Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013)
— Но должна же существовать какая-то мера воздействия!
— Зачем ты цепляешься за него? Не даешь шагу шагнуть!
— Он сопьется, он погибнет!
— Хочет спиваться — пускай спивается.
— Сдохнет под забором!
— Ты раньше сдохнешь, если не прекратишь гоняться за ним. Пожалей себя, успокойся. Стань наконец самостоятельным человеком, переводи своих алеутов или кого там еще.
— Что ты мне предлагаешь? В пятьдесят три года начинать все с начала?
— Да, в пятьдесят три года. Лучше поздно, чем никогда. Мы уже говорили об этом, говорили! Тебя учили семи языкам не для того, чтобы ты сплетничала с соседками. Ты должна стать полезным членом общества, ты можешь!
— Что ты понимаешь… Дурацкие прокламации.
— Это ты ничего не желаешь понимать. Неужели ты не видишь, что гробишь последнее? Чего ты добиваешься? Чтобы он встал и ушел? И уйдет. Ему сорок восемь, вокруг полно очаровательных молодых женщин. Посмотри на Поповых! Этого ты себе желаешь? Думаешь, ухватилась за молоденького мальчишку и навсегда пришпилила к своему подолу?
— Я не ухватилась, я спасла его.
— Заслуга тридцатилетней давности. На заре вашего романа ему было столько лет, сколько мне теперь. Почти столько же. С тех пор он вырос, жаждет наконец обрести свободу и независимость, а ты виснешь на нем, как чугунная гиря.
— Да? Жаждет? Почему же раньше не ушел?
— Потому что ты не давала. Воспользовалась тем, что он открыл тебе какую-то свою тайну. Не знаю, в чем она заключается, — от меня вы все скрываете, но именно это удерживало его возле тебя. Вовсе не дочь, как можно было бы подумать, а страх перед разоблачением. Опасался твоего длинного языка. Ты по-прежнему ставишь на эту карту, но все меняется, буржуазное происхождение, того гляди, перестанет быть преступлением, тебе не долго осталось держать его в рабстве. Вот тогда ты окажешься на полной мели.
— Что ж, возможно, ты права, тетя Надя предупреждала, что это ненадежный вариант, — всхлипывает мама.
— Ненадежный вариант! Пахомов был надежным вариантом? Ракушка-прилипала! Добром это не кончится.
— Всю жизнь только и делаю, что пекусь о его благе. Ничего никогда не сказала… Ни единым словом не попрекнула…
— Не попрекнула! А кто поскакал жаловаться в партком, когда у него был роман с Агнессой?
— Боже, нашла что вспомнить! Любая на моем месте поступила бы точно так же. И когда уж это было…
— Это было постоянно. Постоянный шантаж, вечный дамоклов меч над головой.
— Да, конечно, он невинный агнец, а я грозная фурия. Прекрасно.
— Давай перестанем копаться в определениях. Попробуй жить разумной достойной жизнью. Вот и все.
Учет замачиваемого белья наконец завершен, можно лечь.
— Светлана, Светлана!
Голос приходит будто из какого-то нездешнего дальнего далека. Это не мне, не мне…
— Светлана, проснись! Боже мой, что же это? Светлана, Светлана!
Не мне, не мне… Мучает, тормошит, чего-то требует…
— Проснись! Ты что — нарочно не слышишь?!
Я наконец выныриваю из тяжкого цепкого сна.
— Что такое?
— Мне плохо, нечем дышать! Открой форточку.
Я поднимаюсь с раскладушки, с закрытыми глазами, пошатываясь, бреду к окну. Из-за ее дурацких цветов на подоконнике ногу негде поставить. Форточка намертво примерзла к раме.
— Невозможно открыть…
— Возьми топор и разбей!
Спрыгиваю на пол, нашариваю под ее кроватью баул с инструментами, вытаскиваю топор, возвращаюсь на подоконник и принимаюсь тыльной стороной топорища колотить по раме. Жалко разбивать стекло — чем его потом затыкать? В такой мороз… И осколки разлетятся…
Форточка отскакивает, каскад ледяного воздуха устремляется в комнату.
— Не могу… Нечем дышать! Окно! Открой окно!
— Как я его открою? Оно заклеено на зиму.
— Сделай что-нибудь, выбей стекло…
Безумие, комнату и так уже заливает арктическим холодом.
