Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
– Четвертый том полного собрания сочинений, – кричал им вслед Сергей. – Каутский нам – не товарищ!
Сыщики прибавили шагу и выскочили из дома.
XI
Взглянув на часы, Сергей решил убить еще час и совершить экскурсию по дому, осчастливив тех соседей, которые еще не имели чести его знать, знакомством с собой.
Вдыхая в себя запах стирального мыла, – кто-то затеял стирку, – он стал спускаться по лестнице, ведя ладонью по широченным деревянным перилам. Налево от лестницы, судя по запаху, был туалет, а направо, почти напротив, – распахнутая дверь в квартиру. Эта квартира была намного меньше и проще его квартиры – комната всего одна, но начиналась квартира с кухни, которая отделялась от комнаты большой печкой. Рядом с этой печкой на двух массивных табуретках с облезлой краской стояла цинковая детская ванночка. Женщина в выцветшем ситцевом платье стирала, поставив в ванночку металлическую стиральную доску в деревянной раме и возя по ней бельем. Рядом с ванночкой лежал большой кусок черного стирального мыла. Сергей поморщился: запах мыла был, на его вкус, уж слишком резким.
Услышав скрип ступенек, женщина оглянулась. Сергей остановился, предоставляя ей возможность себя рассмотреть. Однако если женщина и была в восхищении от его узких джинсов, клетчатой рубашки и жилетки с карманами, она очень искусно это скрыла. Во всяком случае, у Сергея было впечатление, что она посмотрела на него с большим неодобрением, перед тем как резко захлопнуть дверь. Пожав плечами, он пошел дальше по коридору, рассматривая двери – они были по обе стороны. Он вдруг почувствовал, что замерзает. В неотапливаемом коридоре было не просто холодно, а морозно. Его обогнал какой-то человек – видимо, возвращался из туалета. На нем были широченные брюки с ремнем. И рубашка, и серый шерстяной жилет, надетый поверх нее, были заправлены внутрь. Сергей зачарованно посмотрел на его прическу. Она представляла собой как бы множество торчащих вертикально вверх спиральных антенн, как у инопланетян. Черные антенны тесно переплелись между собой, им было тесно на голове, и они боролись за место под солнцем, вытесняя друг друга вбок и вперед, на лоб. Человек с антеннами замедлил шаг и с любопытством уставился на Сергея.
– Не холодно? – дружелюбно осведомился он.
– Да вот, не рассчитал, – рассмеялся Сергей. – Я еще не успел рассмотреть дом. Любопытно, знаете ли…
– Конечно, – немедленно согласился незнакомец. – Надо же знать, где живешь. А вы наш новый сосед?
Сергей кивнул и протянул руку.
– Сергей, – представился он. – Бахметьев.
Человек с антеннами протянутую руку энергично пожал.
– Смышляев Коля.
– Очень приятно, – сказали они оба хором.
Коля Смышляев гостеприимно распахнул дверь в свою квартиру и осведомился, что Сергей преподает.
«Как же они тут все повернуты на работе, – с тоской подумал Сергей. – Сейчас спросит, где воевал!»
Он не ошибся. Торопливо рассказывая заготовленную версию, он осмотрелся. У стены сбоку стояла широкая кровать с железными спинками. На побеленной стене на длинном ремешке из натуральной кожи висел фотоаппарат. Сергей узнал его – у деда оставался такой же со времен его молодости. Чехол привинчивался к донышку фотоаппарата широким винтом. Дед до сих пор пользовался им, и в ответ на попытки подсунуть ему современные шедевры с кучей прибамбасов он с гордостью показывал старенькую «Смену». Он говорил, что им можно гвоздь забить и ему ничего не будет. С этим было трудно спорить – пластмассовые корпуса справлялись с гвоздями несколько хуже.
У стены напротив возвышался радиоприемник на ножках, с огромными круглыми деревянными ручками.
Перед окном стоял большой деревянный стол, который создателями, вероятно, был задуман как письменный. Однако сейчас он настолько был завален железками, проволокой, деревянными ящичками с какими-то большими деталями, индукторами, резисторами и прочими радиодеталями, что больше походил на лабораторный стол в физическом кабинете. За столом сидел подросток – уменьшенная копия папы. Антенны у него на голове были несколько гуще, серый жилет – уже, брюки – шире и мешковатей. На звук голосов он не обернулся. Справа от него стояло несколько сооружений в виде соединенных друг с другом радиодеталей на железных подставках.
– Мой Генка! – с гордостью сказал Коля. – Радиоприемники собирает.
