Антон Уткин - Крепость сомнения
Какое-то особое, чуть старомодное достоинство, присущее ему, убеждало, что при его посредничестве и под его присмотром ничего дурного произойти не может, и ничего дурного не происходило. В его присутствии незнакомые люди внезапно проникались друг к другу симпатией и понимали каждый другого с полуслова. Однако кто был, собственно, этот человек, род его занятий никому известен не был, и вопрос об этом многих бы поставил в тупик. Довольно с них было и того, что сегодня он обедал с депутатом таким-то, позавчера его видели с певицей такой-то, а чуть позже в компании известнейшего театрального критика. Никто не удивлялся, встретив его в приемной министра, в редакции ведущей газеты или модного журнала, или в закрытом клубе в обществе известного хоккеиста, прилетевшего на родину всего на три дня.
Казалось, что вся его жизнь и заключается в этих бесконечных встречах и малозначительных разговорах, и похожа она была на работу хорошо отлаженного и смазанного механизма. Никто не знал, где и чем он добывает средства для такой жизни, но об их наличии свидетельствовал автомобиль, пусть не самый удивительный, но всегда той самой последней модели, которая как бы пролагает границу между обеспеченной жизнью вообще и жизнью избранного круга, а иными словами, служит пропуском в определенное общество, намекая скорее на скромность, чем на стремление выделиться и поразить. И еще казалось, что он никогда не покидает Москвы: в этом городе, в котором он родился, он чувствовал себя как в благоустроенной квартире, и в любое время дня и ночи, в любой сезон, стоило только хорошенько поискать, он находился весьма кстати для очень многих. И на вопрос, кто же все-таки этот человек, некоторые отвечали, что он близкий друг такого-то, и искренне полагали, что этим все сказано, что ответ исчерпывающий, но что на самом деле не являлось правдой. Друзей в привычном понимании у Вадима не было. Единственным, кто действительно считался ему если не другом, то близким приятелем, был Тимофей. Никто не смог бы сказать, доволен ли Вадим той жизнью, которую ведет, нет ли, есть ли у него какая-нибудь безумная с точки зрения здравомыслящих членов общества мечта, доступен ли он страстям или переживаниям, но Тимофей знал, что мечта есть, и даже догадывался, в чем она заключается.
Между ними сложились такого рода отношения, которые не слишком оскорбляются неразделяемыми убеждениями, снисходительны к преступлениям средней тяжести и скреплены парой-тройкой нелицеприятных секретов. Они считались друзьями и были ими без сомнения, не задумываясь лишними уточнениями, ибо это была не та дружба, которую выбирают, но та, которая выбирает сама общностью судьбы и стечением обстоятельств.
Кроме того, они смутно чувствовали между собой глубинное коренное родство, но сами бы смогли определить его в самых приблизительных выражениях. Можно было сказать лишь то, что оба они признавали жизнь, умели жить в предлагаемых обстоятельствах и не находили нужным что-либо менять в ней. Но это только так казалось на первый взгляд. Оба они как люди, страдающие одним и тем же недугом, к примеру, как вшитые алкоголики, угадывали без труда, что еще лежит под этим внешним сходством, и то, что там лежало, роднило их еще больше, заставляло их испытывать друг к другу не то чтобы уважение, а как бы усматривать один в другом самого себя. Оба они знали, что срок выйдет, и они выпьют, иначе что-нибудь отчебучат такое, что разом отменит их нынешнее состояние, – не знали только, когда у кого выходит срок, и настороженно поглядывали друг на друга, словно пытаясь определить, как близок этот момент. Отношения между ними сложились по умолчанию. Обычно довольно распущенный, в обществе Вадима Тимофей превращался в такого же приятного, остроумного и спокойного человека, каким был сам Вадим, и Тимофею нравилось это состояние игры. Иногда ему даже приходила мысль, что, собственно, нет тут никакой игры, а просто он на некотрое время становился самим собой – таким, каким видел себя, быть может, не отдавая себе отчета, таким, каким становился, напяливая на себя старый дырявый противогаз. Виделись они не часто, но и не редко, встречи эти были ни долги и ни коротки. Времени, проведенного вместе, хватало на то, чтобы уловить друг в друге это трудноопределимое выражение и понять, что клад все еще лежит там, где его положили.
Оба они держались того убеждения, что многоточие, чреватое перспективами, куда загадочней точки и уж поинтересней согбенно-целомудренной запятой. Сложно было сделать выбор, обладая купюрой такого небывалого достоинства, что, казалось, того и хватит, чтобы комкать ее в кармане, прислушиваясь к сладостному шуршанию, а проценты, глядишь, набегут.
