Жак Рубо - Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.
Тогда Блоньяры только что поженились, только что устроились в своей первой квартире в провинциальном городке, где началась его служба, и молодая женщина (ей не было еще восемнадцати) впервые готовила мужу обед. Крошечная квартирка была на шестом этаже неказистого дома, в бедном квартале, но на тихой улице; стоял сентябрь, было жарко, и Луиза приготовила тушеное мясо: всю ночь оно томилось на медленном огне, в винном соусе с пряностями; утром она дала ему остыть, тщательно сняла жир, снова поставила на плиту, снова сняла жир; незадолго до прихода Ансельма сварила морковь; под конец она встала у окна и то и дело высовывалась на улицу, высматривая знакомую плотную фигуру, чтобы в последнюю минуту сдобрить благоухающий соус тертым сыром. Но вот и Ансельм. Она услышала, как он открывает дверь. Он вошел в кухню и вдруг, не сказав ни слова, даже не поцеловав ее, угрожающе нахмурил черные брови, схватил благоухающую кастрюльку и выбросил ее в окно! Он терпеть не мог сыр!
Глава 16
Стратегия паука
— Действовать будем так, — сказал инспектор Блоньяр.
А мы с инспектором Арапедом, наевшись тушеного мяса и трубочек с кремом, внимательно его слушали.
— Нервный центр всего дела, его гордиев узел — теперь я в этом убежден так же, как и вы (он кивнул в мою сторону), — находится в доме 53 по улице Вольных Граждан. Нутром чую, — добавил он, не замечая, что цитирует любимое выражение своего коллеги и друга из Скотланд-Ярда, инспектора Ловетта (принявшего Блоньяра в свой «Союз друзей английского барсука»: см. «Блоньяр в Лондоне», следующую книгу нашей серии, которую мы выпустим, если разойдется эта — поняли намек?). — Наш молодчик прячется в одном из шести подъездов этого дома. Он летает там и сям, как увертливая, но безмозглая муха. А мы запасемся терпением, как паук, мы соткем паутину и заманим туда муху, то есть Грозу Москательщиков. Ладно! Где раскинуть паутину? В сквере напротив дома, примыкающем к Святой Гудуле, есть три скамейки. На средней с утра до вечера буду сидеть я, переодетый бродягой. Это позволит мне расспрашивать людей в местных магазинах, особенно у мадам Эсеб, и в кафе, не привлекая к себе внимания. Инспектор Арапед, которого абсолютно невозможно принять за кого-либо, кроме как за инспектора полиции, будет опрашивать всех официально. А вы, молодой человек, заставьте разговориться ваших друзей в этом квартале. Никакой конспирации, напротив, преступник должен знать, что мы идем по его следу, он должен испугаться и совершить промах. И этот его неизбежный промах будет подобен полету неосторожной мухи, он угодит в паутину, а в центре паутины буду сидеть я, Блоньяр.
— Оʼкей, шеф, — без энтузиазма согласился Арапед.
Он терпеть не мог это занятие — целыми днями записывать в блокнот идиотские ответы свидетелей на дурацкие вопросы, которые по обязанности надо им задать. Потом надо было распечатать все в трех экземплярах и, наконец, кратко изложить Блоньяру, чтобы тот не тратил свое драгоценное время на чтение.
— С чего начинать?
— С бакалейной лавки.
Выйдя от Блоньяров (инспектор Арапед остался обсудить некоторые детали), я свернул на улицу Козий Скок, миновал винный магазин, где купил бутылку муската для мадам Блоньяр (очаровательная женщина, очень утонченная, но с головой ушла в хозяйство), и сел на скамейку в саду на Арденнской площади. Надо было собраться с мыслями. Я поразмышлял о Деле, о его возможном скором завершении, а затем подумал о Гортензии, которую не видел с того самого утра, утра начала романа. Она больше не проходила в восемь часов мимо лавки Эсеба; возможно, она заболела. Я решил расспросить о ней у Иветты — кажется, это ее подруга, — но мой интерес к Гортензии пошел на убыль, опасный момент уже был позади.
Недалеко от меня двое малышей, очевидно брат и сестра, играли на лужайке. За ними присматривала очаровательная молодая особа, с которой я тут же завязал беседу: это оказалась студентка из Польдевии по имени Магрушка, приехавшая в город на лето (мы вставили эту сцену для того, чтобы читатель не волновался за Рассказчика: истины ради мы лишили его всякой надежды на взаимность Гортензии, но зато, скажем по секрету, студентка Магрушка не останется к нему равнодушна). Примерно через час я расстался с ней, чтобы написать отчет о совещании у Блоньяра, и мы условились о встрече в ее свободный день. В сквере Отцов-Скоромников никого не было.
