Михаил Орловский - Нескорая помощь или Как победить маразм
В этом месте грамотный, логично мыслящий читатель (пусть и не сведущий в медицине) разрешит себе удивиться. Позвольте, а за кой чёрт названивать в реанимацию, если она должна быть рядом с приёмным покоем, на первом этаже? И не просто на первом, а буквально стоять подле, тяжело пыхтя в спину приёмника! Что сказать? Автор не имеет права опровергнуть очевидную догму. Правда твоя, о драгоценный читатель. Ведь когда-то именно так и было. Но вот пришла наша «великая» главврач Дуровцева и отделение реанимации вознеслось до последнего, шестого (!), этажа. Панорамный мать его вид, чтоб из комы легче выходить. Хотя, с другой стороны, так стало ближе к небесам, ведь не всегда пациенты данного отделения возвращаются обратно в строй. Местами, когда медицина бессильна, они всё же отправляются туда, к праотцам, на небо. А посему с шестого этажа лететь ближе, нежели с первого.
Денис подобным философским размышлениям не предавался. Он тупо пытался вызвать больничный лифт, попутно ругая тех, кто умудрился запихать реанимацию столь высоко. Через минуту он проклинал уже и лифтёра, и всех прочих, имеющих к лифтам хоть малейшее отношение.
Видя, что драгоценные секунды тают, и бабуля вот-вот шагнёт в мир иной, Диня принял единственно правильное решение: оккупировать пассажирский лифт. Лифт вмещал двух, стоячих, желательно живых, человек. В идеальном варианте знакомых между собой или хотя бы симпатизирующих друг другу, так как при совместном проезде в кабине поднимающего устройства слишком много частей тела имели соприкасающиеся поверхности. Кое-как запихавшись в лифт, наш медбрат нажал на кнопку шестого этажа. Пока поднимались наверх, Денис проявил чудеса гибкости, успев в спешном порядке снять бабушке ЭКГ. Двери кабины открылись одновременно со снятием электродов. Почти галопом медбрат вбежал в реанимацию. Здесь первый и последний раз повезло: в коридоре он наткнулся на врача. ИВЛ, капельница и всё такое полагающееся при неотложной ситуации. Теперь уже колдовал реаниматолог, поэтому Дениска оказался свободен.
Разумеется, при передаче тела ему хотелось пошутить: мол, ты занимайся бабулькой, а я пока оприходую внучку, но положение вещей как-то не располагало к юмору. К тому же реаниматологу пришлось бы долго и упорно расписывать, что за внучка, а шутка, сопровождённая длительными комментариями, теряет свою пикантность. Посему вместо смехотворения медбрат приёмного отделения стряхнул проступивший на лбу пот и зашагал обратно.
Реаниматологи долго колядовали над бабушкой. Вводили препараты. Осуществляли электрофибрилляцию и даже трепали за щёчку. Однако пациентку абсолютно ничего не интересовало. Она покинула мир, не приходя в сознание. ТЭЛА*…
Всё-таки мы, правда, не боги..
Постскриптум. Интересующимся на счёт оприходования автор конкретики внести не может. Известно лишь, что Диня внучку утешал около полугода, хоть она уже и через месяц в норму пришла и даже вроде ему приходный ордер выписала. Возможно, что и не один раз.
Ну, как говорится, хоть кому-то помогли.
-----
* ТЭЛА — тромбоэмболия лёгочной артерии (острое состояние, практически несовместимое с жизнью).
Вызов № 28 ЗА КАКИЕ ТАКИЕ?..
Тяжело в лечении, легко в гробу.
Говорят реаниматологиДа, бывают, несомненно, диагнозы, поставив которые, вспоминаешь, где у тебя лежит образец летального эпикриза. И вовсе не из-за того ты об этом вспоминаешь, что забыл, как его писать, а потому как существует опасность: вот-вот и загнётся вверенный тебе пациент. И ничего с этим поделать нельзя.
Опять же, для тех, кто нацелен на скептическую волну, прошу не путать понятия «ничего не поделать» и «ничего не делать». Ведь, несмотря на то, что имеется ясность о бессмысленности любых телодвижений, ты всё равно бежишь как ошпаренный и проводишь оживляющие мероприятия, покуда есть силы. А по закону они у тебя должны быть как минимум тридцать минут. Вот и стараешься ты, не обращая внимания на страшные диагнозы, человека обратно вернуть. Если повезёт, и в тебе загорится частичка Всевышнего, то пациент возьмёт да выживет. Уж поверьте. И тогда ходишь ты довольный и коллегам своим рассказываешь, как удачно откачал безнадёжного (с точки зрения медицины) больного.
Михалычу судьба улыбалась, и нескольких пациентов он успел вырвать из цепких лап Смерти. Теперь эта клиентура лежала в реанимации и ждала своего перевода на другие, менее критические отделения. Наш товарищ по долгу призвания приходил на шестой этаж и вёл динамическое наблюдение поступивших. Помимо этого в реанимации под его наблюдением оказались и остальные пациенты, ничего общего с кардиологической патологией не имеющие.
