Лутц Зайлер - Крузо
Некоторые сезы, явившиеся на террасу в течение вечера, прибыли, как Эд понял по разговорам, из отдаленных мест. Прибыли как посланцы, представители трех островных населенных пунктов и тамошних ресторанчиков под названиями «Хиттим», «Дорнбуш», «Островной бар», «Визенэкк», «Дом на холме», «Шиповник», «Нордерэнде», «Зюдерэнде», «Энддорн» и так далее; однако пришли также спасатели, кольцеватели птиц и работники островного кинотеатра – сезы всех мастей. И каждый из этой широко рассеянной касты непременно подходил к их столику.
Во всяком случае, здесь, видимо, принято здороваться, прикасаясь друг к другу щекой, по-детски. Никто не обозначал сей жест легким намеком, не отворачивал голову, а потому сезы (в первую очередь при разном росте) были вынуждены вытягивать шею, тянуться вверх, как при поцелуе, до которого в последнюю секунду все же не доходило. Эд заметил, как Крузо пользовался этой близостью, чтобы что-то сообщить, шепотом, не более одного-двух слов, одной фразы. Временами он при этом смотрел на Эда. И Эд даже немного загордился, но в конечном счете этот взгляд смутил его. Кое-кто из сезов ставил на их стол напитки или сверток с едой, заодно с приветствиями и добрыми пожеланиями. Согласно едва уловимым указаниям Крузо, сверток затем отправлялся по столам, где его жадно и благодарно вскрывали, а содержимое немедля съедали. Они голодные, почему они такие голодные, размышлял Эд, наверняка все дело в воздухе здесь, на холме, а возможно, у них нет денег, возможно, попросту нет ничего, у него ведь тоже почти не осталось резервов, пожалуй, марок двадцать-тридцать, но теперь деньги вообще роли не играли. Он нашел на острове комнату, кров – чудо по-прежнему действовало, а что еще может случиться? За это надо выпить.
Его взгляд скользнул на море, он попробовал задержать его на одном из огней, что словно в лупе времени плыли мимо… Не сумел. Вдыхал сладость разогретых солнцем тел подле себя, но что будет дальше? Потерпевшие крушение сидели впритирку друг к другу, за столиками было не повернуться, голые плечи, голые ноги, от избытка ветра и воды кожа на лице как бы напряглась, на губах вкус соли, приятная маска, вдобавок волосы, жесткими прядями щекотавшие затылок. Все касались друг друга, хочешь не хочешь, это было естественно… Да, что-то в таком духе, но Эд успел отвыкнуть от прикосновений (с тех пор), пытался представить их себе, задерживал дыхание, наполнял свой бокал, продолжал дышать. Приносили еще вина и пива; напитки и еда – все принадлежало всем, раз уж ты добрался досюда, до террасы над морем, в сад «Отшельника», к столу избранных.
Некоторые, полушутя-полувызывающе, хватались за бутылку, которую на стол поставил Крузо; Эд узнал этикетку. «Линденблатт», венгерское вино, в «Отшельнике» его держали специально для команды, а команда присутствовала здесь в полном составе, только рассеянная за разными столиками. Официанты сняли свои черные костюмы (выходной в конце-то концов), в штатском они выглядели мельче, как бы съежились, стали незнакомцами или такими, кого знали раньше, давным-давно. Один из столиков, справа от входа, где заправлял мороженщик, непристойно шумел. К сожалению, там же сидела и малютка Моника. Она выглядела печально и мало-помалу становилась невидимкой. Слева от них, за столиком Рембо, из рук в руки передавали книги, так осторожно, словно от малейшего неловкого движения они могли рассыпаться. По-настоящему книги не открывали, только заглядывали в них, листали или ощупывали страницы пальцами, заранее хорошенько вытертыми о рубашку. Один нюхал переплеты, с закрытыми глазами. Читатели выглядели слегка забавно, и Эду совсем не хотелось на них смотреть, он видел лишь свои запасы и их угрозу, где-то в закоулке одурманенной головы караулила сила заученного наизусть, со всей ее ненасытностью. Однако через два поспешных бокала его уже потянуло к читателям, потому что те сияли. Рембо что-то декламировал, низким голосом, Кавалло ассистировал, потом оба заспорили, но и спор казался чистейшим удовольствием. Рембо говорил остротами, чуть ли не стихами, фразы короткие, рубленые, странное стаккато, словно уколы, безошибочные, хотя пил он очень много и без остановки. Усы вибрировали, он презрительно вертел головой, говорил в сторону, сплевывал в песок и скалил зубы. Секунду он походил на человека из книги, на фото, которое Крузо в судомойне показывал через раковину; овальные стекла его очков метали молнии. Кавалло, куда более сдержанный, сказал:
– Ах, может быть, ты, скажем через пятнадцать лет, станешь…
Остаток фразы утонул в шуме. Эду нравился нос Кавалло, слегка приплюснутый на кончике, он был крупный мужчина, и из трех официантов «Отшельника» именно с ним Эд до сих пор общался меньше всего. Говорят, Кавалло написал диссертацию, которую «более чем отклонили», «не та тема, не то содержание, вероятно, все не то», откомментировал Крузо и пояснил итальянское прозвище: «Необычайная страсть к старым лошадям, в смысле к античности, этот человек любит античность, особенно старых лошадей в Древнем Риме, короче говоря». Эд считал, что Кавалло с его резко очерченным профилем, высоким лбом, каштановыми, слегка волнистыми волосами и всей неприступностью сам похож на римлянина; Кавалло Эда в упор не видел.
