Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди
Такая жизнь не для меня. Какое счастье, что придумали покрывать улицы булыжниками и асфальтом, что довели борьбу за противоестественную чистоту до того, что преследуют сорняки, пытающиеся пролезть между кафельных плит! А еще то, что специально для нечестивцев выдумали пригороды, дабы в центре города разум смог бы наконец освободиться от биологических привязанностей.
Эти поля, луга, леса, скоро я их уже не увижу, а пока даже не знаю, что именно угнетает меня больше всего. Ибо если первые несут на себе человеческий отпечаток и таким образом выходят за пределы своей животности, то последние источают запах крови, что предпочтительнее запаха услужливого пота. Впрочем, какое мне дело? У меня нет никакого желания выбирать между различными неприязнями. Моя апстрагированная жизнь с трудом приспосабливается как к лесным, так и к агрономическим реалиям. Я не нахожу себя здесь, меж двух внеурбанистических рубежей. Мне нужна красота, но не плотская красота, притирающаяся к животному, а красота статуи[108]; красота не какая-то вообще, а специфическая в частности.
Облегающее пришло на смену драпировочному. Отныне красоту женщины сублимируют не складки просторных тканей, а форма, подчеркнутая и предельно приближенная к совершенству, а если надо, то и скорректированная по принципу интеллектуальных установок: бюстгальтер, пояс, шелковые чулки явно демонстрируют и очаровательно выражают эту очевидную тенденцию. И вот уже обнаженность поднимается до достойного уровня раздетости. Благодаря этим качествам стройность, сила и гибкость подчиняются строгой чистоте линий. Здесь искусство классически экономит свои средства: оно достойно подает себя в искусственном и сводит к нулю вульгарное. Оно прославляет красоту женского тела, отбрасывая всякие там рококо. Таким образом, женщина, как образ и ирреальная модель реальности, приводит к живой концепции так называемой апстракции.
Как мне представляется, Алиса Фэй облачает свое тело согласно этим строгим правилам, а свой последний наряд даже ограничивает только тем, что удерживает чулки и поддерживает груди. Какие фильмы с ее участием будут предложены моей ненасытности этой зимой? Какие новые черты ее образа зафикусируются в моей душе, дабы жить в ней жизнью призрачных явлений? Скандальная лавочка опять вывесит картинки с фотомоделями. И, подобно звездам или моделям, во мне заискрится роскошный свет реальности, разоблаченной от своих второстепенных аспектов, возвращающейся к своему происхождению и на этом пути пронизывающей меня своими лучами до тех пор, пока я сам не сконцентрируюсь в предельном блеске.
Веселая зима, скорей бы пришла, а если нет, то воссоздалась мнемонически[109]. Затем наступят хорошие деньки, и Праздник, и игра в Весенник, которая меня всегда отвращала своими растительными намеками. Потом придет новое лето, возможно, на этот раз без сельской местности, по крайней мере, для меня. Но с какой стати оно должно быть лучше других?
V. Туристы
Алиса Фэй и Дюсушель[110] застыли перед статуей и принялись ее безмолвно созерцать.
— Весьма непристойно, — наконец произнесла Алиса, — особенно если это и в самом деле настоящий человек.
— Думаю, перед вами не копия, а действительно оригинал.
— Вы не находите, что это прежде всего неприлично, а потом как-то мрачновато?
— Возможно. Во всяком случае, впечатляет. Я никогда не видел ничего подобного.
— Я тоже. Правда, кроме Святолесья[111], я ничего не видела.
— Без ложной скромности могу сказать, что знаю почти все народности, которые топчут и шкрябают поверхность земного шара; так вот то, что мы видим, действительно уникально.
— Но согласитесь, это мрачно и неприлично.
— Мы — ученые исследователи и строгие этнографы — не должны выносить изучаемому предмету оценочные суждения. Я должен не оценивать этот помпезный жбан, а постараться понять его значение.
Аписа Фэй и Дюсушель в очередной раз обошли статую.
— Он был видным мужчиной, — сказала Алиса.
— С такой-то мускулатурой! Да. еще в Городе, где никто не занимается спортом.
— А вам не кажется, что его подправили?
— Возможно, местами и слегка. Самое большее, могли просверлить дырки в носу и ушах. Хотя и это не факт. Все остальное было, похоже, сохранено в первоначальном виде.
— Когда я думаю о том, чем является эта каменная глыба на самом деле, меня пробирает дрожь[112]. Лучше не смотреть.
Она отошла.
— Мне надо попросить разрешение его измерить. Помимо всего прочего. Не желаете пойти со мной к мэру? Это может оказаться любопытным.