Теперь, когда я перечитываю в синей тетради эти заметки, все видится мне гораздо яснее и отчетливее, чем два года назад, когда я по горячим следам, сразу после развязки, написал бестселлер, благодаря которому смог целиком посвятить себя призванию романиста (имеется в виду «Блоньяр и Гроза Москательщиков», первый роман блоньяровской серии: просим не путать это дешевое чтиво с нашими сочинениями. — Примеч. Автора). Теперь уже очевидно, что поворотным пунктом в расследовании стал этот обед и вдохновенный, беспроигрышный план Блоньяра, принятый в присутствии Арапеда, жены инспектора и меня самого перед блюдом с пирожными: раскинуть паутину на скамейке сквера Отцов-Скоромников. Конечно, буря в ночь осеннего равноденствия поставила решающую точку, подбросила недостающую улику, и все же, если бы в сквере почти круглые сутки не сидел Блоньяр, неузнаваемый, но излучающий энергию, ум и упорство, то преступник скорее всего не допустил бы роковую оплошность, которую ветер, орудие судьбы, превратил для него в катастрофу.
В понедельник утром в сквере появился инспектор, закутанный в длинный, засаленный, проеденный молью старый халат, в замасленном берете (им вытерли сковородку мадам Блоньяр), с лакричными разводами на лице, обутый в кеды, которые он позднее сменил на резиновые сапоги. Я почти уверен, что преступник физически ощутил его присутствие, его ауру, его жажду справедливости и стал терять почву под ногами.
Среди всех данных, какие удалось собрать Арапеду, ежедневно в десять утра являвшемуся с докладом к инспектору прямо в сквер (а я с моей синей тетрадкой садился на скамейку рядом, чтобы сделать заметки для будущей книги), первую ниточку нам подбросила консьержка, мадам Крош: по ее сведениям (ради которых несчастному Арапеду пришлось вынести целую лавину грязных сплетен и доносов на каждого жильца) за последние два года в доме не появилось ни одного нового лица; в двух или трех квартирах никого не было — их владельцы уехали в провинцию или за границу, но не стали на это время сдавать их внаем. Так она сказала Арапеду, и мы ей поверили. И Блоньяр молниеносно сделал вывод — преступника надо искать среди обитателей дома, это господин с респектабельной внешностью, которая вводит в заблуждение даже его близких, своего рода доктор Джекил, скрывающий в себе мистера Хайда. Это был первый шаг к истине.
Второй шаг нам помогла сделать юная Вероника Буайо; поделившись с ней батончиками, инспектор заручился ее доверием и получил шанс выловить жемчужины в потоке детского лепета. Много раз, надеясь, очевидно, на еще один подарок доброго дяди, она повторяла, что черная краска — это так интересно, и неправду говорит мама, будто маленькие девочки всегда пачкаются, если рисуют черной краской, а еще неправда (она рассказывала об этом с перерывами в несколько дней, среди других разговоров, и только Блоньяр с его феноменальной памятью мог связать все воедино), будто черная краска больше не продается. Однажды вечером она видела в окно (квартира Буайо находится в третьем подъезде на первом этаже, и Вероника влезала на подоконник, чтобы впустить Александра Владимировича), как один дядя играл с банкой черной краски. Она показала Блоньяру, где играл дядя, но для меня навеки останется загадкой, как инспектор сумел добиться своего, не пообещав за это банку краски. Но дело не в этом; показания Вероники позволили резко сузить круг подозреваемых, ибо вышеупомянутый дядя (описать его она не смогла, но нельзя же иметь все сразу) выходил из четвертого подъезда.
Трудно было переоценить последствия этого открытия, и когда я услышал новость, меня пробрала дрожь восторга. Даже обычно невозмутимый Блоньяр, казалось, был перевозбужден, и будь он настоящим бродягой, я поклялся бы, что он пьян. Только Арапед оставался холодно-бесстрастным и даже пожал плечами, но для него это было типично. Число подозреваемых сразу сократилось до девяти, так как в четвертом подъезде было только девять обитаемых квартир; дом был пятиэтажным, на каждом этаже по две квартиры, итого десять, но в одной квартире, по словам мадам Крош, сейчас никто не жил, значит, их оставалось девять.
Тут Арапед достал из большой черной папки, которую держал под мышкой, план четвертого подъезда, и мы углубились в список жильцов. Выглядел он так:
Левая сторона
Первый этаж: месье Андерталь, антиквар;
