Роман Парисов - Стулик
– (Ха-ха.) Ро-о-омик! Представляешь себе, я с утра пошла гулять с подружкой на ВДНХ, надела, конечно, твоё платье – а какие-то идиоты пристали, поедем с нами, деньги высунули, а когда поняли, что им не светит, то все ноги облапали – знаешь, как неприятно!
(Та-ак, первые издержки строительства вселенной.)
– Ур-роды! – я вскипел. – Где же, малыш, твоё у-шу… А ничего, вот будешь знать, как без Ромы платья надевать короткие.
– Нет-нет, я его теперь никуда-никуда, только с тобой, Ро-о-омик! Тут вот мама тебе привет передаёт.
– Да-а-а? Ну ей тоже… поцелуй от меня ручку.
– Нет уж, ручки сам целуй…
– Не сердится на меня, что вчера поздно тебя привёз?
– Да нет, всё нормально. С тобой же можно. Ой, ой, Рома, крабик!! Какой красивый. Чуть на него не наступила… Это я тут хожу, мочу ножки. Бе-едненький, беги отсюда, пока тебя тут не задавили!.. Побежал, побежал…
– Сколько раз купалась, русалка?
– Нисколько. Я в этой воде не плаваю. Ты что-о, ты б видел, сколько здесь наро-оду – всякие тётки, мужики пузатые… И ещё я боюсь – говорят, в Москве-реке уже трёхголовых рыб вылавливают.
– Трусишка. Там же очень жарко.
– Да, а зато знаешь как загорела вся, у меня такая полоска белая уже на попе!
– То есть готовишься к нашей сегодняшней встрече.
– Н-н-ну да. Ой, одну секундочку… Это я уже на верблюда залезла, ой, такой живой холмик, какой классный, краса-авчик, краса-авчик – это я его глажу. А, я забыла сказать – я здесь случайно совершенно Виталика встретила – ну, помнишь, я говорила? – тренера по конному спорту, он тут с лошадками и верблюдом… Созвонимся попозже, ладно?.. Ты ведь ещё работаешь? Часов в пять. Пока!
Ещё одну блаженную минуту поваляюсь на ковре… Только что на нём был убит пресс. Возмущённая перистальтика гоняет волнами по организму метаболическую бодрость. От Светиных звуков вырастает во мне лепесток. Я знаю, я вижу, что будет сегодня. Что выйдет из первого перегляда, когда она впорхнёт в машину… Сегодня мы, взявшись за руки, поедем ко мне! Я почуял это с первых её ноток. Сладкие вибрации неизбежности.
Я закидываю голову и улыбаюсь во весь шкаф (лицо в зеркале свисает от носа к ушам). Потерпите, бархатный ковёр, розовое зеркало! Замрите на несколько долгожданных часов. Скоро-скоро зальёт она вас дивными своими изгибами, юными своими трелями. Тот лепесток во мне растёт, пульсируя, – и вот уж неуёмным стеблем прёт он из меня, опаляет горло.
Холодный душ даёт силы ждать, возвращая к реальности.
Птицы надрываются за окном. Свежий, незапятнанный денёк. Последнее время такое впечатление, что дела сами собой делаются, всё, что надо, бойко так откатывается, впуливается, сливается… Клиенты сами названивают, покоя не дают, но я их ловко так: раз-два… раз-два… Да, тут вот недавно случился казус: нашёл я вроде нового заказчика, так оказалось, что брал он там же, где и я – на фирме N то есть, но только дороже, естественно (он – колбасник, каких у фирмы N тыща, а я-то – дилер!). Цена моя, видишь ли, ему понравилась! Так что, вы думаете, я сотворил в этой щекотливой ситуации?!
Вы, конечно, тут же представите себе щекотливость, ещё насупитесь немножко, – вспомните, наверно, преподавателя политэкономии на первом курсе, а после-таки улыбнётесь нерешительно и спросите еле слышно:
– Что же сотворил ты с ним, Ро-ма?
И я вам отвечу, небрежно так, а в голосе плохо скрываемая гордость будет проскальзывать:
– Ну что – продал ему, конечно. Слабо – клипсы фирмы N – да её же клиенту, и ещё полтора конца вытянуть?! А всё почему? – отка-а-а-ат!
Тут вы, должно быть, сожмуритесь укоризненно:
– Какой ты, Рома, мелкий проходимец.
А то и сыронизируете тонко:
– Какой у тебя, Рома, богатый словарь.
Скажете – и пойдёте себе неприязненно. А то бы рассказал я вам другую историйку, чтобы не думали, что всё у меня так гладко, – про ещё одного проходимца, да только тот поглавнее будет. Махмуд-то, водитель мой, опять отличился – деньги наличные за клипсы ему отдали, а он по дороге где-то и потратил. Не то чтобы так прямо, конечно, – шрус, говорит, на ходу обломился, до эвакуатора дело дошло, – вот тебе и все десять тысяч там, в шрусе в этом. А проверить как? – бог его знает, где он там, шрус…
Тут, я вижу, вы возвращаетесь и ехидно так в глаза мои заглядываете:
– Так а чек-то, чек-то есть?