— Благодарю вас. Я буду стопроцентной туристкой. Я пойду к мэру.
Они побродили по улицам Города, но достойных примечательностей не обнаружили.
— Придется ждать Святого Жди-не-Жди, — сказал Дюсушель.
— Я уеду на следующий день после праздника, — сказала Алиса.
— Это просто какой-то скоростной туризм.
— Через неделю я должна сниматься в новом фильме.
Дюсушель задумчиво потер бороду. Из-за долгих странствий ему ни разу не удалось сходить в кино. К тому же он избегал сюжетов, чья библиография была ему незнакома. Поэтому, проходя мимо лавки Мандаса, он сменил тему разговора.
— Смотрите-ка, зонтик! — воскликнул он.
— Что в этом удивительного?
— Здесь никогда не идет дождь.
Он принялся изучать витрину:
— Ах, да это импортер. Тогда понятно.
— Здесь действительно никогда не идет дождь?
— Эту благодать приписывают изобретательности одного из сограждан. Тучегон — еще один вопрос, который я должен тщательно изучить.
— И что, он помогает? в самом деле? этот тучегон?
— Это не просто миф, — радостно заявил Дюсушель и огляделся. — Вот он.
Ученый повел подбородком, указывая направление.
— Ах, — произнесла Алиса, увидев.
— Тем не менее следует признать, что в сельской местности всего в нескольких километрах от Родимого Города дожди идут, как и повсюду.
Они оказались перед трактиром Ипполита.
— Не желаете заглянуть? — предложил Дюсушель. — Один из моих туристических друзей уверял меня, что это очень колоритное место и что здесь подают самую лучшую фифрыловку.
— Никогда не пробовала. Думаю, мне понравится.
Они вошли. Пришлось спуститься по ступенькам: это был полуподвал. На деревянных скамьях сидели клиенты, чье поведение низводилось до угрюмо-редких жестов и слов: один пьяный мужчина спал; двое других замолчали, прервав разговор с приходом туристов. Подбежал Ипполит.
— Бутылку фифрыловки, — произнес Дюсушель и тут же добавил: — Того года, когда Ив-Альбер Транат выиграл Триумфальный Приз Весенника. Мне порекомендовали этот год, — прошептал он Алисе Фэй.
Двое мужчин посмотрели на посетителей. Один из мужчин выдал следующую сентенцию:
— Отменный год.
Дюсушель сделал вид, что не услышал. Он повернулся к Алисе:
— Здесь живописно, не правда ли? Я не то, чтобы без ума от живописности…
— Лучший год, — прервал его родимогородец.
Он встал, взял свой бокал и подошел к ним.
— Сейчас познакомимся с родимогородцами, — прошептал Дюсушель.
— Как забавно, — просюсюкала Алиса.
— Вы позволите?
Уроженец уселся.
— Давай сюда!
Он сделал знак своему приятелю. Тот встал, взял свой бокал и присоединился к ним.
— Мой друг Квостоган. А меня зовут Спиракуль.
Подоспел Ипполит с фифрыловкой.
— А вы что здесь третесь? — крикнул он. — Ну-ка, оставьте в покое почтенную публику!
— Но эти господа нам не мешают, — сказал Дюсушель.
— Ну уж фиг, — сказал Ипполит. — Скоро вы заговорите по-другому.
Он откупорил бутылку.
— Попробуйте и скажите, как она вам, — сказал Спиракуль. — Настоящая.
Ипполит наполнил бокал Алисы, затем бокал Дюсушеля.
— Допей, — сказал Спиракуль Квостогану. — Нельзя смешивать разные вина.
— Вы правы, — согласился Дюсушель.
Ипполит налил им тоже и, негодуя, отошел.
Одинокий пьяница продолжал спать, не скучая сам и не докучая другим.
— Так, значит, — приступил Спиракуль, — вы приехали посмотреть на наш Жди-не-Жди? Можете не отвечать: я сразу же угадал. Я-то знаю. Могу сказать больше: вы приехали в первый раз; я узнаю туриста даже через много лет после того, как он здесь был; прозорливость родимогородца, во как.
— Вы никогда не были в кинематографе? — спросил Дюсушель.
— Ну уж нет! Тратить денежки на говорящие картинки? Что я, спятил? Правда, здесь не все так думают. Да?
Он толкнул локтем Квостогана, который без всякого предупреждения запустил свой смеханизм и так же внезапно его остановил.
— Да-а? — протянул Дюсушель, осторожно продолжая свое этнографическое исследование.
