
Испытующий взгляд наехал на подозреваемый объект.
– Да у тебя вообще входа нет, сестричка. Точно я тебя только с вечера испытывала. Плохо лечил тебя боровок твой.
– Лечил, как сказали, сладкая Свами, – заныл Валерик. – Утром еще открытая жалейка была.
– Ну? А это что?
– Это я днем намазалась снова, сладкая Свами. – доходчиво объяснила Клава. – Я подумала, что братик Витёк такой резкий, так чтобы не проскользнул нечаянно. Ты сама в прошлый раз говорила, что даже мизинчик не проскочит. Вот я и сделала сама снова, чтобы не проскочил.
– И терпела?
– Потерпела, а потом набальзамировала, когда терпежки не стало.
– Ради этого бугая?! Значит догадалась, что он тебя потратить захочет?!
– Я тоже догадалась, сладкая Свами, – затараторила Сонька. – Мы его у метро встретили, и сестричка Калерочка его сразу на жалейку взяла. И смотрю – он здесь сегодня. Ну, думаю, как она его удержит с таким тараном?!
– Ловкая ты, сестра Калерия. Только если жечься часто, пока не отойдет с того раза, то можно себе насовсем… А может, оно и лучше. Вот и будешь весталка действенная, как ты сказала, но неприступная. Лотос чистый непорочный посреди тлена и грязи и всей мерзости мира. Благословение Госпожи Божи и мое на тебе, сестра Калерия, во имя Мати, Дочи и Святой Души.
Свами выпрямилась – и повернулась к Соне. Во всей силе гнева. Иссиний взгляд прожигал – но не Клаву, и она с интересом наблюдала, как действуют пробегающий мимо смертоносный луч.
– А ты, дщерь недостойная, ты в смертный грех впала, клевеща на весталку непорочную! В смертный вдвойне, потому что воплощена на радости недавней в Дочу Божу и должна была до следующей радости летать душой в горних высях, а не клеветать гнусно на сестру твою первую и самую любезную!
Соня упала на колени перед Свами и стала быстро-быстро целовать по очереди обе ручки, норовя протиснуться с поцелуем и к самому воплощенному божественному лону. Рук Свами не отнимала, но от лона отталкивала в знак немилости.
– Грех мой, – частила Соня, – страшный грех. Достойна есмь семейной казни. Окажи милость, сладкая Свами, помоги искупить. Удостой учения своей ручкой или в сослужении с сестрами. Во имя Мати, Дочи…
– Будет, помолчи.
Свами задумалась.
– Решение про тебя, дщерь недостойная, завтра на радости вечерней мне Госпожа Божа внушит. А до тех пор стой на коленях посреди молельной. Ну, а чтобы не думала, что милость моя иссякла для тебя, поучу уж малость. А лучше ты начни, сестричка Калерия, весталочка действенная.
– Госпожа Божа, суди меня строже… – забормотала Соня, предоставляя себя для сестрического поучения.
Клава пожалела, что Свами вложила ей в ручку не хвостатку настоящую, а все-таки любалку.
Но все равно она уже научилась внушать сестрам и братикам любовь с этой терпеливой стороны тела. И вложила всю страсть, недотраченную с Витьком.
– Ну вот и не лишена ты, тварь завистливая, любви сестрической, – одобрила Свами. – Мне и добавить почти нечего.
Но – добавила милостиво:
– А ты, сестричка любезная, дай мне целование дочернее.
