Лутц Зайлер - Крузо
– Там… кто-то есть… – прошептал Эд и отпрянул. На лбу выступил пот, под веками опять защипало. В полутьме комнаты толком ничего не разглядишь. В простенке между окнами комод, на нем в беспорядке открытые книги, рисунки, карты, исписанная бумага. Командный пункт. Крузо не спеша склонился над штативом.
– Это Фосскамп. После ужина капитан второго ранга играет с собаками. Он комендант острова. Охранник нашей судьбы, если угодно, да и если неугодно. А вот идет обер-фельдфебель. С бутылкой. Хорошая новость, для нашего вечера хорошая, Эд.
Крузо погладил облезлый бинокль, будто тем успокоит собак. Эд украдкой смахнул с лица слезинки, бинокль слишком напрягал глаза.
– На трех ногах все устоит, – сказал Крузо, он гордился своим штативом. Указал на три зубчатых колесика между линзами, снабженные метками разного цвета. – Это нужные мне уровни четкости. Белый – для роты охраны с ее вышкой и радаром, красный – для Свантевитшлухта, синий – для патрульных катеров и вообще всего, что плывет мимо. Я вижу движение, вижу, что идет, вижу, что исчезает. Вижу световые сигналы в ночи. Бдительность, маневренность, а в первую очередь скрытность – вот три главнейших фактора, Эд.
Терраса между тем заполнялась людьми, хотя «Отшельник» закрылся. Крузо немного отодвинул штору, аккуратно, чтобы не толкнуть штатив. Под грубыми концами рифленых прутьев краска на полу стерлась. Как бы по необходимости, Эд отметил эту деталь, одновременно не желая вообще ничего видеть, ничего знать. Словно уже сам факт, что он это увидел, мог сделать его предателем. Не выполняю я негласное условие, снова и снова билось в голове. Все это лежало за пределами его мира, в световых годах. С другой стороны, что есть его мир? «Отшельник» принял его, он нашел работу и кров. И чувствовал себя подле Крузо защищенным; необычность дел Крузо не должна его тяготить, наоборот, он ведь не имел к ней отношения.
Некоторое время они рассматривали посетителей, которых Крузо называл наши бездомные, а зачастую просто потерпевшие крушение. Не в пример Кромбаху он произносил эти слова с какой-то подспудной лаской, с уважением, взгляд его был внимательным (индейским), а весь вид выражал симпатию и заботливость. Крузо указывал на тот или иной столик, на столики без навеса и на «кормушки» с их полностью занятыми деревянными лавочками и объяснял Эду, что там видел: нонконформистов, искателей приключений, тех, что подали заявления на выезд, он видел любящих, отщепенцев, людей, потерпевших в чем-то неудачу, и «беглецов in spe»[11], которых называл предметом своих постоянных забот. Из таких категорий, как понял Эд, у него слагалась определенная иерархия, ступени срочности.
– Все они по-настоящему уже не принадлежат этой стране, они потеряли почву под ногами, понимаешь, Эд?
Кое-кого из потерпевших крушение он называл по имени – то ли уже встречался с ними, на кельнерском пляже, у костров или на иных сборищах сезов, то ли ему сообщали о вновь прибывших. Порой он обрывал себя, словно наставал черед Эда внести какое-нибудь предложение, спросить о каком-нибудь имени.
Все это время они так и стояли у окна, укрывшись за сетчатой шторой. И не имело значения, что их плечи несколько раз слегка соприкоснулись. Эд чувствовал волоски Крузо на своей коже, едва ощутимо, прикосновения, можно сказать, вообще не происходило, когда Крузо снова и снова показывал в сад и задавался вопросом, кому в самую первую очередь потребуется «наша помощь», так он говорил и далеко вытягивал руку, словно делая какой-то знак, он не указывал, а целился.
– Потерпевшие крушение, они как дети, – разъяснял Крузо. – Каждый вечер после отхода последнего парохода толпятся на берегу, словно что-то там в конце дня обнимет их и убаюкает, навеет сон. Почти до заката они в это верят, как стрекозы в вечное лето. В эту пору береговая охрана начинает проверку. С наступлением сумерек к ней присоединяются добровольцы, островитяне, которые за деньги или еще за что обходят дюны и проверяют пляжные кресла. Светят фонарями даже в запертые кресла, словно кто-то мог туда забраться, несмотря на решетки. Конечно, многие из них худые, вправду очень худые… – Крузо улыбнулся и глубоко вздохнул.
Эд понимал смысл своего визита; дело шло о продолжении инструктажа, ну как в судомойне или на похоронах земноводного, только на сей раз это был решающий инструктаж, бесповоротный шаг.
