Нагиб Махфуз - Избранное
Поэт, многозначительно глядя на Хамдана, настойчиво повторил:
— Надо взвесить все возможные последствия.
— У меня есть смелая идея, — сразу же откликнулся Хамдан.
Все взгляды устремились на него, он продолжал:
— Надо обратиться к управляющему!
Абдун, подававший в этот момент чай Али Фаванису, усмехнулся:
— И вправду смелая идея. Придется нам потом рыть новые могилы.
— Устами младенца глаголет истина! — засмеялась Тамархенна.
Но Хамдан был настроен решительно.
— Надо идти! — сказал он. — И мы пойдем все вместе!
26.
Все члены рода Хамдан — мужчины и женщины — собрались перед домом управляющего. Их возглавляли сам Хамдан, Даабас, Атрис, Далма, Али Фаванис и поэт Ридван. Ридван предлагал, чтобы к управляющему шел один Хамдан, говоря, что их совместный приход могут счесть за бунт и устроить над ними расправу, но Хамдан откровенно сказал ему:
— Одного меня легко убить, а весь род Хамдана они убить не смогут!
Толпа у дома управляющего привлекла внимание жителей соседних домов. Из окон повысовывались головы женщин, оставивших свои дела и с любопытством глазевших на хамданов. Побросали свои корзинки и тележки бродячие торговцы. И малые, и старые недоумевали: чего надо хамданам?
Хамдан взялся за медный молоток на двери и постучал. Почти тотчас дверь открылась и на пороге появился мрачный бавваб, а из сада пахнуло цветущим жасмином. Бавваб с тревогой оглядел собравшихся и спросил:
— Чего вы хотите?
— Мы хотим видеть господина управляющего, громко сказал Хамдан, чувствуя за спиной поддержку толпы.
— Все вместе?
— Каждый из нас имеет право видеть управляющего!
— В таком случае подождите, я доложу о вас, — проговорил бавваб и хотел закрыть дверь, но Даабас успел пройти внутрь со словами:
— Будет приличнее, если мы подождем здесь.
За ним устремились остальные, словно стая голубей за вожаком. Хамдан, увлекаемый толпой, хотя и был недоволен безрассудством Даабаса, также оказался внутри ограды. Теперь все хамданы стояли на мощенной плиткой дорожке между садом и саламликом.
— Выйдите вон! — ругался бавваб.
— Гостей не выгоняют! — отрезал Хамдан. — Иди доложи своему господину!
Губы бавваба скривились в презрительной усмешке, лицо сделалось еще более угрюмым. Он повернулся и быстрым шагом пошел в саламлик. Хамданы смотрели ему вслед, пока он не исчез за занавесом, скрывавшим дверь в гостиную. Затем стали разглядывать сад, фонтан, обсаженный пальмами, увитую виноградом беседку, вьющийся по стенам дома жасмин. Их растерянные, блуждающие взгляды снова и снова возвращались к занавесу.
Наконец занавес откинулся и в дверях показался сам эфенди. Лицо его было мрачнее тучи, а быстрые шаги выдавали сильный гнев. Дойдя до лестницы, он остановился на верхней ступеньке. Широкая аба окутывала его тело. Видно было лишь его недовольное лицо, мягкие домашние шибшиб[19] и длинные четки в правой руке. Эфенди обвел всех собравшихся пренебрежительным взглядом и остановил его на Хамдане, который как можно вежливее сказал:
— Доброе утро, господин управляющий!
В ответ управляющий лишь помахал рукой и спросил:
— Кто вы такие?
— Род Хамдан, господин управляющий!
— Кто разрешил вам войти в мой дом?
— Дом нашего управляющего — это и наш дом, все мы под твоей защитой и прибегаем к твоей милости, — быстро сообразив, ответил Хамдан. Лицо управляющего не смягчилось.
— Ты пытаешься оправдать ваше непристойное поведение?! — спросил он.
Даабасу надоела вежливость Хамдана, и он вмешался:
— Мы единая семья, все мы — дети Адхама и Умеймы!
— Это дело прошлое, — возмутился эфенди, — их давно уже призвал к себе Аллах.
— Мы терпим нищету и страдаем от несправедливости, — проговорил Хамдан, — поэтому и решились прийти к тебе, чтобы ты сам увидел, как мы несчастны.
— Клянусь твоей жизнью, — вмешалась Тамархенна, — даже тараканы не вынесли бы такого существования!
Тут Даабас не выдержал и почти прокричал:
— Большинство из нас — нищие! Наши дети голодают, наши лица опухли от побоев и пощечин футувв. Разве такая жизнь достойна потомков Габалауи и наследников его имения?!
При этих словах рука эфенди судорожно сжала четки, он воскликнул:
— Какого имения?
