Нагиб Махфуз - Избранное
— Твое горе — причина твоей грубости! Но мы оба несчастны. Ты потерял Хумама и Кадри, а я — Хинд. У великого Габалауи остались лишь внук — убийца и внучка–распутница. И все же тебе легче, ведь у тебя есть еще дети, они заменят тебе ушедших.
— Неужели ты завидуешь мне? — печально спросил Адхам.
— Идрис завидует Адхаму?! — удивился Идрис. Если не понесешь ты кары, равной твоим злодеяниям, мир рухнет!
— Рухнет, непременно рухнет…
И потянулись дни, полные уныния и печали. Скорбь подорвала здоровье Умеймы, она сильно исхудала. За несколько лет Адхам, казалось, состарился больше, чем за всю долгую жизнь. Оба страдали от физического недуга и душевных мук. И вот настал день, когда болезнь окончательно взяла верх. Супруги уже не могли подняться с постели. Умейма с младшими детьми оставалась во внутренней комнате, Адхам — в комнате старших сыновей. Проходил день, наступала ночь, но они не зажигали лампы. Адхам довольствовался светом луны, проникавшим в комнату через дверь. Он то дремал, то пробуждался, находясь все время на грани между бодрствованием и забытьём… Как–то до него донесся насмешливый голос Идриса:
— Не нуждаешься ли ты в помощи?
Сердце у Адхама сжалось, но он ничего не ответил. Он ненавидел часы, когда Идрис выходил на свою вечернюю прогулку.
— Люди! Будьте свидетелями моей доброты и его невежливости! — выкрикнул на прощание Идрис, после чего удалился, напевая:
Втроем отправились мы на охоту в горы,
Один пал жертвой страсти, второго сгубили друзья…
…Глаза Адхама наполнились слезами. Этот злодей еще насмехается. Дерется, убивает, плюет на людские пересуды, своевольничает, творит все, что на ум взбредет, и ничуть не раскаивается, сотрясая небеса наглым хохотом. Ему доставляет удовольствие издеваться над слабыми, он вечно торчит на похоронах и распевает песни на кладбище. Я на краю могилы, а ему хоть бы что. Убитый похоронен, убийца пропал, и мы оплакиваем обоих. Детский смех затих в нашей хижине в эти мрачные дни, дни слез и печали. Боль гложет мое бренное тело. За что такие муки? Где мои светлые мечты?
…Адхаму вдруг показалось, что он слышит шарканье ног, тяжелые шаги, пробудившие в нем смутные воспоминания, неуловимые и ускользающие, как аромат чего–то знакомого, но давно забытого. Он повернул голову и увидел, что дверь отворяется, дверной проем заполняется чьим–то огромным телом. Он удивленно раскрыл глаза… Стон надежды и отчаяния вырвался из его груди. Не веря своим глазам, он прошептал:
— Отец?!
До слуха его донесся старческий голос:
— Добрый вечер, Адхам!
Адхам не сдержал слез. Он хотел приподняться, но у него не было сил. Радость, какой он не испытывал уже двадцать лет, охватила его. Дрожащим от волнения голосом Адхам сказал:
— Я не могу поверить!
— Ты совершил ошибку, и ты плачешь…
— Провинность моя велика, но и наказание непомерно. Ведь даже самые презренные твари, обреченные на муку, не теряют надежды заслужить прощение, — сквозь слезы проговорил Адхам.
— Так ты учишь меня мудрости?!
— Прости, отец. Горе ожесточило мое сердце. Болезнь измучила меня. Даже овцам моим грозит гибель!
— Хорошо, что еще беспокоишься о своих овцах!
— Ты простил меня? — с надеждой спросил Адхам.
— Да! — помолчав, ответил Габалауи.
— Слава Аллаху! — дрожа всем телом, воскликнул Адхам. — Еще недавно я был на краю пропасти от отчаяния!
— Вот я и пришел…
— Да, это как пробуждение после кошмара.
— Потому что ты хороший сын. Вздохнув, Адхам сказал:
— Я дал жизнь убийце и его жертве.
— Мертвый не воскреснет. Чего ты хочешь?
— Когда–то я мечтал петь песни в саду, но сегодня меня уже ничто не радует!
— Имением будут владеть твои потомки.
— Хвала Аллаху!
— Не утомляй себя и постарайся уснуть, — сказал Габалауи, уходя…
***
Почти одновременно умерли Умейма и Адхам, а вслед за ними и Идрис. Выросли дети. После долгих скитаний вернулись Кадри и Хинд со своим потомством. Все дети росли бок о бок, вступали в брак между собой, плодились. Благодаря доходам от имения поселение разрасталось. Так возникла наша улица. И все живущие на ней — потомки тех, первых.
Габаль
24.
Дома на нашей улице стоят в два ряда, один напротив другого. Начинаются они у Большого дома и тянутся до самой Гамалийи. Но Большой дом, задняя стена которого выходит на пустыню, остается открытым со всех сторон. Наша улица, улица Габалауи, самая длинная в округе. Начало ее застроено большими домами, в каждом из которых живет по нескольку семей, принадлежащих к одному роду, например роду Хамдан, а дальше, с середины улицы и до Гамалийи, идут лачуги, не заслуживающие названия домов. Картина будет неполной, если не упомянуть стоящий первым в правом ряду и возвышающийся над другими дом управляющего имением и расположенный напротив него в левом ряду дом главного футуввы.
