Борис Воробьев - ДЕСЯТЬ БАЛЛОВ ПО БОФОРТУ (Повести и рассказы)
Кирилл ничего не наследовал.
Врагов у него не было.
Оставалась цель.
Кирилл попробовал четко сформулировать ее. Исходных данных было маловато, но Кирилл оперировал ими не хуже самого квалифицированного программиста электронно-вычислительной машины. В конце концов картина стала проясняться. Любопытная картина, в которой весь передний план занимала фигура китобоя. Он пребывал где-то на краю земли, почти в другом измерении, но между фактом его существования и тем, над чем в последнее время ломал голову Кирилл, обнаруживалась, как ни странно, прямая связь.
Кирилл сразу обрел душевное равновесие. В общем виде задача была решена, оставалось выяснить кое-какие нюансы. Кирилл взял лист бумаги и написал письмо во Владивосток.
"Володя, — написал он, — все идет к тому, что я, наверное, скоро объявлюсь в ваших краях. Хорошо бы встретиться. Есть одна идея, которую надо капитально обмозговать. Давай договоримся так: ты даешь мне телеграмму, и я приезжаю. Думаю, что мы поймем друг друга. Словом, жду депеши, а пока разделаюсь с разными делами. Кирилл".
Чтобы не томить мать, которую уже начинало беспокоить непонятное поведение сына, Кирилл напрямик объяснил ей свою затею:
— Еду на восток, — сказал он. — Пора свет повидать.
Мать ужаснулась и попробовала было отговорить Кирилла, но, когда в качестве последнего аргумента сказала сыну, что тот живет не как все, Кирилл лишь усмехнулся:
— Видишь ли, ма, люди не могут быть одинаковыми. Они не доски в заборе.
И мать больше не стала спорить с ним, потому что достаточно наслушалась от сына умных рассуждений и знала его упрямый нрав. Она не обижалась на Кирилла, но ей было очень грустно оставаться одной и опять подолгу, ждать коротких сыновних писем.
На заводе Кирилл проработал до осени. От китобоя не было ни слуху ни духу. Наверное, он гонялся в океане за своим Моби Диком, и это немного расстраивало планы Кирилла. Отныне ему приходилось надеяться только на самого себя. Конечно, такая неувязка не могла существенно отразиться на всем предприятии, разве что прибавлялось хлопот. Но от них нигде нельзя было избавиться, и, рассудив так, Кирилл взял расчет и стал собирать чемодан.
2
От дороги у Кирилла осталось ощущение непрерывного, неудержимого движения. Впрочем, так оно и было: словно захваченный химерической идеей обогнать время, поезд днем и ночью мчался вперед, нырял в тоннели, одолевал подъемы и спуски, с грохотом проносился по мостам. От стука колес некуда было скрыться, и даже во сне Кирилл чувствовал рывки и раскачивания пружинистого тела поезда.
Девять суток продолжался этот фантастический железный бег, и все это время Кирилл с изумлением смотрел на открывавшиеся перед ним пространства. Впервые он наяву представил себе размеры земли, на которой жил.
Во Владивосток поезд пришел утром.
Кирилл сдал чемодан в камеру хранения и первым делом отправился разыскивать китобоя. Согласно адресу тот обитал на улице Луговой, в доме номер восемнадцать. Порасспросив первых встречных о том, как пройти на Луговую, Кирилл через полчаса без особого труда нашел ее.
Дом номер восемнадцать стоял там, где ему и положено было стоять, но, как и думал Кирилл, самого китобоя в нем не оказалось. Соседи по квартире объяснили, что он уехал, а куда — они не знают. Он не предупредил их. Он вообще часто уезжает и никогда не предупреждает их, добавили соседи. Больше можно было не спрашивать.
Ночь Кириллу пришлось провести на вокзале: попытки устроиться в гостиницу успеха не имели. Кирилл не был ни командированным, ни представителем какой-нибудь организации, ни, тем более, депутатом. В представлении администрации он был частным лицом, путешествующим из удовольствия, и ему полагалось самому заботиться о себе.
Однако, как вскоре уяснил Кирилл, такое неприкаянное существование уже таило в себе зародыши будущего успеха. Оно обостряло мысль, развивало в человеке инициативу, делало его предприимчивым. Законы диалектики действовали во всех сферах бытия, и Кирилл быстро ощутил на себе их благотворное влияние. Перебрав в уме возможные варианты, он остановился на одном, который, по его мнению, должен был избавить человека от необходимости ночевать на вокзале. Как-никак Владивосток был портом и, стало быть, своего рода рынком, а экономику рынка от века определяли спрос и предложение. В данном случае — спрос и предложение рабочей силы. Эта мысль утешила Кирилла, и он с новыми силами взялся за претворение в жизнь своих планов.