Хамдан пытался помешать Даабасу говорить, но тот — словно хмель ударил ему в голову — продолжал:
— Большого имения! Не гневайся, господин управляющий. Я имею в виду всю ту землю, которой владеет наша улица, возделанные поля и участки окрестной пустыни. Имение Габалауи, господин! Уже не сдерживая гнева, эфенди закричал:
— Это земля моего отца и деда! Вы не имеете к ней никакого отношения! Вы рассказываете друг другу всякие небылицы и верите в них, но у вас нет никаких доказательств!
Тут хамданы заговорили разом, особенно выделялись голоса Даабаса и Тамархенны:
— Об этом все знают! Все!
— Все? — возмутился эфенди. — Ну и что же? Если вы скажете, что мой дом принадлежит не мне, а кому–то другому, разве этого достаточно, чтобы отнять его у меня? Проклятые гашишники! Скажите мне, кто–нибудь из вас получил хоть миллим из доходов от имения?
— Наши отцы получали!
— И у вас есть доказательства?
— Они говорили нам, — проговорил Хамдан, — и мы верим им!
— Это наглая ложь! Убирайтесь отсюда, пока вас не выгнали!
— Покажи нам десять условий! — потребовал Даабас.
— С какой это стати? Кто вы такие и какое имеете к ним отношение?
— У нас есть право!
В это время за дверью раздался голос Ходы–ханум, жены управляющего:
— Хватит тебе разговаривать с ними! Не утруждай себя понапрасну!
— Лучше выйди сама и рассуди нас! — сказала Тамархенна.
— Это разбой средь бела дня! — срывающимся от гнева голосом проговорила Хода–ханум.
— Да простит тебя Аллах, госпожа! Во всем виноват наш дед, который удалился от мира, — ответила ей Тамархенна.
В этот момент Даабас, подняв голову, громовым голосом закричал:
— О Габалауи! Взгляни на нас! Ты оставил нас на милость тех, кто не ведает милосердия!
Голос его звучал так громко, что казалось, он должен достичь слуха Габалауи. Но эфенди, задыхавшийся от злобы и гнева, еще громче вопил:
— Вон! Вон из моего дома, немедленно! Хамдан растерянно пробормотал: «Пошли!», повернулся и зашагал к выходу. Остальные молча последовали за ним, даже Даабас, который, однако, еще раз вскинул голову и с той же силой крикнул:
— О Габалауи!
27.
С побледневшим от гнева липом эфенди вошел в гостиную, где его поджидала Хода–ханум.
— Чувствую я, — удрученно сказала она, — что этим дело не кончится. Теперь вся улица будет судачить о том, что произошло. Если мы не примем мер, нам придется плохо!
— Низкая чернь! — с отвращением проговорил эфенди. — И они еще смеют претендовать на имение! Это же не улица, а пчелиный рой, а они еще говорят о своем благородном происхождении!
— Чтобы навести порядок, надо позвать Заклата. Он ведь получает свою долю от доходов. Пусть займется делом вместо того, чтобы прохлаждаться на наши деньги!
Эфенди пристально посмотрел на нее и спросил:
— А как же Габаль?
— Габаль? Он наш воспитанник, наш сын! — спокойно и уверенно ответила ханум. — Он вырос в нашем доме. Что же касается рода Хамдан, то ни он их не знает, ни они его. Если бы они считали его своим, они бы действовали через него. Не беспокойся на его счет, Он вернется от арендаторов, и мы ему все расскажем!
Явился призванный управляющим Заклат, мужчина среднего роста, дородный, с крупными, грубыми чертами лица.
Его шея и подбородок были покрыты шрамами. Усевшись рядом с эфенди, Заклат сказал:
— До меня дошли не очень приятные новости.
— Плохие новости всегда доходят быстро! — отозвалась Хода.
— Эти новости плохи не только для нас, но и для тебя, — хитро глядя на Заклата, проговорил эфенди.
— Давно мы не брались за дубинки и не пускали кровь! — прорычал Заклат, а Хода, улыбнувшись, сказала:
— Что за гордецы эти хамданы! Из их рода еще не вышел ни один футувва, но каждый, даже самый жалкий, мнит себя господином на нашей улице!
— Торговцы да нищие! Из таких футуввы не получаются! — пренебрежительно заметил Заклат.
— Что же делать? — спросил управляющий Заклата.
— Я их раздавлю, как тараканов! Эти слова Заклата услышал Габаль, как раз в этот момент входивший в гостиную. Лицо юноши раскраснелось от прогулки на свежем воздухе. Все его стройное тело и открытое лицо с большими умными глазами излучали молодость и силу. Он вежливо поздоровался и принялся рассказывать об участках, которые ему удалось сдать в аренду. Но Хода–ханум прервала его:
