Джумпа Лахири - Низина
Выжидал сначала в огороде, за угольным сараем, потом бросил в окно их с Гори спальни глиняный черепок от цветочного горшка, чтобы Гори проснулась, открыла ставни и выглянула.
Рука его была в бинтах и висела на перевязи. Оказывается, вместе с членами своей боевой группы он пытался собрать самодельную бомбу на основе пиротехнического набора. Удаяну с его дрожью в пальцах, оставшейся еще с юношеских времен, не следовало, конечно, заниматься такими вещами.
Хорошо, что дом, в котором все происходило, стоял уединенно. Удаяну удалось унести ноги.
Родителям он сказал, что получил травму во время обычного лабораторного опыта в школе. Что ему на кожу просто попало немного гидроксида натрия. Объяснил: это не опасно, рука заживет через несколько недель. Но Гори он рассказал, что произошло на самом деле. Два его товарища успели вовремя отскочить в сторону, а Удаян не успел. Он признался: теперь у него вместо кисти беспомощная культя, и, когда он снимет перевязку, там не будет пальцев.
К тому времени в ходе повальных обысков в Толлиганге полиция обнаружила боеприпасы, спрятанные на территории киностудии, в гримерках и в монтажных. Полиция проводила обыски наугад, останавливала молодых мужчин прямо на улице. Подвергала их арестам, допросам, пыткам. Морги и крематории были переполнены. По утрам тела сваливали на улицах кучами — для устрашения остальных.
Две недели Удаян где-то пропадал. Родителям он сказал, что делает это просто из предосторожности, хотя они к тому времени наверняка уже знали правду. А Гори он признался: боится, как бы поврежденная рука не выдала его.
Гори не знала, где он прячется — на какой-то одной подпольной квартире или в разных местах. Иногда она получала от него весточку от бензозаправщика на шоссе. Связь в этой подпольной организации пока еще работала. В посланиях он сообщал, что пока жив, просил передать ему чистую одежду и таблетки от щитовидки. Но к концу тех двух недель ему, видимо, стало негде больше прятаться, и он вернулся домой.
Из дома он уже больше не мог выходить. Родители, с трудом дождавшиеся его возвращения, рады были его присутствию дома, а не скитанию где-то. Они делали все, чтобы его никто не увидел — ни соседи, ни рабочие на строительстве их дома, ни любые посетители. С дворового мальчишки взяли клятву молчания. Родители избавились от всех вещей Удаяна — как будто его уже не было. Его книги попрятали, одежду затолкали в сундук под кроватью.
Он обитал в дальних комнатах дома, не высовывая носа не то что на улицу, а даже с террасы или из окна. Разговаривал только шепотом. Единственными моментами свободы для него была возможность выбраться посреди ночи на крышу и там сидеть, прижавшись спиной к парапету, курить и смотреть на звезды. Поврежденная рука лишала его возможности одеваться и мыться самостоятельно. Он жил как младенец, которого надо кормить с ложечки.
У него начались проблемы со слухом, и он все время просил Гори повторить, что она сказала. Тем взрывом ему повредило барабанные перепонки. Он жаловался на головокружение и на постоянный шум в ушах, не слышал коротковолнового приемника, когда Гори слышала все, что там говорилось.
Он боялся, что теперь больше не услышит зуммера на входной двери или приближающейся сирены полицейской машины. Он признавался, что чувствует себя одиноким, даже когда семья собирается вместе. Одиноким и каким-то потерянным.
Прошла почти неделя. Наверное, полиция так и не вычислила его, так и не напала на его след. Наверное, отвлеклись на приближающийся праздник. Так говорил Удаян. И это он убедил Гори и свою мать отправиться в тот день за покупками праздничных подарков.
Тело им не отдали. Даже не сказали, где оно было сожжено. Свекор ходил в полицию, пытался что-то узнать, добиться каких-то объяснений, но в полиции все отрицали — вроде как и не было такого инцидента. То есть взяли человека на глазах у всех, а потом скрыли все следы.
В течение десяти дней после смерти мужа Гори должна была следовать определенным правилам. Она не стирала одежды, не носила обуви, не расчесывала волосы, не открывала дверей и ставень своей комнаты — чтобы невидимые частички мертвого мужа не проникли в комнату. Она спала на подушке Удаяна, которая поначалу еще сохраняла его запах, а потом постепенно пропахла ею, запахом ее немытых волос и кожи.