А я вам отвечаю, вздохнув тяжело:
– Нету чека, нету. У меня, говорит, на автосервисе все родственники, всё дёшево и на доверии. Так что захочешь чек – какой надо, такой и будет.
Тогда уж вы делаете так пальцем возле виска, а в выражении-то явственно злорадство прописано:
– Ну и ос-сёл же ты, Рома!
– Так а я знаю, ребят. Да я уж – представляете, до чего дожил? – его-то и не корю даже, я себя корю: вовремя не вспомнил, что срок подошёл очередного действа! Ведь давно уже я периодичность выявил, цикличность определённую. Как квартал кончается – то у него родственник умер, то жену в больницу кладут, то с машиной что серьёзное, то в аварию попадёт, – и всё аккурат долларов в триста-четыреста уложится! Премиальные, типа, сам себе назначает.
Тут вы совсем слюной исходите.
– Гнать его в шею, к чёртовой матери!..
– Нет проблем. А работать кому? Я бы вам предложил, но вы ж не будете за три сотни в месяц? Ну хорошо, а за триста пятьдесят?.. Ой, где же вы? А-у-у!
Да. Вечно один на передовой. Надежды нет ни на кого.
* * *
Удивительно, что это случается со временем, когда чего-то очень ждёшь: занимаешь себя работой всяческой, чтобы его скорей перемолоть, решаешь задачи свои рутинные, увлекаешься даже помаленьку, глядь – ан уже полшестого, и день тускнеет, он становится другим, из розового – жёлтым, а потом – бледно-оранжевым. И разольётся вдруг, и защемит внутри тоска-печаль необъяснимая, не тягостная, нет, – но светлая и стройная какая-то. Что же с тобой, Рома, ясноглазый трубадур, о чём твоя тревога? То ль сожалеешь о кончине дня, который мог бы ты прожить иначе? То ли боишься вечера, что тихо подползёт и незаметно тронет сизым локтем? Или скучаешь по тому, что мог бы, а не смог и уж теперь не сможешь?..
…а чтой-то ты вообще в жизни делаешь, Рома? Чем занимаешься-то, Ромик? Ро-о-омик?! Спекулируешь клипсами и совращаешь малолетних козочек? А? Такая вот волнующая невысказанность бытия!..
…но что с тобой, эй, ведь всё же хорошо, хорошо же всё же. Ты с ней договорился, она красится уже или в душик там пошла. Уй, как всё хорошо-о-о-о!
– А вдруг не хорошо. Вдруг эта девочка… мираж?! А жизнь идёт всерьёз – я становлюсь старей… Не лучше. Не добрей, не краше, не счастливей…
…господи, вот опять к Тебе припадаю, опять хочу чего-то от тебя, ты уж прости, что я всё о том же, нет чтоб о душе уже подумать, да?.. Вижу я, понял ты меня, потянулась она ко мне. Она, конечно, грешная везде (направи её на путь истинный, святая матерь божья!), но искренняя… Настоящая какая-то она! Влюбился я в неё, господи, ведь это – самое главное, да? Ведь сам же учишь, любят просто так, просто так, а не за что-то, и тобою только рождается любовь и к тебе же уходит… …господи, и если это Любовь, и если от Тебя она, а не от дьявола – умоляю, сделай её взаимной, спаси её, дай пронести через пошлости нынешние! А коли от лукавого это искушение, так дай понять и забери Светика от меня, и не надо даже плотских мне утех, только чтоб на высоте остаться перед девчонкой и перед самим собой! И с утратой я смирюсь, и на всё твоя воля, и аминь!…
Сложны и прекрасны чувства мои после молитвы. Как и тогда, недели две назад, ты вдруг выходишь из своих печалей, паря-порхая, изнутри светясь. А теперь даже кажется, будто не было в какой-то миг иконы, а были оголённый я и всеобъемлющий Он, и этот оголённый я наверняка не удивился бы даже и не струхнул, если бы Он, к примеру, решил ответить мне! (Разговаривал же я только что с кем-то? Или с самим собой?)
А ещё я схожу с молебенного моего дивана довольный. Довольный тем, что не представлял себе нагло в самом конце молитвы знак бесконечности, как учила меня одна ведунья, а наоборот, отступился скромненько от испрошенного – заранее, на всякий случай.
Вот какие мысли владеют мною, только сполз я с дивана и ненароком взглянул на часы.
До исторической встречи оставалось сорок пять минут!
Ну, вы представляете себе, что здесь началось… так что не будем тратить время и эпитеты на бестолковое описание тех возбуждённых, сумбурных, сумасшедших действий, которыми сопровождается сей резвый вылет навстречу счастью. (Интересно ли в который раз вычитывать, как наш влюблённый герой кинулся, прыгнул, взрыл, рванул, понёсся, полетел…)
Лучше перенесёмся сразу туда, на проспект Мира, да наконец-то взглянем на Светика, которая уже, конечно, стоит у подъезда и вся в себе, то есть в подправлении специально по такому случаю придуманной немыслимой завивки. Побибикаем ей повеселей. Какое-то вдруг чёрное коротенькое платье, каблуки, голые ноги слепят загаром… Перламутровые губки.
