Эльчин - Белый верблюд
Алиаббас-киши сказал:
- Глаза испортишь. Гаси свет, иди спать.
Алиаббас-киши хотел еще сказать, мол, будешь столько читать - станешь в конце концов Саттаром Месумом, а дальше что? Беднягу терзают и те, кто читает его газели, и те, кто не читает, так нападают на него, так разоблачают бог знает в чем, что бедный мирза не знает, куда податься; но Алиаббас-киши ни слова об этом не сказал, во-первых, потому что стать Саттаром Месумом все же куда почетнее, чем, не читая газелей Саттара Месума, искать что-то вредное в розе и соловье из этих газелей.
- Гаси свет, гаси, пора спать. Мамедбагир сказал:
- Сейчас,- и встал.
В это время сквозь шум дождя, сквозь вой ветра послышался сначала шум машины, потом свет фар проник через окно в комнату, и Алиаббас-киши удивился, что это, машина среди ночи остановилась у их дверей (обычно 4 по нагорным улицам Баку ездили фаэтоны, машины сюда не поднимались)?
Мамедбагир замер, и Алиаббас-киши явственно почувствовал, как замер его сын; в комнате было полутемно, но и в этой полутьме Алиаббас-киши увидел, что Мамедбагир сильно побледнел, и еще он почувствовал, что сердце у сына колотится, прямо из груди хочет выскочить.
В наружную дверь громко постучали, и Алиаббас-киши, конечно, понял, что-то стряслось, что это неспроста, встал, накинул на плечи пиджак, вышел в небольшую прихожую, остановился перед входной дверью.
- Кто там?
- Откройте! Это представители власти.
В голосе слышались такая резкость и властность, что не о чем было говорить, дверь надо было открывать, и Алиаббас-киши, возвращаясь в комнату, сказал:
- Сейчас. Погодите минутку.
Он торопился, чтобы тетя Халима поскорее встала и оделась, чтобы чужие люди не видели женщину в ночном белье, но голос снаружи с еще большей резкостью и властностью произнес:
- Быстро! Сию минуту открывайте! Выломаем дверь!
Алиаббас-киши говорил тете Халиме:
- Вставай, одевайся! Одевайся!
А тетя Халима, сев на постели, хлопала сонными глазами и не понимала, что случилось. Алиаббас-киши твердил тете Халиме:
- Быстрее, одевайся!
Но тетя Халима не успела одеться, потому что на этот раз в дверь заколотили с такой силой, что слабая задвижка не выдержала, сломалась, дверь распахнулась настежь, и в тот же миг трое мужчин ворвались в комнату.
На одном из этих людей была длинная шинель, двое других были в черных кожаных куртках, и из-за того, что все трое стояли под дождем, с них лилась вода; человек в длинной шинели, четким и решительным шагом подойдя к столу, вывернул до предела фитиль керосиновой лампы, комната осветилась, но лампа начала коптить, и запах копоти тотчас заполнил комнату, точно этот запах копоти и принесли с собой эти трое, точно этот запах копоти и был запахом длинной шинели, кожаных черных курток.
Тетя Халима не могла отвести глаз от коптящей керосиновой лампы: если огонь стал коптить, значит, ночью в дом явится сатана.
Человек в длинной шинели бросил властный взгляд на стоявшего, не шевелясь, посреди комнаты Мамедбагира, потом подошел, встал лицом к Алиаббасу-киши и сказал:
- Значит, запираешь дверь перед лицом государства?
- Почему запираю? Я не запираю... У меня нет никаких секретов от государства...
- А почему не открывал?
- Полночь сейчас, жена, дети дома...
- Значит, о жене-детях заботишься, а представителей власти держишь под дождем?!
Один из тех, в кожаных куртках, сказал:
- Он и дышит, как враг! Человек в длинной шинели сказал:
- Мы немало таких повидали! Неси золото! Алиаббасу-киши показалось, что он не понял человека в длинной шинели:
- Что нести?
- Золото!
- Какое золото?
- Золото, которое ты скопил, грабя бедняков! Алиаббас-киши сказал:
- Я - банщик, а не грабитель!
- Значит, ты не грабил бедняков?
- Не стал бы я сам себя грабить! Я сам и был бедняком, и...
Человек в длинной шинели, вытянув палец, чуть не воткнул его в глаз Алиаббаса-киши.
- Такие, как ты, сами не принесут и не сдадут золото государству!- сказал он.- Такие любят золото больше, чем самих себя. Голод, хлеба не хватает, а такие сидят на золоте. Если не отдашь своей волей, мы сами найдем. Ищите!
Двое в кожаных куртках начали обыскивать комнату.
Фитиль керосиновой лампы все коптил, и сидевшей в постели, завернувшись в одеяло, тете Халиме все хотелось встать и прикрутить фитиль, но, глядя на того, в длинной шинели, на двух, в кожаных куртках, она не двигалась с места.
