Ханна Маккоуч - Под соусом
Я спускаюсь в цокольный этаж Линкольн-центра, где повара работают прямо в коридоре: кухня слишком тесна, а ведь помимо постоянных есть и особые заказы. Вдоль стены на столиках с колесами лежат разделочные доски; бригада мексиканцев рубит на куски сырого лосося.
Шеф-повар отправляет меня на шпинат к Максин. Она худенькая, неловкая, с жиденькими волосенками мышиного цвета. Мы с ней практически ровесницы, но выглядит она лет на шестнадцать и примерно с этого возраста всерьез занимается кулинарией. Максин мечтает о месте кока на какой-нибудь частной яхте, бороздящей Средиземное море, но пока кормится случайными вечеринками вроде этой.
В четыре руки, и тоже в коридоре, мы ощипываем шпинат и складываем его в пластиковые пакеты. Листочек за листочком Максин разворачивает передо мной историю своей жизни. «Я жила в Лондоне с мужем и двумя детьми…»
Она выглядит так молодо, не верится, что она замужем и уж тем более что у нее есть дети. Тяжелая повесть о любви, пьянстве и лжи с каждой минутой становится все грязнее и грязнее. Это не та история, которую я с легкостью могла бы вместо нее продолжить, что-нибудь вроде: «Ты закрутила роман с домработницей, она ушла от тебя к твоему мужу, они поженились и забрали детей». Я молчу и слушаю.
К четырем часам кухонный народ расходится, мы несем шпинат к раковине, моем его, а потом варим на пару в больших кастрюлях. Он уваривается в несколько раз. Шеф-повар, Роберт, — парень неплохой, без ноэлевской напыщенности, но все же со своим понятием о месте женщины на кухне. Мужчины готовят филе миньон, жарят на рашпере цыплячьи грудки, варят лосося на медленном огне, колдуют над бордоским, соево-имбирным и сливочно-укропным соусами, а мы с Максин отжимаем воду из вареного шпината.
Впрочем, у Роберта есть и большой плюс. Он один из тех шефов, которые не брезгуют никакой работой, за что я готова смириться даже со шпинатом. Это не парень, а здоровенный медведь, с густой бородой и в резиновых сандалиях. Обходя по очереди всех поваров, он помогает каждому и наконец выходит в коридор, к нам с Максин.
— Где ты работала? — спрашивает он у меня.
— В последнее время в «Такоме», — отвечаю я.
— О-о. Ноэль Барджер, — сочувственно тянет Роберт.
— Ага, — киваю я, а он останавливает меня, вскинув ладонь в листьях шпината: — Ноэль — этим все сказано.
— А что с ним такое, с Ноэлем Барджером? — интересуется Максин.
— Ну… скажем, его чрезмерно волнует собственное достоинство, — говорит Роберт.
Я заинтригована.
— Что ты имеешь в виду? — переспрашиваю я в приятном ожидании, что знающий человек подтвердит то, что мне уже известно.
— Ты ведь слышала, что случилось в «Такоме»?
— Конечно, — отзываюсь я. — Пусть скажет спасибо, что не получил пулю в зад.
— По-моему, мы говорим о двух разных историях, — посмеивается Роберт.
— Ты о чем? — не понимаю я.
— Я слышал, — Роберт зачерпывает большую пригоршню шпината и выжимает его обеими руками, — что Оскар нашел себе нового дружка.
— ЧТО?
— Не знала? — хохочет Роберт.
У меня отвисает челюсть. Выкатив глаза, я неуверенно говорю:
— Ноэль не голубой! — Не в защиту Ноэля как мужика, боже упаси, — скорее от изумления.
— Это ты так думаешь, — возражает Роберт. — Однако у Оскара губа не дура, верно?
— Боже…
— Да ладно, я слышал, и не на такое люди идут, чтобы получить место шефа.
Никогда не ожидала, что буду жалеть Ноэля, но, когда Роберт рассказал, что Оскар его уволил и он нигде не может найти работу, я действительно начала его жалеть. До тех пор, пока Роберт не притащил лоток с головками чеснока и не заставил нас удалять несъедобные зеленые ростки из середины каждого зубчика. Тогда уже я начала жалеть себя и Максин.
Абдул (дневной повар на соте в «Такоме») предлагает свести меня с Уэйном Нишем из «Марта». Джимми, такомский пекарь, когда-то работал с Жан-Жоржем. Рэй советует поговорить с его приятелем Мики, который занимается рыбой: тот, кажется, знает всех в бизнесе. Густав рекомендует встретиться с женщиной-шефом по имени Лори из «Западной 12-й».
Представительный и вежливый Уэйн Ниш полдня водит меня по кухне «Марта». Соте жарит карибиец Натаниэль, который раньше работал на Пинки в «Золотой лилии». Натаниэль — местная легенда, славится не только смертельными дозами рома, которые поглощает за приготовлением изысканных блюд, но и мужским достоинством невероятных размеров.
