Жак Рубо - Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.
Левая сторона
Первый этаж: месье Андерталь, антиквар;
второй этаж: месье Неликвидис, представитель фирмы (пылесосы и сковородки);
третий этаж: семья Орсэллс;
четвертый этаж: месье и мадам Ивонн;
пятый этаж: мадемуазель Мюш.
Правая сторона
Первый этаж: месье Жозеф, пономарь Святой Гудулы;
второй этаж: мадам Энилайн, химическая чистка и крашение;
третий этаж: семья Груашан;
четвертый этаж: временно свободен;
пятый этаж: сэр Уайффл, писатель-свиновед на пенсии.
Блоньяр долго размышлял над этим списком. Потом сказал:
— Мадемуазель Мюш, конечно, можно не принимать в расчет. Наш преступник — мужчина.
— Но, шеф… — начал Арапед.
— Никаких «но»! — отрезал Блоньяр. — А кроме того, если мне не изменяет память и если в твоем докладе нет ошибки, в ноябре прошлого года мадемуазель Мюш стукнуло семьдесят три, и я не очень представляю, как она выходит по ночам рисовать на стенах черной краской мужчин, которые мочатся, а уж тем более — как она устраивает погромы в москательных лавках. Князь Горманской в отъезде, его квартира пустует — стало быть, две квартиры исключаем. Остается семь.
Я не мог представить себе в роли преступника булочника Груашана или пономаря, и Блоньяр согласился со мной, что это маловероятно, но в расследовании преступлений не стоит полагаться на маловероятность, и не стал вычеркивать их из списка. Правда, он признал, что они остаются в нем ненадолго.
— Сейчас я назову вам подозреваемых в порядке вероятности, каким он видится мне, — сказал он.
Я тут же зафиксировал это на бумаге. Скоро мы увидим, как Блоньяр был близок к истине.
Список подозреваемых в порядке вероятности, как его видел инспектор Блоньяр:
1,2. Месье Неликвидис и месье Ивонн (в равной степени);
3. Орсэллс;
4. Андерталь;
5. Сэр Уайффл;
6. Груашан;
7. Жозеф.
— Так, ребятки, — сказал инспектор, потирая измазанные лакрицей руки, — дело начинает проясняться!
Глава 17
Орсэллс
Гортензия была на седьмом небе. Она искрилась весельем, хотя бесконечные любовные игры, которым она предавалась с новым любовником, совершенно истощили ее силы. Он проявлял в этом такую фантазию и изобретательность, что порой она просто диву давалась. Ее восторгу не было конца. Все это было хоть и прекрасно, но несколько утомительно, и после того как она два дня подряд опаздывала к мадам Груашан на полчаса, ей пришлось, сославшись на диссертацию, попросить освободить ее от торговли по утрам. Груашаны пошли ей навстречу, не уменьшив жалованья — по крайней мере, на время. Между тем с диссертацией дело тоже обстояло неважно: помимо физической усталости от любовных безумств ей никак не удавалось сосредоточиться на трудных вопросах философии, и все время, когда Он не был с ней, на ней, вокруг нее или позади нее, она мечтала о нем или подробно рассказывала Иветте, что он сказал и что сделал.
Так Иветта, слово в слово передававшая все Синулю (оба они с каждым днем поднимали брови все выше), узнала, что молодой человек из автобуса «Т» носил фамилию Морган (именно так мы будем называть его впредь; настоящую его фамилию мы пока назвать не можем, а если фамилия Морган подходит для Гортензии, то она подойдет и нам), мать его была англичанка, отца он не помнил. Каждый вечер, около девяти, оставив обессиленную Гортензию в постели, перекусив яичницей, сардинами или спагетти, которые она готовила для него дрожавшими после изощренных забав руками, он брал свой черный чемоданчик и уходил на работу, работу странствующего ночного антиквара. Несмотря на настойчивые расспросы Иветты, Гортензия не смогла рассказать о его работе подробнее, и, по правде говоря, это ее не очень интересовало.
Тем временем положение с диссертацией становилось угрожающим: она обещала своему научному руководителю, профессору Орсэллсу, представить к концу лета подробный план; лето закончилось, а план еще не был закончен, и при ее теперешнем образе жизни не было никаких шансов закончить его к сроку. Поразмышляв об этом несколько дней, она решилась пойти к Орсэллсу и попросить об отсрочке. Чтобы подготовиться к этому испытанию, она, как всякий раз, когда у нее случались затруднения, решила накануне визита купить себе платье и две пары туфель.
