Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом
Он отдергивает руку, хочет что-то сказать, но умолкает, понимая, что сказать-то как раз нечего, разве только обругать ее. Лицо и шея у него красные. Он делает глубокий вдох, собирает всю свою силу воли, как она утром, сообщает, что просит извинить его за то, что потревожил ее, и возвращается к карточному столу.
Все в палате понимают: началось.
В одиннадцать часов в дверях дневной комнаты возникает доктор, подзывает Макмерфи и просит зайти к нему в кабинет для беседы: «Я всегда беседую на второй день со всеми, кто к нам поступил».
Макмерфи кладет карты, встает и идет навстречу доктору. Доктор интересуется, как он провел ночь, но Макмерфи бормочет что-то неразборчивое.
— Сегодня вы выглядите очень задумчивым, мистер Макмерфи.
— Да, я вообще много думаю, — отвечает Макмерфи, и они вместе уходят по коридору. Кажется, что их нет уже несколько дней. Но вот они возвращаются, на лицах улыбки, радостно беседуют о чем-то. Похоже, доктор смеялся до слез, потому что вынужден протереть очки, а Макмерфи такой же шумный, наглый и развязный, как и раньше. Весь обед он такой и в час самый первый занял место на собрании, сел в угол и следит за всеми своими голубыми глазами.
Большая Сестра входит в дневную комнату с выводком медсестер-практиканток и с корзинкой пометок. Берет вахтенный журнал, с минуту смотрит в него нахмурившись (за весь день никто ни на кого не настучал) и идет на свое место у двери. Вынимает несколько папок из корзины, просматривает их на коленях, находит папку с делом Хардинга.
— Насколько я помню, вчера мы значительно продвинулись в обсуждении проблемы мистера Хардинга…
— Э-э… прежде чем мы займемся этим, — вступает доктор, — позвольте на минуту прерваться. Относительно нашей беседы с мистером Макмерфи в моем кабинете сегодня утром. В сущности, мы занимались воспоминаниями. Вспоминали старые добрые времена. Видите ли, мы выяснили, что мистера Макмерфи и меня кое-что связывает: мы учились в одной школе.
Медсестры переглядываются, не поймут, что случилось с доктором. Больные смотрят на Макмерфи, который улыбается из своего угла, и ждут, когда доктор продолжит. Тот кивает.
— Да, в одной школе. В ходе беседы мы случайно вспомнили о карнавалах, в которых наша школа принимала участие, — изумительные, шумные, праздничные мероприятия. Украшения, вымпелы из крепа, киоски, игры… это всегда было одним из главных событий года. Я уже говорил Макмерфи, меня избирали председателем школьного карнавала как в младших, так и в старших классах… прекрасные беззаботные годы…
В комнате стало совсем тихо. Доктор поднимает голову, осматривается: не выглядит ли он шутом. По глазам Большой Сестры можно прочитать, что у нее нет никаких сомнений на этот счет. Но доктор без очков, ее взгляд проходит мимо.
— Итак, чтобы покончить с этим приступом сентиментальной ностальгии… в ходе нашей беседы мы с Макмерфи решили узнать, как отнеслись бы другие к идее карнавала здесь, в отделении?
Он надевает очки, снова обводит всех взглядом. От радости никто не скачет. Некоторые из нас помнят, как несколько лет назад Тейбер пытался организовать карнавал и что из этого вышло. По мере того как доктор ждет, от сестры начинает исходить по всей комнате молчание, и вот оно уже нависло над всеми, бросая вызов каждому, кто осмелится его нарушить. Макмерфи молчит, потому что карнавал — его затея. И как раз в тот момент, когда я решаю, что дурака нарушить это молчание не найдется, Чесвик, сидящий рядом с Макмерфи, вдруг хрюкает и вскакивает на ноги, потирая при этом ребра и сразу не соображая, что случилось.
— Э-э… лично я, видите ли, считаю… — он смотрит вниз на ручку кресла рядом с собой, на ней кулак Макмерфи, из которого, как шило, прямо вверх торчит несгибающийся большой палец, — что карнавал — отличная идея. Надо хоть как-то нарушить однообразие.
— Совершенно верно, Чарли, — говорит доктор, довольный поддержкой, — и с терапевтической точки зрения он должен быть полезен.
— Конечно, — соглашается Чесвик уже несколько веселей. — Да. В карнавале полно лечебного. Бьюсь об заклад.
— См-м-можем п-повеселиться, — замечает Билли Биббит.
— Да, и это тоже, — продолжает Чесвик. — У нас получится, доктор Спайви, конечно, получится. Скэнлон покажет свой номер «Человек-бомба», а я организую в трудовой терапии метание колец.
— Я буду гадать, — говорит Мартини, щурится и глядит вверх.