— Хорошо, не нужно… — стонет она и начинает хрипеть.
— Вызвать “скорую”?
— Нет, не надо, сейчас пройдет. Поправь подушку.
Чем тут поможет подушка! Я бегу в коридор к телефону. Ноль три, ноль три, ноль три! Наконец отвечают.
— Маме плохо!
— Что с ней?
— Сердечный приступ!
— Вызывай неотложку.
— Ей очень плохо, она хрипит!
— Срочная не выезжает на сердечные приступы, вызывай неотложку.
— На что же она выезжает — ваша “скорая”?
— На дорожные происшествия, ножевые раны и маточные кровотечения.
Отбой… Как ее вызывать, эту неотложку? Хоть бы сказала, как ее вызывать!.. Ноль три, ноль три, ноль три!
Глафира Васильевна выглядывает в коридор. Пускай она вызывает. Я возвращаюсь к маме. Она дышит с трудом, с присвистом, но по крайней мере не хрипит. Хорошо хоть так. Я пытаюсь подложить ей под голову еще одну подушку.
— Все, я умираю, — произносит она внятно. — Будь счастлива.
— Мама, прекрати! Ты не на сцене! Зачем ты устраиваешь эти представления? Сейчас прибудет неотложка.
— Поздно… Слишком поздно для меня…
— Прекрати! Чего ты добиваешься? Надеешься, что он раскается? Упадет к твоим ногам?
Она начинает подергиваться, по лицу пробегает судорога, голова откидывается. Ей действительно плохо. Действительно плохо… Кажется, потеряла сознание. Рот открыт…
В комнату заходят Елизавета Николаевна с Прасковьей Федоровной. Потом еще кто-то. Ежатся от холода.
— Бутылки, бутылки надо к ногам! — волнуется Елизавета Николаевна.
— Руки растирайте!
Народу прибывает, комната полна соседок, каждая дает советы и, главное, интересуется, где же Павел Александрович.
— А где же Павел Александрович?
Я молчу.
Неотложки все нет. Кто-то догадывается захлопнуть форточку. Мы звоним, звоним… Глафира Васильевна сует мне трубку: говори ты!
— Она без сознания! Она потеряла сознание!
— Что я могу? — отвечает равнодушный голос. — Я ничего не могу. Вызовов много, а машин нету. Не поставлю ж я вас впереди других. Ждите.
— А где же Павел Александрович? — не унимается Глафира Васильевна.
— Может, сами понесем? — предлагает Елизавета Николаевна. — Как тогда…
— С ума ты сошла! — говорит Прасковья Федоровна. — Мороз тридцать градусов.
— Где же Павел Александрович?
— Нужно поднять ее повыше! — командует Валя Блатина. — Посадить и подпереть сбоку подушками.
— Наоборот, положить! — уверяет Нина Ильинична. — Плашмя, вообще без всяких подушек. Чтобы кровь не отливала от головы.
Все суетятся, кто-то тащит подушки, кто-то решительно отбрасывает их, кто-то прижимает к ногам бутылки с горячей водой, кто-то растирает руки.
Наконец появляется врачиха в сопровождении лифтерши тети Дуси, подходит к маме, берет ее руку, щупает пульс на шее, смотрит на меня.
— Вы не видите, что она мертва?
— Как — мертва?
— Минут сорок уже как мертва.
— А мы вас два часа вызываем! — подскакивает к ней Глафира Васильевна.
— Что мы можем сделать? — отвечает врачиха с обидой. — Вызовов много, нельзя знать, кому действительно плохо, а кто просто так паникует. Да еще такой мороз, машины отказывают.
— Мы думали, без сознания… — говорит Елизавета Николаевна. — Мы бутылки…
— Уберите ваши бутылки.
— Как — мертва? — повторяю я.
— Как мертва? Умерла.
Умерла… Я отхожу к двери, прижимаюсь виском к косяку. Умерла?.. Вот это — вся жизнь?.. Это — ВСЯ ЖИЗНЬ?!.
Птицы летят на выход
Гришаев Андрей Робертович родился в Ленинграде в 1978 году. Окончил Ленинградский электротехнический институт. Автор поэтической книги “Шмель” (2006). Лауреат премий “Нового мира” (2007) и “Знамени” (2009). Живет в Москве.