Всю одежду, купленную при таких обстоятельствах, она засовывала в огромный шкаф и никогда не доставала оттуда: эти вещи покупались не для того, чтобы их носить, а в качестве транквилизаторов. Носила она то, что покупал ей отец, когда в очередном приступе отцовского садизма он приглашал ее на обед, угощал семгой и дарил деньги либо квартиру. Она выбирала совсем другие ткани, другие цвета, другие цены; это были два совершенно разных гардероба, и, конечно, они хранились в разных местах. Итак, в тот день она купила две пары синих туфель и красное платье и, придя домой, тут же засунула их в шкаф. У нее было смутное ощущение, что в прошлый раз (по случаю разрыва с очередным другом) шкаф переполнился до отказа, она даже подумала, не купить ли еще один, но, по-видимому, она ошибалась: в шкафу оказалось достаточно места.
В то время Филибер Орсэллс, несомненно, был самым видным интеллектуалом города, а следовательно, и страны (в других местах, конечно, тоже водились интеллектуалы, но им не суждено было стать видными, поскольку они не жили в этом городе). Каждая из тридцати пяти его книг получила отзывы в прессе, а тираж их порой достигал пяти тысяч экземпляров; он высказывался обо всех важных событиях и по всем актуальным вопросам, и книги его обычно назывались так: «Современная философия и Икс», «Современная философия и нефть», «Современная философия и промышленная революция» и так далее. Он непрестанно призывал соотечественников взглянуть на мир философски и осознать, наконец, что в этом мире существуют: новые средства массовой информации; комиксы; научно-фантастические фильмы; безработица; сексуальная, антисексуальная или парасексуальная революция; ислам, буддизм, и так далее, и тому подобное. Его высказывания были, как правило, весьма решительны, и газеты охотно воспроизводили их, отводя им один или целых два процента места, которое обычно занимали интервью велогонщиков, рок-звезд или лидеров модных политических партий. Его успех был бесспорен, особенно у молодых интеллектуалов и студентов, которых подкупало широко распространенное мнение, что Орсэллс — маргинал, выдающийся ум, притесняемый властями, угнетенный, замалчиваемый, ненавидимый генералами от науки и литературы, консерваторами, и прочее, прочее, прочее. Вся его слава идейного борца была построена на этом мифе, в который искренне уверовал он сам (это всегда идет на пользу делу).
В частной жизни он был прост и скромен. В перерывах между курсами лекций в Америке, Японии или Германии он жил с женой и двумя дочерьми, близнецами по имени Адель и Идель, в небольшой квартире дома 53 по улице Вольных Граждан. Он был женат на своей бывшей студентке, на восемнадцать лет моложе его; она была невозмутимой, кроткой, белокурой, бледной; вот уже лет десять она почти не разговаривала. В девичестве она звалась Энада Ямвлих.
Орсэллс приветливо поздоровался с Гортензией и провел ее в свой кабинет. Извинившись, он попросил подождать, пока он дочитает страницу корректуры своей тридцать шестой книги. Гортензия воспользовалась этой задержкой, чтобы внимательно осмотреть комнату (это могло бы стать отличным поводом для пространного и тщательного описания, помогающего раскрыть характеры обоих персонажей благодаря описываемым предметам, но мы не станем пользоваться этим избитым приемом XIX века, из-за которого интерьеры квартир превратились в «нравоучительные пейзажи»). На письменном столе философа, ближе к левому углу, лежал путеводитель по Польдевии, открытый на разделе «Искусство».
На встречу с профессором она явилась в строгом туалете, а не в том легком одеянии, которое носила последнее время по настоянию Моргана (в память об их первой встрече, как он говорил) и особенность которого заключалась в отсутствии нижнего белья и в полупрозрачности платья. На улице по-прежнему стояла жара, и Гортензия чувствовала себя стесненно из-за непривычной одежды, а также, возможно, из-за того, что пришла сюда с такой неблаговидной целью и доставит огорчение великому человеку, безоглядно в нее поверившему.
— Ну-с, — сказал Орсэллс, — как дела? Как ваши успехи?
Гортензия твердо решила не давать честного ответа на этот вопрос. Она ответила уклончиво, рассказала о своей усталости, но скрыла ее истинную причину, намекнув только, что это связано с работой в булочной. Под конец она попросила совета — как ей казалось, это был лучший выход из положения. Орсэллс обожал давать советы.