— А я довольно неплохо диагностирую патологию, читая по ладони, — говорит Хардинг.
— Отлично, отлично, — повторяет Чесвик и хлопает в ладоши. Что бы он ни говорил, никогда и никто его еще не поддерживал.
— А я, — растянуто произносит Макмерфи, — сочту за честь работать на колесе удачи. Есть кое-какой опыт…
— О, масса возможностей! — восклицает доктор. Он уже сидит выпрямившись и все более воодушевляется. — Да у меня миллион идей!
Минут пять он говорит без умолку. Совершенно ясно, что эти множество идей он уже обсудил с Макмерфи. Он описывает игры, киоски, говорит о распродаже билетов и вдруг на полуслове смолкает — это снайперский взгляд сестры наконец настиг его и попал точно в десятку. Он смотрит на нее, мигая, и спрашивает:
— Что вы думаете по этому поводу, мисс Вредчет? По поводу карнавала? Здесь, в отделении.
— Я согласна, что это мероприятие может содержать целый ряд терапевтических возможностей, — сказала и молчит. Ждет, пока молчание задавит нас всех. Убедилась, что никто не смеет его нарушить, и продолжает: — Но я также считаю, что подобную идею прежде следует обсудить на собрании медицинского персонала, а уж потом принимать окончательное решение. Вы же это имели в виду?
— Конечно. Понимаете, я просто думал прощупать сначала несколько человек. Но, безусловно, прежде всего собрание персонала. А потом займемся нашими планами.
Всем ясно: с карнавалом покончено.
Большая Сестра решила, что пора прекращать безобразие, — принялась громко шелестеть бумагами.
— Отлично. Итак, если других дел нет и если мистер Чесвик соизволит сесть, мы можем, я думаю, сразу приступить к обсуждению. У нас осталось, — она достает из корзинки часы, смотрит на них, — сорок восемь минут. Как я уже…
— Эй, подождите. Я вспомнил. Есть еще дело. — Макмерфи поднял руку, щелкает пальцами.
Она отвечает не сразу, долго смотрит на его руку.
— Да, мистер Макмерфи.
— Это не у меня, у доктора Спайви. Док, расскажите, что вы придумали насчет туговатых на ухо ребят и радио.
Голова у сестры дергается, едва заметно, но сердце у меня начинает биться как сумасшедшее. Она возвращает папку в корзину и поворачивается к доктору.
— Да, — говорит доктор. — Чуть не забыл. — Он откидывается на спинку стула, кладет ногу на ногу и сводит вместе кончики пальцев. Он все еще в хорошем расположении духа в связи с идеей карнавала. — Видите ли, мы с Макмерфи говорили о давней проблеме у нас в отделении: смешанный состав, старые и молодые вместе. Это не самые идеальные условия для нашего терапевтического общества, однако администрация утверждает, что ничем помочь не может, так как гериатрический корпус перегружен. Я и сам должен признать, что ситуация действительно не совсем приятная для тех, кого она в первую очередь касается. В ходе нашей беседы тем не менее мы с Макмерфи пришли к мысли, как сделать более приемлемой обстановку для обеих возрастных групп. Макмерфи обратил внимание на то, что некоторые пожилые пациенты плохо слышат радио. Он предложил увеличить громкость динамика, чтобы хроники с дефектами слуха могли слушать его. Весьма гуманное предложение, по-моему.
Макмерфи делает скромный жест рукой, доктор наклоняет голову в его сторону и продолжает:
— Но я заметил ему, что уже неоднократно выслушивал претензии от более молодых пациентов, они жаловались, что радио работает слишком громко и мешает разговаривать и читать. Макмерфи признался, что не учел этого и это действительно заслуживает сожаления: те, кто хочет читать, не могут уединиться и оставить радио тем, кто хотел бы его слушать. Я согласился с Макмерфи, что это заслуживает сожаления, и хотел уж было оставить эту тему, как вдруг вспомнил о бывшей ванной комнате, куда мы составляем столы на время собраний. Для каких-либо иных целей эта комната не используется, ведь необходимость в гидротерапии отпала, потому что у нас есть новые лекарства. Таким образом, интересно знать, как относится группа к тому, чтобы получить вторую дневную комнату, или, скажем так, игровую комнату?
Группа молчит. Группа знает, чей ход следующий.
Она закрывает папку с делом Хардинга, переворачивает ее, кладет на колени, скрещивает руки и оглядывает комнату — вдруг кто-то осмелится что-то сказать. Когда становится ясно, что никто до нее не заговорит, она снова поворачивает голову к доктору.
— План прекрасный, доктор Спайви, и я ценю заботу мистера Макмерфи о других пациентах, но вы ведь знаете: у нас не хватает персонала держать под контролем вторую дневную комнату.