Никто к ней не заходил, никто не нарушал ее уединения. Она старалась лежать и не шевелиться, но иногда ей казалось, будто она падает вместе с кроватью куда-то в пропасть. Она даже не находила в себе сил расплакаться. Иногда только по утрам, когда она просыпалась, тихие слезы текли по ее щекам.
Наступили дни празднования Пуджо. Наступили и летели один за другим — Шаштхи, Саптами, Аштами, Навами. Дни торжественного поклонения богине, которому предавался весь город. Кроме их погруженного в траур дома. Гори смыла киноварь из пробора в волосах, сняла навсегда обруч, который носила на поясе. Отсутствие этих украшений означало: она вдова. Ей было двадцать три года.
На одиннадцатый день в дом пришел монах — совершить последние траурные обряды и приготовить церемониальную пищу. На стену повесили фотографию Удаяна — в застекленной рамке, украшенной туберозами. Гори не могла смотреть на эту фотографию. На церемонии она сидела. Сидела с голыми запястьями.
«Если со мной что-нибудь случится, не давай им тратить деньги на поминки», — как-то сказал ей Удаян. Но поминки устроили, в дом пришло много народу. Все, кто знали его, — родственники, соратники по партии. Все пришли отдать ему последнюю дань, посидеть за поминальным столом, отведать его любимых блюд.
По окончании траура свекор со свекровью начали снова есть рыбу и мясо. А Гори нет. Она больше не носила цветных сари — только траурные белые, — из-за чего стала похожа на вдов их клана. На женщин втрое старше ее.
Пришел десятый день праздников Пуджо — Дашами. Последний день, когда Дурга возвращалась к своему супругу Шиве. Вечером того дня статую божества из святилища в их квартале погрузили в реку. В этом году церемония проходила без фанфар — из уважения к памяти Удаяна.
Но Гори знала: в северной Калькутте, там, где она жила раньше, праздничные шествия будут продолжаться всю ночь. Люди выстраивались вдоль тротуаров, чтобы проводить глазами статую, а шум фанфар раздавался такой, что никто не смог бы уснуть. «Она вернется! Она будет с нами снова!» — такие слова распевали толпы, провожая свою богиню к реке и уже заранее предвкушая ее возвращение.
Однажды утром, по прошествии первого месяца, она не смогла выйти утром помочь свекрови по хозяйству, как обычно. Просто не могла встать с постели от головокружения и чувства разбитости.
Она лежала так пять минут, десять… Потом вошла свекровь и сказала, что уже поздно валяться, открыла ставни и заглянула Гори в лицо. В руках она держала чашку чая, но не предложила ее Гори сразу. Сначала просто стояла и смотрела на невестку. Гори медленно села на постели и взяла чай из рук у свекрови.
— Я сейчас приду.
— Сегодня можешь не торопиться, — произнесла свекровь.
— Почему?
— От тебя все равно толку не будет. — Она сокрушенно покачала головой. — Умная вроде девочка. По крайней мере, так он нам говорил, когда женился на тебе. А не понимаешь таких простых вещей.
— Чего я не понимаю?
Свекровь уже направлялась к двери, но на пороге обернулась и бросила:
— Теперь будь осторожней. В ванной, на лестнице.
— Теперь?..
— Да. Ты скоро будешь матерью.
С самого начала их супружеской жизни одну неделю каждого месяца он не прикасался к ней, попросил ее вести записи таких дней и говорить ему, когда безопасно.
Он обещал обязательно завести детей, но только когда революция завершится успешно. В последние же недели перед его гибелью, когда он прятался в доме на нелегальном положении, они сбились со счету в отслеживании таких дней.
Гори обладала врожденным чувством времени. И она очень легко запоминала другие абстрактные понятия — цифры и буквы алфавита, и английского, и бенгальского. Эти понятия существовали у нее в мозгу звеньями какой-то определенной цепочки. Месяцы располагались в круговом порядке, словно на космической орбите.
Каждое понятие в ее мозгу имело какую-то свою физическую, трехмерную топографию. Поэтому она с самого детства могла считать, писать малознакомые слова, извлекать что-то из памяти или представлять что-то в будущем, только сопрягая их с определенным местонахождением в ее голове.
Основным понятием у нее считалось время — и прошедшее, и будущее, по нему она ориентировалась. Ограниченное пространство ее собственной жизни как бы пропускалось через эти безграничные спектры несущихся лет. Справа располагалось недавнее прошедшее — год, когда она познакомилась с Удаяном, а дальше за ним — все предшествовавшие годы, когда она жила без Удаяна. За теми годами был год ее рождения — 1948, — а за ним все годы и столетия, его предварявшие.