– Зачем ему столько? – искренне удивился Сергей. Судя по тому, как обернулся подросток Гена, Сергей понял, что сказал что-то очень святотатственное. В глазах папы с сыном, устремленных на него с немым укором, плескалось столько изумления и обиды, что Сергей начал поспешно выкручиваться:
– Можно же теперь что-нибудь другое собирать.
– А что? – не перестал изумляться Гена.
– Ну… микрофон какой-нибудь… или электрический звонок, или аппарат Морзе.
Изумление в Гениных глазах сменилось интересом:
– А я азбуки Морзе не знаю.
– А я тебе книжку принесу, – вдохновился Сергей, старательно завязывая новый контакт с аборигенами. – Мы можем с тобой сделать два аппарата и друг с другом перестукиваться.
– Так нету книжек, – удивился папа Коля. – И ключей нету.
– Найдем! – легко пообещал Сергей – тем более легко, что доставать все равно будет Андрей.
Делая вид, что он рассматривает детали, Сергей ловко прилепил камеру к деревянной полке над окном.
Поражаясь, как легко здесь заводить знакомства, Сергей, выслушав многократные приглашения заходить в любое время, отбыл на банкет.
Следующие две недели Сергей разрывался между занятиями, которые неожиданно потребовали большой подготовки, своим банком, где Артемьев вместе с Курицыной дружным дуэтом кричали без него «SOS», и домом. Дед потихоньку «вспоминал», как он собирал деньги для Комаровых, посещал лекции внука и обсуждал с Барсовым возможность лечения шизофрении и психических заболеваний с помощью измененных воспоминаний, вызванных посылаемыми в прошлое спецагентами. Гуля, пристыженная Александром Павловичем, постепенно смиряла свой гордый дагестанский нрав и готовила вместе с Сережиной мамой долму. Такая Гуля нравилась Сергею гораздо больше, и он доставлял ей разные сувениры из прошлого, вновь подумывая о свадьбе.
В феврале ему поручили заниматься «Студенческой весной». Он, как чертик из шкатулки, появлялся в лаборатории и мчался за электрогитарами, нотами, фонограммами, выкачивал из Интернета сценарии.
Иногда он, весь запыхавшийся, появлялся дома и хватал из маминых рук бутылку с подсолнечным маслом.
– Там масло семечками воняет, представляешь? – возмущенно говорил он и исчезал.
Через пару дней он снова появлялся, совал матери под нос бутылку подсолнечного масла изготовления тысяча девятьсот пятьдесят третьего года и восторженно кричал:
– Мам, ты только понюхай – оно семечками пахнет, представляешь? Не то что ваше, выхолощенное.
Мать только разводила руками. А Сергей уже мчался к отцу, мирно сидевшему у телевизора, и тряс его за плечо:
– Пап, «Песню про черного кота» в пятьдесят третьем уже пели?
– А? Что? – пугался отец, очнувшись от думы, которую он думал во сне.
– Жил да был черный кот за углом, – объяснял Сергей.
– Э-э-э… м-м-м-м… да вроде… – мучительно вспоминал отец.
– Вроде не пели еще, сынок, – отзывалась с кухни мать, соображая, что делать с маслом из прошлого: от запаха, хоть и натурального, уже успели отвыкнуть.
– Не пели? – огорчался Сергей. – А, ладно, какая разница. Все равно споем.
Сергей неплохо играл на гитаре, и у него был небольшой, но очень приятный голос. Сам он на сцену лезть не собирался, но напевал песни студентам и репетировал вместе с ними. С танцами было хуже. Танцы он показывать не мог, а то, что изображали ему Тростникова с Паниной, вызывало у него большое недоумение.
– Неспортивно! – решительно заявлял он. – Так каждый может. Нет, девчонки, надо круче.
Пока «девчонки» соображали, что означает «круче» и прилично ли это, он уже мчался к группе студентов, играющих сценку по Чехову «Медведь».
– Как ты на них смотришь, как смотришь! – кричал он парню, изображавшему старого Луку, который полез было с топором спасать свою хозяйку и обнаружил ее целующейся со злодеем, от которого и хотел спасать.
– Как я смотрю? – обижался парень.
– Ты смотришь, будто у тебя глюки.
Парень каким-то образом сразу понимал, что глюки – это плохо.
– Ты должен радоваться за них и тактично и смущенно исчезать.
– А вы! – гневно обращался он к артистам, изображавшим госпожу Попову и Смирнова – Вы чего стоите рядышком, как пионеры-герои? За ручки держатся, тьфу! И от чего, по-вашему, Лука смущаться должен?
Актеры краснели и что-то мямлили, вызывая целый тайфун возмущения новоявленного худрука:
