Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души
– Мы все в корабле нашем доживем во благости до перемены чисел и воздвижения Царствия Госпожи Божи на небе и на Земле. Доживем накормлены и согреты телесно, любовью сестрической взысканы, души же в горнем свете прохлаждаются!
– Я и не против любви сестрической, но мне нельзя без каюты отдельной и денежного довольствия по норме. Три лимона на большом корабле – не деньги. Зато охрану обеспечу, а без охраны сейчас и детский сад начинать не стоит. Чтобы, значит, чужие лисы в твой курятник не забегали.
– Только свои, да?
– Всякий курятник должен свою лису кормить.
– Гордость в тебе играет, братик. Ну да смиришься постепенно, когда свет истины проникнет глубже. Госпожа Божа всех смиряет, кого накроет любовью своей. А которые не смирятся, те истребятся. Подыщу тебе комнату пока. Даже и в городе. Тут ладья новая причалила к нам на Петроградской. Там пока не прибрано, дня через два совсем освободится. А пока тут. По коридору рядом. Вокрестить только вот тебя еще надо.
– Это-то минутное дело. Как к нам в роту поп приходил: водой побрызгал, кисточкой мазнул.
– У нас так скопом только попутчиков обращают. А верных по полному обряду. Отбросишь мирские одежды, предстанешь наг как младенец, покаешься перед Госпожой Божей через великий искус. В светлые одежды облачишься, ангелинам сверкающим уподобляясь. Как пройдешь полный обряд, смирится сердце и откроется зрение духовное.
Клава слушала и замирала, уже видя почти воочию, как затягивают на Витьке петли, распиная на рисованном кресте, как зажигает Свами в середине его пожар искупительный – после такого Витёк и сам не сможет сразу долги востребовать по договору их тайному.
– Не, мне бы попроще: на воду дунуть, три раза плюнуть. И одежды эти ангельские мне ни к чему. А раздеваюсь я перед бабами отдельно, а не для всех разом.
– Не перед бабами, а перед сестрами. Мы все – одна семья, и не может быть между нами стыда и розни.
– Мне уже одна говорила тут. Что у нее полные права меня испробовать. А мне, когда не нравится – хоть убей. Даже и Марья-Хуана не поможет. Не. Да и по правилам безопасности, когда ты голый, тогда беззащитный, любая соплюха схватит, как у Пушкина: «Схватил за место роковое, излишнее почти во всяком бое», нас этому Пушкину инструктор по самбо и каратэ учил. Как примеру боевого приема.
Второй раз сегодня при Клаве измеряли мудрость по Пушкину. Правильно, значит, еще воспиталка в яслях научила, что народный поэт.
– А зачем тебе безопасность среди любящих сестер и братьев? В своей семье?
– То-то, что любящих. Накинутся разом все сестры. Мне кореш один рассказывал: «Самая страшная пытка, если одного мужика в женскую зону закинуть! Набрасываются, как эти бразильские рыбки маленькие, которые стаей слона за пять минут обгладывают!» Лучше с солнцевскими разбираться или с соединенным Кавказом.
– Какой ты! Я думала, ты ничего не боишься.
– У нас на такие подначки даже салаги не клюют. Десант с чего начинается? С разумной осторожности. Камнем голову и пятилетний мальчик сзади расшибить может. Как это рассказано еще в Библии: совсем сопляк великана зашибил. Соломон или Абрам – имя такое еврейское.
– Давид – Голиафа, – улыбнулась Свами.
– Во! Будь начеку, спину не подставляй – живым вернешься. Вот тебе и вся десантная заповедь.
– В казарме-то ты раздевался, доверял?
– То – кореши свои. А здесь – место новое. И свои тоже: если приговорят стукача – всё, заказывай цинк. Или педа пришлют – кранты. А если ты меня как салажонка хочешь, которого голенищами откатают, так у нас не проходит: когда завтра всех сбросят духов вышибать, каждый знает, что моментом пулю проглотишь – и на духов спишут.
– Нет в тебе смирения, братик, – покачала головой Свами. – Рано тебе полное вокрещение принимать. Соблазн только сестрам и братьям верным. Поживешь пока в той комнате рядом, а потом лучше тебе прозябать в ладье на Петроградской или где еще. Смиришься постепенно, тогда и примешь. И примеришь общий наш покров ангельский.
Свами медленно провела ладонями по своей серебряному плащу – сверху вниз, лаская себя, выгибаясь спиной и выставляя грудь.
Витёк взглянул на Клаву.
– Нет, Свами, ты мне малое какое-нибудь крещение дай для порядка. Раз уж у нас с тобой контракт как бы.
– Малое – дам. Подойди, поцелуй вот лик Мати Божи. Как тебя зовут-то?
– Виктор.
– Ты по малому обряду и имени нового не заслужил. Ты еще в миру одной ногой стоишь. Поцелуй же лик в уста.