Хозяин Большого дома, решив удалиться от мира, затворился в нем вместе с самыми близкими слугами. Сыновья его умерли рано, и из потомков тех, кто прожил всю жизнь и скончался в Большом доме, остался лишь эфенди — управляющий имением.
Живущие на улице добывают себе пропитание кто чем может. Есть среди них бродячие торговцы, есть владельцы лавок и кофеен. Много и нищих. Все помаленьку приторговывают наркотиками — опиумом, гашишем. Всегда здесь шумно и людно. На каждом углу играют босоногие, почти голые ребятишки, наполняя весь квартал криками, а землю — нечистотами. У входа в каждый дом копошатся женщины — одна режет мулухийю, другая чистит лук, третья разводит огонь, и все при этом обмениваются новостями, анекдотами, а то и бранью. Пение и плач не умолкают. Часто всеобщее внимание привлекает стук колотушек, которым сопровождается зар[15]. Снуют во всех направлениях ручные тележки. То тут, то там вспыхивают словесные перепалки и рукопашные схватки. Кошки мяукают, собаки лают, вступая в драку из–за отбросов. По дворам и вдоль стен домов бегают крысы. Часто жителям улицы приходится объединяться, чтобы убить скорпиона или змею. Что же до мух, то по количеству их можно сравнить разве что со вшами. Они едят из одних тарелок, пьют из одних стаканов с людьми, набиваются в глаза, в рот — словом, всем неразлучные друзья.
А когда какой–нибудь парень почувствует в душе смелость, а в мускулах силу, он начинает задираться и приставать к своим мирным соседям и в конце концов объявляет себя футуввой в своем квартале. Облагает данью всех работающих, а сам живет в праздности, заботясь лишь о том, чтобы держать других в страхе и повиновении. Так в разных кварталах нашей улицы появились свои футуввы: Кадру, аль-Лейси, Абу Сари, Баракят, Хаммуда. Самый большой забияка среди них, Заклат, все время заводил драки с другими футуввами и из каждой выходил победителем. Со временем он стал главным на нашей улице, а побежденные должны были отдавать ему часть своих доходов. Эфенди, управляющий имением, быстро сообразил, как нужен такой человек, который сможет выполнять его приказания и защищать его, если понадобится. Он приблизил Заклата к себе, положил ему из доходов от имения громадное жалованье, и Заклат поселился в доме напротив дома управляющего, а власть его еще более укрепилась. Теперь он уже не поощрял драк между футуввами — ведь они могли привести к возвышению кого–либо из них и к появлению опасного соперника. Поэтому вся сила и злость футувв обрушивались на несчастных обитателей улицы. Как же все это случилось и почему дожили мы до такого состояния?
Габалауи обещал Адхаму, что имением будут владеть его дети. Тогда–то и были построены дома, а имущество разделено по справедливости. Некоторое время люди жили, не зная забот. Но вот глава рода затворил двери своего дома, удалившись от мира. Поначалу управляющий имением следовал стезею добра и честно выполнял свои обязанности. Потом в сердце его закралась алчность, и он стал присваивать большую часть доходов. Стал подделывать счета, сократил выплаты, а затем наложил лапу на все имение, чувствуя себя в полной безопасности под защитой купленного им футуввы. Жителям улицы не оставалось другого выхода, как искать любых заработков, хотя бы и нечестных. Число жителей быстро увеличивалось, и бедность их возрастала. Вскоре они погрязли в нищете и грязи. Сильные стали притеснять слабых, а слабые превратились в попрошаек. И все искали забвения в наркотиках. Каждый, кто трудился в поте лица, должен был делиться своими жалкими грошами с футуввой, получая взамен не благодарность, а побои и проклятья. Только футуввы и жили в довольстве и благоденствии. Ими командовал главный футувва, а управляющий командовал всеми. Обитателей же улицы и за людей не считали. Если какой–нибудь бедняга не мог уплатить налог, он получал жестокую взбучку от футуввы квартала. А если шел жаловаться к главному футувве, тот наказывал его еще пуще, а потом отправлял назад, к футувве квартала, для повторного «внушения». Если же бедняку приходило на ум пожаловаться управляющему, то его избивали вместе управляющий, главный футувва и футуввы кварталов. Эту прискорбную картину я сам наблюдал в наши дни, а, как говорят люди, такое же творилось и в прошедшие времена. Поэты в многочисленных кофейнях нашей улицы воспевают только героические деяния и не любят вспоминать о делах, которые не украшают господ. Они прославляют достоинства управляющего и футувв, их справедливость, которой мы не пользуемся, милосердие, которого мы не знаем, храбрость, которой мы не видели, набожность, которая нам неизвестна, добродетель, о которой мы и не слыхивали. Вот я и спрашиваю себя: что же заставляло наших отцов и что заставляет нас жить на этой проклятой улице? Ответ прост: на других улицах жизнь еще хуже нашей, конечно, если футуввы с тех улиц не вымещают на нас зло, причиненное им нашими футуввами. Но самое удивительное — нам еще и завидуют! Жители окрестных улиц говорят: «Вот счастливцы! Они владеют имением, которому нет равного. А их футуввы такие богатыри, что одни имена их способны любого привести в дрожь!» Нам же от этого имения одно расстройство. А сила наших футувв оборачивается для нас лишь унижением и несчастьями. И, несмотря на все это, мы продолжаем жить на нашей улице. И терпим. С надеждой устремляем взоры в будущее, которое неизвестно когда наступит, и, указывая на Большой дом, повторяем: «Там живет наш великий предок». Киваем на футувв и говорим: «Вот наши мужчины, а над прошлым и будущим властен один Аллах».
