Анатолий Жуков - Голова в облаках
Парфенька привстал и поглядел в сторону Ком-мунской горы на том берегу — оттуда шла мотодора с рыбным профессором Сомовым и его молодым бородатым товарищем. Вчера они тоже ездили по заливу, а потом обмеряли рыбу, фотографировали, наблюдали за ее кормлением. Нынче с раннего утра хотели походить по дну залива, узнать ее конечную длину. Молодой бородач и костюм водолазный, говорят, привез или маску какую-то. Если дошли до хвоста, значит, можно вытаскивать дальше, скоро отмучаемся.
— Я, знаете ли, всегда уважал деревню, — сообщил художник, бойко махая кисточкой то по своей фанерной «поллитре», то по холсту. — Вы колхозник, разумеется?
— Мы? Нет, мы — пенсионер. Сорок лет вкалывал, теперь на заслуженном отдыхе.
— А жена ваша — колхозница?
— Всю жисть рабочая в совхозе. То доярка, то свинарка, то птичница. Пелагеей звать.
— Рабочая? Очень интересно. И живете, вероятно, счастливо?
— Когда как. Если под горячую руку попадешь, отлает. А так хорошая, смирная. Уф, духота какая, и питье не спасает.
— Да, жарковато. Что это вы пьете, если не секрет?
— Квасок, милый человек, квасок. Баба сама делала, какой секрет. Желаете?
— Я привык пить минеральную, в крайнем случае газированную, а квас — не очень, знаете ли.
— Газировка — на водной станции, — сказал Парфенька, не оборачиваясь, и помахал рукой мотодоре, показывая, где ей удобней пристать. — Будочка там есть синенькая, киоск.
— Тогда я, с вашего позволения, схожу.
Парфенька не ответил и заспешил по берегу к мотодоре — узнать, как и что.
С носа на берег спрыгнул Федька Черт, за ним бритый профессор и бородатый кандидат. В мотодоре остался Иван Рыжих — хлопотал у заглохшего движка.
— Не нашли? — спросил Парфенька.
— Чего не нашли, отец?
— Да рыбий-то хвост.
— Пока нет. Возможно, она без хвоста.
— Как так? Не может быть.
— Такой рыбы тоже не может быть, а вы вот нашли, черт возьми, и даже ухитрились поймать.
— Не ввязывайтесь, Дима, — бросил профессор на ходу. Озабоченный, на Парфеньку даже не взглянул, хотя они вчера выяснили, что ровесники, годки, и вроде бы подружились.
Парфенька поглядел им вслед и подошел к закуривающему Черту.
— Федь, будь другом, посиди на бережку вместо меня, а я за ними побегу, совещанье вот-вот. — И объяснил, что приезжий художник рисует с него картину для народа, патрет, приехал из самой Москвы, наша Хмелевка для него дремучая деревня, а мы все на один салтык, не различает.
— По одежке поймет, — усомнился Черт и выставил литой рыбацкий сапог с голенищем до паха, помахал брезентовой полой штормовки.
— А ты разденься, чего паришься так, или рано выехали?
— На зорьке. Ветер с севера дул, холодрыга… Только, Парфеня, учти, пузырек с тебя.
— И леща на закуску принесу, только посиди.
— Лады.
Обрадованный Парфенька побежал вслед за учеными, оставив на берегу праздничный пиджак и скрипучие штиблеты. Когда художник, утолив жажду, вернулся к своему мольберту, его натурщик стоял на берегу в одних трусах и курил, подставив солнцу совершенно белое кривоногое тело. Только кисти рук, лицо и шея были почти черными от загара.
— Решили совместить полезное с приятным? А мне, судя по вашему лицу и рукам, думалось, что вы весь загорелый.
— Недосуг нам, — буркнул Черт, бросив окурок в воду. — Это городские на дачах припухают, а тут по зорям вкалываешь, хоть варежки надевай.
— Извините, но на городских вы напрасно. Нельзя противопоставлять деревню городу. Я, например, уважаю деревню как таковую, с удовольствием читаю в газетах об интенсификации, механизации и химизации. Вы, надеюсь, не против таких вещей?
— Каких?
— Химизации, например.
— Это удобрения, что ли? Для нас, рыбаков, они один вред, хуже всякой напасти. С ранней весны поля с самолетов посыпают, и вот с ручьями, с дождями эти удобрения где оказываются, знаешь? В нашей Волге. А она, матушка, и так страдает.
— Очень интересно, но вам лучше одеться. — Художник досадовал на этот глупый разговор и «тыканье». — Обнаженная натура тут не подойдет. Одевайтесь и обувайтесь. — Он увидел рядом с резиновыми сапогами Парфенькины штиблеты, удивился: — А почему вы и туфли и сапоги носите?
— Для удобства, — не растерялся Черт. — Летом только в таких туфлях и ходить, а чтобы вода не попадала, мы поверх сапоги надеваем. Резиновые.
— Летом? Странно. А что же тогда осенью?