– До первого патруля, – продолжал Крузо, – который не шутит с нарушителями границы – так они говорят, с их точки зрения, нарушается граница, – остается еще некоторое время. Кое-какие всезнайки идут в лес, но очень-то долго там не пробудешь. Бункера на берегу регулярно проверяют. Более опытные ночлежники-нелегалы зарываются в песок под береговым обрывом, прикрыв лицо носовым платком и сунув в рот тростинку для дыхания. Если вздумаешь прогуляться туда ночью, не грех помнить об этом… Конечно, кое-кто заводит знакомства на кельнерском пляже, но большинство, я бы сказал, подавляющее большинство приходит к нам, по плиточной дороге или по каприйской тропе вдоль обрыва, сюда, на Дорнбуш.
Эд знал, что остров часто называли Северным Капри, но выражение «каприйская тропа» он услышал впервые. Крузо молча обвел жестом все – дороги, обрывистый берег, море и их самих у окна, в комнате Крузо, за шторой.
– Они не знают, как быть дальше. Сперва огромная тоска, которая здесь еще увеличивается, а потом они не могут ни двинуться дальше, ни вернуться.
– Может, не только поэтому, – отозвался Эд, – некоторым просто было любопытно, хотелось увидеть остров, они ведь путешественники, в очень маленькой стране.
– Они пилигримы и странствуют по Земле на самые дальние расстояния, Эд.
– А потом сидят здесь?
– Где же еще? Это обзорная терраса, можно глядеть в дальние дали, при хорошей видимости даже на ту сторону. Никто не запретит тебе смотреть, никто не запретит тосковать, тем более на закате солнца.
Эд слушал голос Крузо, упавший теперь до едва внятного шепота. Зыбкий темно-алый отсвет наполнил комнату, и они отступили чуть дальше от шторы. Странно, как огромный раскаленный шар становился похож на расплющенную монету, раскаленную монету, медленно растекающуюся, уплаченную за эту ночь, мелькнуло в голове у Эда, но в конце концов он сообразил: по негласному соглашению о моратории открытая терраса «Отшельника» была этаким заповедником, последней зоной отступления на самом краю страны, а платили за это «штральзундским». Штральзундское светлое – так называлось водянистое пойло, которое курьеры из казармы под покровом темноты тащили через дюны в алюминиевых котелках, а иной раз и в касках. Несколько раз Эд сам видел, как двое-трое солдат в полевой форме быстро взбегали по ступенькам в ресторан и по лестнице за буфетом спускались с Риком в подвал. Он не сохранил в памяти конкретных лиц, только что-то вроде теплого образа, вобравшего в себя смирение и дружелюбность их облика. Они приходили беззвучно и оставались как бы прозрачными, во всяком случае без четких контуров, – мастера маскировки. Заметно было, что, несмотря на ремень с портупеей, сапоги и автомат на плече, они стараются двигаться непринужденно, как отпускники, словно неспешной походкой могут отмежеваться от своего воинственного вида. Крузо называл их «островными вояками» и подчеркивал добрые отношения буфетной пары с отдельными солдатами, «своего рода отношения приемных родителей и детей, хотя это ничего не меняет. До появления полуночного патруля здесь не должно остаться никого, всем надлежит исчезнуть. После прошлогоднего побега никому пощады не будет. Вот об этом-то, Эд, мы и печемся».
Солнце скрылось. На террасе вспыхнули кованые фонари. Густо-черная полоса протянулась на горизонте словно мнимый, раскаленный по краям материк. Или изрядно прогоревший брикет, подумал Эд, теперь печку можно и выключить…
Крузо тронул его за плечо:
– Знаешь, это у тебя первое распределение. То есть теперь ты выберешь сам.
– Выберу?
– Выберешь себе собственного потерпевшего крушение.
Декламация Тракля
Все имеет предел, думал Эд. Предел, в рамках которого можно не замечать те или иные вещи, предел, который нельзя преступать.
Две ступеньки, затем центральный проход между столиками и «кормушками» вниз по террасе. С тремя бокалами и хорошо охлажденной бутылкой белого вина Крузо вышел на воздух, Эд шагал следом. Во рту у него пересохло. Хотелось пить.
Крузо не спеша направился к одному из полностью занятых столиков. Встретили их чрезвычайно сердечно. Словно уже поджидали или видели раньше. С готовностью для них расчистили место. Вообще все, казалось, составляли единое целое, принадлежали к одной семье, усматривали доказательство своего глубинного родства прежде всего в том, что находились здесь, добрались досюда. Будто таким – географически необъяснимым – образом уже преступили решающую границу. Зажгли свечи, откупорили бутылки, радостное предвкушение, озаряющее все и вся, стало распространяться вокруг и в конце концов захватило Эда.
