Михаэль Эбмайер - Холодные ключи
— Да что же она говорит?
— Ты, Матвей, исследователь. С чисто немецкой основательностью ты прокопался через тысячи миль бетона и чащоб, чтобы попасть сюда, в этот медвежий угол, для того, чтобы открыть для себя и постигнуть вымирающую шорскую культуру.
— Не могла она такого сказать!
— Ну, она — постой.
Слово снова взяла мать, воздев стакан.
— Ох, Матвей, оказывается, ты не первый. До тебя приезжал учёный из Японии. Но он тебе и в подмётки не годится, говорит она. Бледный, унылый тип, всё выспрашивал о старинных легендах, но к водке и не прикасался.
И мне после этого стакана не следует, подумал Блейель. Тут что–то сказала Соня, и все громко удивились.
— Она рассказывает, как мы вчера вытаскивали тебя из болота.
Певица звонко расхохоталась, её отец присоединился к ней, снова назвал её Катей и крикнул, наклонившись через стол к Блейелю:
— Шнапс, шнапс!
— No, no, no![39] — вырвалось у путешественника.
— Ну, ну, ну! — энергично кивал Юрий.
— No! I mean:[40] ньет. Ньет шнапс.
На Артёма рассчитывать не приходилось: тот хлопал себя по ляжкам и задыхался от смеха. Ничего не оставалось, как смеяться с остальными изо всех сил. На момент Блейелю удалось оторвать взор от Ак Торгу, он провёл взглядом по стенам, мойке у двери, грубому коричневому войлочному ковру на половицах. Первое предложение, переведённое Артёмом, произнесла Татьяна, «тайга всегда кормила шорцев досыта». Блейелю показалось, что тут есть над чем подумать, хоть он и не мог сообразить, почему. Чтобы отделаться от мыслей, он сказал:
— В болоте я пел «Песню волчицы».
— Не только слышал — ты её пел! Матвей, точно, до меня только сейчас дошло — вы только представьте себе, он завяз в болоте, а сам пел твою «Песню волчицы», Катя!
Певица, широко раскрыв глаза, поглядела на Блейеля.
— Yes, Matthias? You sing my song?[41]
— Я — I–I mean — it was inside me. Your voice — in my head.[42] Вот.
Остальные вдруг разом заговорили, а Юрий дважды поднимался из–за стола — сначала принёс с подоконника пиво, а потом достал из комода за печкой варган. Его дочь протестующе отмахнулась, но он просиял, впервые что–то сказал по–шорски и приставил инструмент к губам.
Подпрыгивающий ритм, как в «Улице Сезам», вначале чересчур торопливый, скоро приноровился к шагу Волчицы, который так хорошо выучил Блейель.
— Давай, давай, — крикнула Татьяна, поднимаясь с места. Она нетвердо держалась на ногах и ухватилась за столешницу. Соня тоже ободряюще кричала, но певица всё отрицательно мотала головой. Потом она подняла голову, их взгляды встретились. Она снова рассмеялась, наверное, оттого, что он сделался пурпурно–красным. «Давай», сказала она сама, энергично кивнула и махнула рукой. И запела.
Нет, подумал Блейель, это неправда. В то же время он знал, что глупо так думать, глупо и недостойно. Приличествует отчаявшемуся логистику из Штутгарта, но не новому Матиасу Блейелю, который перешагнул порог. Нетвёрдо, робко, но он подхватил песню Ак Торгу:
«Мен чозагым кыдазын
Шим, кельбегле кошта»
Татьяна снова подскочила, но на этот раз хвататься за стол не стала, а обошла кругом, хотела было обнять гостя — и не решилась. После первой строфы певица, прыснув, замолкла. Блейель сидел в ступоре, уставившись на клеёнку, и почти не воспринимал происходящего.
Должно быть, во всеобщей суматохе Артём осведомился о смысле спетого — придвинулся к Блейелю поближе и спросил, не хочет ли он узнать, о чём песня. Блейель смог только кивнуть в ответ. Переговорив с Ак Торгу, Артём выстроил следующее:
— Я — одинокая седая волчица,
Дремучий лес — моя родина,
Нрав мой свиреп, берегитесь,
Не подходите слишком близко.
Хорошо, что мы не послушались, когда ты завяз в болоте, а, Матвей?
Блейель не желал себе в этом признаться, но он никак не ожидал такого недружелюбного текста.
— Very impressing, — прошептал он, — the Wolf — the She — Wolf, я не знаю, как правильно сказать, mother of the Shors, mother of all Turkish peoples.[43]
Он понадеялся, что полупьяный переводчик, который тут же принялся за работу, с милосердием отнесётся к его бормотанию, и надолго замолк. Только когда голос Татьяны сделался таким же торжественным, как во время тостов в начале ужина, он осмелился снова спросить, о чём речь.