Действительность оказалась совсем не такой розовой, какой рисовал ее Кирилл. Люди в конторе порта, куда он пришел утром, не хотели считаться ни с диалектикой, ни с политэкономией. Чтобы устроиться хотя бы на маломальское суденышко, нужно было иметь, во-первых, матросскую книжку, а во-вторых, местную прописку. Или вербовочные документы, если ты приехал по вербовке.
Ни того, ни другого, ни третьего у Кирилла не было. Потратив на бесполезные разговоры уйму времени, он под конец дня вновь оказался на улице. Можно было подумать, что перед ним заколдованный круг. Но раздумывать о сложностях жизни на пустой желудок было не слишком приятно, и Кирилл направился в ближайшую столовую.
Там была очередь. Пристроившись в хвост, Кирилл приготовился терпеливо выстоять положенное время, но ему неожиданно повезло. Из зала вышел какой-то мужчина и стал разглядывать толпившийся у кассы народ. Заметив Кирилла, мужчина поманил его пальцем.
— Выручай, парень, — сказал он. — Понимаешь, заказал на двоих, а приятель где-то застрял. Стынет все. Может, составишь компанию?
Кирилл охотно согласился. Очередь двигалась еле-еле, а тут ему предлагали уже готовый стол.
Кирилл разделся и прошел в зал.
Мужчина оказался инженером-строителем. Весь обед он говорил о своих делах, называл цифры, помогающие представить размах строительства в городе, упоминал канализационные трубы, арматуру, кирпич, ругал заказчиков, задерживающих доставку материалов.
Кирилл слушал его вполуха.
— Сам-то где трудишься? — спросил инженер, заметив инертность собеседника.
— Нигде, — ответил Кирилл. — Безработный.
— По призванию или по необходимости?
Кирилл рассказал о своих затруднениях.
— Понимаю, — сказал инженер. — Сам когда-то мечтал. Правда, летать. Даже в аэроклуб поступал, да вестибулярный аппарат подвел. А ты вот что, — загорелся вдруг инженер, — ты дуй-ка на Камчатку. Или даже на Курилы. Там проще. Это здесь придираются, а там работяг всегда не хватает. — Он вытащил из пиджака блокнот и полистал его. — Сегодня у нас двадцать девятое? Сейчас, сейчас… Ага, вот. Пароход будет послезавтра. Бери билет на него и дуй!
В предложении инженера была изрядная доля здравого смысла, и Кирилл тотчас оценил это. Тем более что терять ему было нечего — Камчатка так Камчатка.
— Думаете, стоит? — спросил он на всякий случай, уже твердо зная, что сегодня же побежит покупать билет.
— И думать нечего! Раз мечтаешь, надо добиваться, — ответил инженер.
Денег за обед он не взял.
— Побереги, — сказал он. — Мне эти полтора рубля погоду не сделают, а тебе пригодятся. Желаю удачи!..
В тот же вечер Кирилл купил билет на пароход и через день ранним ноябрьским утром отбыл на Камчатку.
Пароход назывался "Азией" и был таким же, как материк, громадным. Стояло время осенних штормов, но море ничего не могло поделать с пароходом: днем и ночью он без натуги утюжил волны, оставляя позади себя широкий, пузырящийся, как кипяток, след.
По утрам Кирилл обычно уходил на корму и часами простаивал там — смотрел, как пассажиры кормят всякой всячиной летящих за пароходом чаек.
Пронзительно крича, птицы пикировали на добычу, в момент расправлялись с ней, потом редкими, но сильными взмахами косых крыл легко догоняли пароход, подолгу парили вровень с палубой, и это свободное, мощное парение среди брызг и тяжкого грохота океана вызывало в душе Кирилла торжественное, похожее на религиозный экстаз чувство.
А однажды Кирилл увидел косаток. Их лучевидные твердые плавники вспороли воду поблизости от парохода. Затем, как по команде, косатки выпрыгнули из воды. Черные, лоснящиеся тела животных описали над сумятицей волн пологую дугу и с масленистым всплеском вновь погрузились в пучину. И вновь Кириллом овладело неведомое ему доселе чувство: он словно бы и сам в этот момент погрузился в бездонную глубь океана, ощутил ее холод и мрак, ее ничем не нарушаемую тишину, и ему на миг сделалось жутко и вслед за тем радостно — оттого, что страх был всего-навсего наваждением, а не реальностью.
Вечерами на пароходе зажигались огни и гремела музыка. Пассажиры собирались в теплых, уютных салонах и наслаждались покоем. И вряд ли кто-нибудь из них думал в эти минуты о том, что под ними не привычная земная твердь, а непроглядная толща черной воды, которая только и ждет малейшей оплошности, чтобы ворваться в пароход и поглотить всех. А если кто и вспоминал об этом, то старался отогнать прочь пугающие мысли, во всем полагаясь на тех людей на мостике, чьи опыт и мастерство помогали пароходу одолевать мрак и волны.