Мамедбагир стоял посреди комнаты, не шевелился, и Алиаббас-киши, глядя на побелевшее лицо сына, подумал, что неожиданное вторжение этих людей и то, как они переворачивают все вверх дном, взбесило сына, поэтому он так побледнел; Алиаббас-киши опасался, что Мамедбагир по горячности вдруг что-то выкинет, бросится на этих людей, затеет драку, обругает их и уж тогда от них не спасешься, пропадет ребенок.
Правда, Алиаббас-киши думал об этом, но в то же время в лице, в позе Мамедбагира видел что-то такое, что не поддавалось его пониманию.
В комнате, в кухне, в коридоре не осталось угла, не осталось вершка, которые бы ни обыскали те двое, и, пока эти люди не находили в шкафу ничего, кроме одежды, постельного белья, скатерти, в казане - ничего, кроме лука, чеснока, гороха, человек в длинной шинели со все более откровенной злобой поглядывал на Мамедбагира.
Алиаббас-киши видел злобные взгляды человека в длинной шинели и никак не мог истолковать их, не мог понять смысла этих взглядов, но чувствовал в них что-то такое, от чего мурашки пробегали по телу.
Верхняя часть лампового стекла почернела от копоти, и в углах комнаты как бы легла тень.
Ветер швырял пригоршни дождя в окно, но Алиаббас-киши больше не обращал на это внимания, и Мамедбагир тоже не поглядывал на улицу, как прежде.
Один в кожаной куртке на кухне, чуть не до подмышек сунув руку в мешок с мукой (искал в муке золото, и мука набилась ему в нос), стал чихать. Когда он расчихался, тот, что в длинной шинели, еще больше разъярился, бешеные глаза его стали вращаться.
- Где золото?- закричал он, и, странное дело, Алиаббасу-киши показалось, что человек в длинной шинели кричит не на него, не на Алиаббаса-киши, а на Мамедбагира.
Двое в кожаных куртках встали рядом с человеком в длинной шинели, и человек в длинной шинели, в который раз уже внимательно оглядев комнату, уставился на тетю Халиму.
- Осмотрите ее постель!- сказал он. Мамедбагир густо покраснел. Алиаббас-киши сказал:
- Ты что, не азербайджанец?
Человек в длинной шинели сказал:
- Чем быть таким азербайджанцем, как ты, который в голодное время прячет золото от сирот, лучше цыганом быть!
Тетя Халима еще крепче прижала к груди одеяло, в которое завернулась, и продолжала сидеть на постели.
В мозгу Алиаббаса-киши до этого, как пульс, билась одна мысль: "Сбереги Мамедбагира! Сбереги Мамедбагира! Сбереги Мамедбагира!" Но внезапно все вылетело у него из головы, все существо Алиаббаса-киши воспротивилось такому позору: лучше умереть, чем увидеть свою жену стоящей перед чужими мужчинами босиком, в ночной рубашке, и Алиаббас-киши понял, что все кончено, настал конец, в этом своем возрасте он сейчас бросится на человека в длинной шинели, хотя бы душу облегчит.
Тетя Халима, крепко прижав к груди одеяло, сидела на тюфяке, глаза ее были устремлены на Алиаббаса-киши, и тетя Халима тотчас все поняла, все прочитала в глазах Алиаббаса-киши, с которым тридцать лет клала голову на одну подушку, тут же встала, вместе с одеялом, в которое была закутана, отошла на шаг от постели, опередив Алиаббаса-киши, и торопливо произнесла:
- Идите, идите, родные, идите, ищите! Что ж? Каждый делает свое дело!.. Идите, идите, ищите... Но кто-то, чтоб он сгорел, обманул вас!..
Один в кожаной куртке пощупал подушку - отбросил в сторону, ощупал тюфяк отпихнул, потом посмотрел на одеяло, в которое завернулась тетя Хадима.
Тетя Халима сказала:
- Братец, ей-богу, и в этом одеяле ничего нет! Человек в длинной шинели сказал:
- Мы ни в какого бога не веруем, женщина!
- Во что вы веруете, скажите, я поклянусь этим. В этом одеяле золота нет, братец!
Человек в длинной шинели посмотрел на Мамедбагира, Мамедбагир отвел глаза, человек в длинной шинели закричал:
- Где же золото?
Воцарилась тишина, как будто и дождь перестал, и ветер стих. Мамедбагир, с трудом отрывая ноги, будто ноги его прилипали к деревянному полу, подошел к стоящей в углу комнаты кушетке, наклонился, сдвинул кушетку с места и с трудом отодвинул в сторону; под кушеткой, в деревянном полу, была маленькая дверца с небольшим замком.
Человек в длинной шинели посмотрел на маленькую потайную дверь в деревянном полу, потом на Алиаббаса-киши, и в глазах его была такая ненависть, будто он смотрел не на человека, не на Алиаббаса-киши" а на самое гнусное существо на свете.