— Ты, — сказал Артём, подпирая голову и наваливаясь перед Блейелем на стол, так, что Соне пришлось спасти от него два стакана, — доказал, что достоин завтра лицезреть Холодные ключи и там по обычаю предков принести жертвы духам. Кроме того, этот дом, Матвей Карлович, с этого дня всегда для тебя открыт. А тот японец тебе и в подмётки не годится.
— Артём, извини, я как–то не вполне тебе сейчас доверяю. В твоей власти рассказывать мне всё, что угодно, и может быть, именно это ты сейчас и делаешь. Ты можешь выставить меня последним идиотом.
— Или героем.
— Да–да. Но вот в этом…
Но Артём снова поднялся, по–немецки крикнул: «Вы это слышали?» и продолжил по–русски, пока Юрий не начал бить себя в грудь и говорить что–то, что переводчик озвучил так:
— Чужедальний гость из Германии, пьяный шорец из Чувашки — ведь мы понимаем друг друга, мы понимаем всё, мы же не марсиане какие!
— Окей, — сказал Блейель, — да, да, да. Хорошо. Спасиба, большое спасиба. Извините, скажите, пожалуйста, а который теперь час?
Часы показывали почти три ночи. Все бутылки и банки были пусты. Тяжело, но с согретой душой, все поднялись, чтобы разойтись по кроватям. Блейель, сам того не заметив, подошёл к сияющей Ак Торгу — она вдруг оказалась так близко, что у него закружилась голова. Его руки дёрнулись и робко опустились, едва прикоснувшись к краю её рукава, а может быть, даже к обнажённой руке.
— Доброй ночи, Матиас.
— Доброй… спасиба, спасиба, it is — Ak Torgu, you are wonderful![44]
Она пожала ему руки, встала на цыпочки и поцеловала его в левую щёку. Следующее, что он увидел — как она помахала и вышла из комнаты.
Кто–то взял его за плечо. За ним стояла Татьяна. «Доброй ночи», выдавил он. Но она держала перед его носом открытый бумажник, как будто хотела что–то ему показать. Он напряг глаза и разглядел фотографию маленького ребёнка. Для деталей было слишком темно, а может, уже не варила голова, но он вспомнил возгласы туристок на каменном поле и сказал: «красииивый».
— Красивая, — поправил его Артём, — это девочка.
Снова река. Сначала Томь и Мундыбаш, а теперь Мрас — Су. Томь он видел только сверху, в притоке Мундыбаша отмывал одежду от болотного ила. Мрас — Су была первой сибирской рекой, по которой он плыл. Ввосьмером они сидели в узкой моторной лодке, Соня впереди, за ней Блейель, а на высоко поднимавшемся носу — багаж. На борту находились все присутствующие вчера и ещё двое. Брат Ак Торгу Саша, с угловатой стрижкой — Блейель помнил его с Томской писаницы, и коренастый лодочник по имени Егор, тоже шорец. Новичок с детским почтением разглядывал его убранство — рыбачьи сапоги выше колен, маскировочной расцветки костюм и кожаная шляпа, глубоко надвинутая на лоб. Лодка неслась вверх по течению, по довольно спокойной, иссиня–чёрной воде, и брызги, отлетавшие в лицо или на руки, словно благословляли Блейеля. Вода была ледяная, и как только облака застилали солнце, ветер обжигал лицо. По обоим берегам тянулась густая вечная тайга.
Какое счастье! Он в пути. В пути по реке.
Последствия вчерашнего возлияния отдавались тупым ощущением в затылке. А вот Артём, сидевший за ним, выглядел совсем разбитым, хоть и уверял, что чувствует себя великолепно. По дороге почти не разговаривали, и Блейель был этому рад. Тарахтел подвесной мотор, лодка размеренно шлёпала по поверхности воды, и эти звуки прекрасно гармонировали с окружающим пейзажем и его торжественной радостью.
Саша, брат, первый обратился ко всем. Он указал на трёх ласточек, парящих над лодкой, и сказал:
— Духи заметили и приветствуют нас.
Но Блейель увидел кое–что ещё. Сначала он решил, что ему показалось, но нет. Она была такой же реальной, как его влажные пальцы на борту лодки, как лужица у него под ногами. Крупная синяя стрекоза. Описав большой круг, она прилетела с северного берега, зависла в пяти метрах от них, словно ожидала, что гость благоговейно преклонится перед её переливающимся тонким телом. Потом свернула и отстала.
Больше, похоже, никто этого не заметил. Сердце его тревожно заколотилось, он осторожно нагнулся вбок и через Артёма поглядел на Ак Торгу. Она тоже посмотрела на него, подняла брови и улыбнулась. И он подумал, что в длинном чёрном пальто она похожа на жрицу.