Уэйн мне нравится. Вопреки общепринятому представлению о шеф-поваре как о человеке взвинченном и раздражительном, он излучает спокойствие. К сожалению, вакансий у Уэйна нет. Если что-нибудь появится, он мне сообщит.
До Жан-Жоржа дозвониться невозможно.
Мики я вытягиваю из «Университетского клуба», куда меня впускают только на один бокал, поскольку я не в юбке. Мики водит меня по всевозможным ресторанам и знакомит с шеф-поварами, а сам раздает длинные белые конверты, набитые наличностью. Чтобы не выглядеть деревенщиной, я надела свои единственные приличные брюки с подходящей блузкой, кофейного цвета ботинки и длинный пиджак.
Один из шефов, француз с длинными сальными лохмами, сморщенной кожей пьянчуги и «голуазом», дымящем в уголке рта, принимает конверт с вымученным видом, будто столкнулся с очередным унижением в своей горькой, полной разочарований жизни. Мики представляет меня и говорит, что я закончила «Кордон Блё». Он заинтересованно расширяет глаза:
— Лё «Кордон Блё»? C’est quoi ça?[41]
— Чего он сказал? — переспрашивает Мики.
— Хочет знать, что это такое, — перевожу я.
— Ну ты даешь! — Мики толкает шеф-повара в плечо. — Это же кулинарная школа — «Лей Корд-он бля»! Правильно я говорю? — оборачивается ко мне.
Я киваю.
— Ah bon? C’est une école?[42]
Большинство моих знакомых французов понятия не имеют, что «Кордон Блё» — кулинарная школа. Для них это не что иное, как характеристика: высший сорт.
— Oui, c’est ça[43], — подтверждаю я, неожиданно увидев себя глазами этого человека. Избалованная американочка, пожелавшая узнать жизнь с изнанки и немножко поработать на кухне, вот и все. Он не продаст мне того, на что потратил всю свою несчастную жизнь.
Нам с Мики весело вместе, мы распиваем светлое пиво «Амстел» в пустых барах. В «Бачи» к Мики подходит толстяк средних лет и расцеловывает в обе щеки.
— Дядя Доум, — шепотом объясняет Мики, дождавшись, когда толстяк отойдет на приличное расстояние. — Только что из тюрьмы. Видишь на нем часы? Это «Ролекс». Снял с умирающего.
Проведя вечер с Мики, в поисках работы я не продвинулась ни на шаг, но по крайней мере развлеклась. Он подвозит меня домой на белом «Форде», причем я сгоряча назвала адрес Фрэнка. Когда мы подъезжаем, я пытаюсь разглядеть, горит ли у него свет, но в окнах темно.
— Дай пять, — требует Мики, протягивая руку.
Я крепко жму ему руку, как бизнесмен при заключении сделки.
— Я еще кое-кому позвоню, посмотрю, что можно сделать.
— Спасибо, Мики, это было бы здорово. Я тебе давала свой номер, да?
— Так точно.
Я подхожу к звонку и останавливаюсь, уставившись на него. Мики все еще ждет, пока я войду внутрь, поэтому я поворачиваюсь, машу ему и улыбаюсь, как будто так и надо. Не следовало бы звонить — это жест слабости и отчаяния, но рука сама поднимается и зависает над металлическим квадратиком. Не надо!
Окинув взглядом улицу, я вижу неподалеку навес и направляюсь к нему. Совершенно не соображаю, что делаю и даже что думаю. Я должна встретиться с Фрэнком или по крайней мере поговорить с ним — роман с автоответчиком уже доводит меня до белого каления. После той ночи мы так толком и не разговаривали. Кажется, он пытается отделаться от меня, даже не дав ни одного шанса. Видимо, Фрэнк не разглядел меня настоящую, но если бы мы встречались подольше, я бы смогла расслабиться. Я была бы спокойной, уверенной в себе и милой, безо всяких комплексов, проблем с желудком и причуд.
Швейцар открывает дверь, я вхожу.
Несколько минут понаблюдав за тем, как я, взвешивая все «за» и «против», ломаю руки перед кнопкой звонка, швейцар проникается ко мне отеческой заботой и предлагает оставить записку.
— Вот, напиши ему, — он роется в своем ящичке в поисках ручки и бумаги. — «Жду ответа, как соловей лета».
Ручка в моих окоченевших пальцах зависает над листом. Дорогой Фрэнк. Фрэнк… Привет, Фрэнк. Здорово, дружище. Г-ну Фрэнку Стилмэну… О черт!
Я благодарю швейцара и выхожу в ветреную ночь, проклиная собственную трусость. Переходя через Вторую авеню, заставляю себя обернуться и посмотреть на окно. Темно по-прежнему. Часы показывают начало второго. Может, спит?
Дома на автоответчике меня ждет сообщение от Фрэнка.