Витёк наклонился и поцеловал.
– Приводится к тебе, Госпожа Божа, раб новый, раб усердный Виктор. Во имя Мати, Дочи и Святой Души.
Свами помазала Витьку губы каким-то маслом. Может быть, тем же огненным?
– А теперь ко мне повернись. Потому что силой и благословением Госпожи Божи воплощаюсь я, недостойная раба, в Мати Божу. И дай целование Святому Кресту Женскому!
И Свами распахнула плащ, повелительно указала перстом:
– Уста-лоно-сосок-сосок.
Над сухим впалым ее животом торчали словно надетые чужие груди.
Витёк исполнил.
Свами снова запахнулась.
– Так у нас принято, братик. Ты мне не веришь, а я открытая вся. Мы победили смерть и обрели истину в Госпоже Боже, потому что откинули страх и стыд, потому что не знаем мы препон между сестрами и братьями. Помысли об этом.
– Так ведь передо мной одним ты открыта, а не перед полковой казармой, – без всякого благоговения ответил Витёк. – Ключ-то дай от моей комнаты.
– У нас ключей не заведено. В семье запираться не от кого.
– Хорошо. Пошел. Первая дверь налево, да?
И не дожидаясь разрешения двинулся к двери.
– Двери не запираются, но к радостям светлым нашим, пока ты к верным не причислен, тебе ходить нельзя.
– Посплю пока. Сестричка Каля, выйди на минуту.
– Останься, сестра Калерия.
Витёк вышел. Клава, умирая от страха, осталась.
20
Свами уселась в кресло. Указала Клаве:
– Вот сюда.
Клава поняла, что нужно встать на колени. Свами пригнула ей голову, так что Клава уперлась лицом в благоухающие ладаном бедра.
– Зачем он тебя вызвал за собой, сестричка?
– Не знаю, сладкая Свами.
– Говори мне всю правду.
– Я всегда говорю тебе правду, сладкая Свами. Ты ведь все мысли видишь насквозь.
– Зачем он тебя вызвал за собой, сестричка?
– Я не знаю. Может, хотел про вокрещение свое поговорить.
– Вы о чем-нибудь договаривались с ним раньше, сестричка?
Клава подумала, что Свами уже прочитала все ее мысли и она погибла. Но все-таки решила попробовать спастись. Как выпутывалась всегда до конца, если даже совсем не учила урок.
– Нет, просто он расспрашивал обо всем: как у нас делается? Ему было интересно.
– А ты ему объяснила, кто такие весталки?
– Да.
– И он не уговаривал тебя забыть свой обет, сестричка?
– Нет, – и догадалась добавить: – Он только посмеялся.
– Над чем?
– Над этим. Сказал, нет такой крепости, которую не взяли бы братишки.
– А ты ответила, что такая крепость есть, сестричка?
– Я сказала, что у нас обет, и что нарушительница погибнет вся – и телом, и душой.
– А он что?
– Он опять засмеялся, – Клава уже сочиняла увереннее, ободренная тем, что Свами не убила ее сразу, прочитав ложь в мыслях, – сказал, что можно не ломать стены, а сделать подкоп. Или сверху десант сбросить.
– Подкопы пусть делает, – засмеялась Свами, – только смотри, сестричка, чтобы не сломал тебе ворота.
– Я тоже сказала, сладкая Свами, что как сестра готова и рада его любить всеми силами, но только хранить обет, – подхватила Клава, совсем ободренная.
– Всеми силами и всеми средствами, которыми снабдила тебя любящая Госпожа Божа, сестричка. А скажи, кто из сестер ему говорила, что у нее права его испробовать?
– В самом начале сестра Ира говорила. Ну я не помню всех слов, но похоже. А потом ты меня услала, сладкая Свами. Может, потом другая сестра говорила.
Клава вспомнила, зачем ее усылала Свами – и снова почувствовала свою силу. Почувствовала, что Свами теперь ее ценит и так просто не запорет на страх другим и в свое удовольствие.
– Хорошо, сестричка. Мое благословение пребудет над тобой. Иди во имя Мати, Дочи и Души святой. Но обет храни пуще дыхания, помни. И дай мне целование дочернее.
Клава старательно присосалась по очереди к сосцам воплощенной Мати Божи, покуралесила язычком – не испытав, увы, полного восторга и благоговения.
Но вышла успокоенная.
За дверью ее тотчас схватила крепкая ладонь. Не нужно гадать – чья.
– Пошли, Каля. Как обещала.
И не успев возразить слова, она уже оказалась в соседней комнате – почти такой же как у Свами: кровать, кресло, комод, икона. Только без телефона.
– Погоди, нельзя сейчас. Сейчас у нас общая радость вечерняя.
– Потом придешь?
Клава помнила о своей уловке и не боялась нарушить обет.