* * *
Еще из машины Тимофей увидел полупустое кафе и Вадима, сидящего за столиком в обществе каких-то двух молодых женщин. Не было ни банкира, ни футболиста, ни издателя, и это было то самое, что нужно было сейчас Тимофею. На месте «Ванили» много лет назад помещалось кафе «Остоженка», известное у старшеклассников окрестных школ под афористичным названием «Море денег и школьная форма».
Девушку, которая оказалась по правую руку от Тимофея, звали Светлана, а слева сидела Вероника. Напротив горели желтые фонари ограды храма Христа Спасителя. Некоторое время Тимофей, прислушиваясь к разговору, пытался понять, какое дело или безделье свело их вместе, но потом бросил это занятие и почувствовал, что неприятные мысли потихоньку покидают его. Светлана была, что называется, «настоящая блондинка» во всех отношениях, сущность же ее спутницы лежала глубже, и сложно было сразу сказать, на своем ли она месте в этом пафосном месте.
– Когда о чем-то мечтаешь, – говорила Вероника, видимо, продолжая прежний, прерванный появлением Тимофея разговор, – надо очень отчетливо представить себе это. То есть если хочешь новую машину, надо так ее представить, чтобы даже запах в салоне почувствовать. Представить – и сразу забыть об этом. Совсем забыть.
При этих словах Вадим и Тимофей поглядели друг на друга взглядом вшитых алкоголиков, которым сказали способ обмануть медицину.
– Так давно я это пожелал, что даже уже забыл, что именно, – с тонкой улыбкой заметил Вадим.
– И что? – стараясь казаться равнодушным, спросил Тимофей.
– А ничего, – продолжила Вероника. – Просто забыть. Потому что грейде... – знаете, что такое грейдер?
– Разновидность дорожного покрытия, – сказал Тимофей, тут же спохватившись за свое негламурное слово. – Или машина такая.
– Не-ет, – рассмеялась Вероника так искренне, что он невольно залюбовался этим таким живым выражением ее лица. – Грейдер – это нематериальный двойник человека.
– Вот! – воскликнул Тимофей, словно с благодарностью за то, что его вовремя поправили. – Но может быть, все-таки эгрегор?
– Считается, кстати, – не желая замечать его иронии, продолжила Вероника, – что совокупность грейдеров – это и есть Бог.
– М-м. Кем это так считается? – поинтересовался Тимофей, нахмурившись.
– Ну, не знаю... – замялась Вероника. – Так говорят.
– Не стоит о Боге так говорить, – деликатно вставил Вадим. – Бог пусть остается Богом, а этот пусть будет супер-грейдером.
– Ну, пусть так, – милостиво согласилась Вероника. – Так вот, грейдер – он как компьютер. Не надо его путать. А то мы как делаем: он уже начал работать, считать, а мы его опять и опять возвращаем и говорим: только чтобы цвет такой, чтобы так и так. А он уже все понял, он уже работает. Когда ему начинаешь давать взаимоисключающие команды, он просто ломается. А ему надо сказать внятно и отпустить. И ждать. Просто ждать. И все случится.
– Когда тебе уже не надо будет, – вставила Светлана.
Вадим и Тимофей снова посмотрели друг на друга. И снова у них в глазах промелькнуло какое-то беспокойство о том, что тайна, которую они привыкли считать своей, известна еще кому-то.
– Действительно, почему-то считают, – мягко вмешался Вадим, обращаясь ко всем и поочередно переводя на них глаза, – что то, о чем мы очень мечтаем, случается тогда, когда нам уже этого не надо. Но это слишком просто. Случается не тогда, когда нам этого не надо, а тогда, когда мы уже перестаем ждать.
– Что бы, в самом деле, такого пожелать, – проговорил Тимофей с деланой задумчивостью, но в глазах его Вадим еще видел беспокойство.
– Да, тебе уж чего желать, – согласился Вадим. – Кстати, вот этот человек у нас землевладелец, – сообщил Вадим, – и притом довольно крупный.
Тимофей посмотрел на него удивленно, но потом вспомнил и кивнул головой.
– Да, – скромно подтвердил он, – я владетель небольшой сказочной страны.
– Не на Рублевке, случайно? – оживилась Светлана. – И как же она называется?
– Вот с названием проблема, его нет. Ну, я хочу сказать, что нет одного какого-то общепризнанного названия, а оно как бы у каждого свое. Каждый вправе называть ее так, как ему покажется более подходящим.