По сравнению с Рембо Крузо вел себя скорее несмело, почти смущенно. Он сидел нога на ногу, откинувшись назад, насколько позволяли унылые садовые стулья; покрашенные белой краской, они придавали террасе колониальный оттенок. Эд заметил, что Крузо вообще не мигал. Вместо этого на секунду закрывал глаза, будто прислушиваясь к некой мелодии. Когда он снова их открывал, левое веко, прежде чем вернуться в исходную позицию, на миг замирало на полпути. Магическая деталь, неотъемлемая часть его превосходства. Без сомнения, командовал здесь он.
Эд пил быстро. Что будет? Напившись, можно забыть о потерпевшем крушение, утопить и себя, и его. Потерпевшие крушение казались невинными, они были как прибитые к берегу обломки, дочиста отшлифованное, побуревшее дерево. Эд подумал о Фосскампе с его собаками и понял, о чем Крузо говорил возле бинокля, «…будто знали, что остров и море к ним благосклонны и как бы готовы к переправе, все равно куда…». Может, он уже утонул. Но он сознавал и их притягательность, а в ней смирение, готовность ко всему, которая оставляла постыдное, почти непристойное впечатление. Эд понял, что не принадлежит ни к ним, потерпевшим крушение, ни к почтенной гильдии сезов. Однако теперь он мог с этим покончить, без сомнения, и нынешний вечер тут как нельзя кстати… с его помощью, подумал Эд, взглянув на Крузо, который с опущенной головой разливал белое вино и что-то тихо говорил… Фразы, которых ни один человек не понимает… – булькало у Эда в горле, неслышно.
Да, его одолевали сомнения. Все это было слишком фантастично, неправдоподобно, и он чересчур нервничал. Видит Бог, можно ведь снова покинуть остров. Или нет? Терраса на высоком берегу слилась в подобие верхней палубы. Корабль медленно отделился от берега, медленно вышел в открытое море, путешествие началось… За их столиком сидели четыре женщины и двое мужчин. Все смотрели на Эда. Отлично. Он тоже смотрел на них. Одна женщина с короткими волосами и голыми плечами, вторая с узкими, тонкими руками, лежащими на столе (будто она хотела погладить его или успокоить), потом третья, напротив, ее ступня – у него между икрами? Нет, не может быть. Потом мужчина с лицом Иисуса и непомерно длинными волосами. И еще один, наверно Петр, хотя сейчас он выглядел как доктор Ц. Потом женщины, сидящие дальше, помоложе и постарше, мужчины помоложе и постарше, увешанные самодельными побрякушками, нитками деревянных бус и макраме. Эд видел браслеты, налобные повязки, сплетенные из соломы или из замши, видел куриных богов. Иные из женщин одеты в просторные платья из батика, а иные – в ночные рубашки своих прабабушек, с недавних пор вошедшие в моду; тонкие хлопчатобумажные платьица до колен, с плауэнским кружевом на вздымающейся груди, неумело покрашенные, лиловые, винно-красные или голубые… Кто-то с ним говорил, Крузо, Эд только теперь заметил.
– Посмотри на них, Эд. Вот на этого или на эту…
Эд опустил голову, ему хотелось уйти.
– Знаю, Эд. Через час или два они додумаются до этого, почувствуют себя достаточно сильными. И всегда найдется такой, что готов на все. Не важно, отыщет его прожектор-искатель или нет. Он не выдюжит, только не в меру наглотается соленой воды, где-то там, далеко-далеко, а потом конец, и никого рядом, последний миг в полном одиночестве – как обидно, Эд, чертовски обидно оказаться покинутым всеми и вся!
Эд был пьян. И чувствовал одиночество. Разговоры составляли мелодию, шум, то нарастающий, то затихающий, аккуратно встроенный в рокот моря. Может, и впрямь просто откинуться назад, утонуть, исчезнуть в сумраке. Из приоткрытого окошка мороженщика звучала музыка, жестяной звук, шедший словно бы из надраенных Эдом, ненавистных контейнеров, песня, полная дурманящей меланхолии, наверно кассета кока Мике, его магнитофон «Штерн», а на террасе попросту слишком шумно, ничего не поймешь. Кто-то, урча, прокатил по столу игрушечную машинку; первая передача, вторая передача, третья, подумал Эд, но возле уха опять был только Крузо, придвинул ему бокал, бесконечным движением, медленно, словно корабль, на горизонте, мед-лен-ный, мед-лен-ный свет, напевал Эд, в ритме музыки. Жест с бокалом был до невозможности смешным, но никто не смеялся, сейчас всем было не до смеху, и бокал был не до смеху, и он тоже, и все смотрели на него.