В тот трудный период академик сам травмировал ногу, а потому просидел на больничном полтора месяца нового года. Появившись в больничке в середине февраля, он прямиком устремился на любимое отделение с философским видом.
В ординаторской, куда влетел наш товарищ, утопая в историях болезни, сидел другой коллега, тоже академик, Рома Топорков.
— Привет, Ромка! — обрадовано воскликнул Михалыч. — Опять зашиваешься?
— Да, всё по старинке, — подтвердил коллега. — Я и здесь, и одновременно на операциях батрачу. Скоро раздвоение личности заработаю.
— Так и не взяли к вам дополнительного реаниматолога?
— Нет. Отказали напрочь, — выдохнул Ромка и добавил: — Зачем корове багаж?
Михалыч сразу понял, кто есть корова, и согласился, что багаж ей действительно не нужен.
— Покажешь клиентов? — сменил он тему и, вытащив цитату из фильма «Обыкновенное чудо», добавил: — Сегодня я буду кутить. Весело, добродушно, со всякими безобидными выходками.
— А чё ж не показать? На здоровье, — согласился коллега и, встав со стула, вытянулся к небу.
Вместе прошли в палату. По периметру стояли четыре койки, за стенкой, во второй половине реанимационной палаты, — похожая расстановка мебели.
— Эта, — начал Роман с ближней пациентки, — с инфарктом микарда. Третий по счёту, но, предполагаю, через недельку-другую её переведём. Эти двое, сорок и сорок шесть лет, после операции, по поводу алкогольного панкреатита. Шансы низки, но, как говорится, если не сейчас, то после следующих праздников.
— Постоянные клиенты? — уточнил Михалыч.
— Не возбраняется и подобная формулировка, — закивал Роман и перешёл к четвёртой койке. — А вот здесь весьма интересный случай. Пожилая женщина, восьмидесяти двух лет, с холецистэктомией и тотальным, я подчёркиваю, тотальным панкреонекрозом от шестого января.
— Подожди, подожди, — вклинился Михалыч, — от шестого января? Так с таким диагнозом вообще не живут. У неё же полностью развалилась поджелудочная железа.
— Да, не живут, — согласился коллега-реаниматолог. — Но, как сам видишь. Уже полтора месяца и ничего.
Бабушка лежала без сознания, и лишь кардиомонитор оповещал окружающих, что она по-прежнему жива. Если подобное состояние, конечно, можно, жизнью назвать.
— Ничего себе! — воскликнул Михалыч. — С подобным я ещё не сталкивался. Это же как нужно при жизни нагрешить, чтобы Бог на тот свет не пускал? А, Роман?
— Ага, — закивал оппонент, — она там стучит в дверь, а ей приглушённо: «Не пустим». А может, наоборот, у неё столько заслуг, что ей дано право ещё пожить. «Рановато вам, бабуля. Поживите ещё, так и быть».
— Возможно, — согласился Михалыч. — Довольно философский вопрос. Только скажи, это разве жизнь?
Реаниматолог многозначительно развёл руками. Он не числился в сторонниках эвтаназии, но сам лежать на аппарате ИВЛ столь длительно никому бы не пожелал:
— Конечно, не жизнь. Полтора месяца просто-то лежать и то не сахар, а тут…
Оба приятеля ещё постояли какое-то время рядом с паралетальной пациенткой и также философски, каким случилось окончание разговора, молча разошлись по своим делам.
Вызов № 29 О ПОЛЬЗЕ ПОВЯЗОК
Температуру сбивали встряхиванием градусника.
Из медицинскогоКрайне редко люди, имеющие диагнозы, несовместимые с жизнью, продолжают жить долго и счастливо. Тем не менее подобные факты имеют быть место в нашей жизни. В моей практике, например, такое происходило при страшном диагнозе «рак». Реже при разного рода острых состояниях. И практически никогда — при полной биологической смерти. Хотя…
Один наш товарищ числился в рядах центральной кардиореанимационной бригады. Опыта у него уже хватало, и порой он по одному внешнему виду мог определить, сколько именно препарата нужно вколоть, дабы и эффект проявился, и передозировка не нарисовалась.
Вот как-то один раз приехал обсуждаемый товарищ вместе с фельдшером на вызов. Диагноз оказался не криминален и звучал наподобие приступа бронхиальной астмы. Пациентка выпуска восьмидесятилетней давности. Одышка, свист и лёгкая синева на лице. Классическая, по анамнезу не гормональная, астма. Доктор принял волевое решение лечить, и дело заспорилось. Из медчемоданчика выудили всё столь необходимое: эуфиллин, атропин, гормоны — и вперёд. Фельдшер вводит, доктор контролирует.