— Какая осень. Бавает, двое сапог наденешь — мало, третьи напяливаешь, а то и четвертые. Такая грязища, дожжик неделями поливает.
Художник покачал прилизанной черноволосой головой: четверо сапог надевают! И это в век НТР, в век космоса!
— Одевайтесь, товарищ, одевайтесь. И ноги у вас почему-то кривые.
— Вот еще, ноги ему не те. Сам я их искривил, что ли!
— Прошу вас, одевайтесь.
— Шутишь начальник. Ты вон в белом костюмчике под разноцветным зонтиком, а я одетый на солнце, да?
— Но ведь это вам нужно, уважаемый, а не мне.
— Нам тоже ни к чему. Нам, если хочешь на откровенность, фотограф за целковый любую карточку сделает, а если за трояк — портрет на всю стену.
— Извините, но я не фотограф, я художник, я прилетел сюда за тысячу километров. Будьте добры, оденьтесь и оставьте пререкания.
— Маленькую принесешь, оденусь. — И, видя, что эта серость не понимает, показал пальцами: — Четуш-ку водки. Двести пятьдесят грамм, по-вашему.
Художник взвел брови много выше очков, постоял, ошпаренный неожиданной наглостью, и решил дать отпор.
— Вы, любезный, поручите выполнение таких заданий более достойному человеку.
— Кому? Тут же никого больше нет, а тебе продавщица даст без слова. Вон ты какой представительный.
— Да? — «Тыканье» коробило художника, но неуклюжая похвала была приятна. — А почему вы сами не сходите?
— Денег нет. Я ей за прошлое еще два с полтиной должен.
— Хорошо. Но вы все же оденьтесь. — И ушел.
Черт опять закурил, постоял без дела и подумал, что хорошо бы сбежать домой. А то вернутся те ученые, и опять мантуль до заката. Пусть тут Ванька Рыжих постоит.
— Ваньк, ты скоро там? — крикнул Черт.
— Заканчиваю, осталось гайки завернуть.
Вскоре он подошел, вытирая руки грязными обтирочными концами. Черт объяснил, что ему надо. Иван подумал и согласился, имея свой резон: пусть рисует вместо Парфеньки, а то все ему, везунчику, и рыбу, и портрет.
— Ну бывай, — сказал Черт. — Только ты разденься, сядь и кури, а оденешься, когда принесет четушку. Так договорились?
— А не увидит подмену?
— Не разберет. Мы все для него на одно лицо.
— Ладушки. — И, проводив Черта, Иван стал раздеваться.
Художник с четвертинкой в руке увидел своего натурщика стоящим на берегу в одних трусах — не оделся, упрямец, — но стал он вроде бы покрупнее, ноги выпрямились, а волосы порыжели. Или это голову так напекло и происходит странная оптическая аберрация?
Художник отдал ему четвертинку и две карамельки на закуску. Тот выпил, не торопясь, оделся. Художник удовлетворенно кивнул прилизанной головой и пошел к своему этюднику.
— Вы тот же, товарищ рыбак? — спросил он, принимаясь за работу.
— А какой еще? — удивился Рыжих.
— Мне показалось, что вы стали выше и, простите, слегка порыжели.
— У индонезийского народа пословица есть: «Встретив человека впервые, не говори ему: «Как ты похудел». А вы меня в первый раз видите. И я вас. Разве не так?
— Так. Разумеется, так, вы правы. Но мне показалось.
— Креститься надо, если кажется.
Художник внимательно вгляделся в натурщика и смущенно взялся за кисть. Иронический совет был не лишен оснований: рыбак безусловно прежний, изменилось лишь освещение, и это необходимо учитывать. Кроме того, рыжий будет даже эффектней, с таким-то разворотом плеч, с орлиным профилем, стройностью… Можно дать в закатном освещении, и выйдет, как у Пластова в «Ужине тракториста»…
XVI
Парфенька, поспешивший вслед за учеными, догнал их уже у самого входа в кабинет Балагурова и тут с ужасом обнаружил, что пиджак и штиблеты оставил на берегу, идет босиком. Прячась за спиной старого профессора, он на цыпочках прошел за ним до длинного стола и присел рядом, поджав босые ноги под стул. Народу в кабинете собралось много, все взгляды были обращены на ученых-ихтиологов, и прокравшегося Парфеньку, несмотря на его пунцовую рубаху, не заметили. Должно быть, примелькался он за эти дни.
— Товарищи! — Балагуров почтительно встал за своим столом. — На сегодняшнем заседании мы рады видеть и приветствовать многоуважаемого члена Ихтиологической комиссии Министерства рыбного хозяйства СССР, члена научного совета по проблемам ихтиологии и гидробиологии Академии наук СССР, доктора наук, профессора товарища Сомова Андрея Кирилловича. — Он захлопал, и за ним дружно ударили руководящими руками директора, секретари. — Мы рады видеть также его молодого соратника, кандидата наук Хладнокровного Дмитрия Константиновича.
