Донна Тартт - Щегол
– Давай, – кивнул Борис, – разверни уж, убедись, что там не учебник по основам государства и права! Где она была? – спросил он Вишню, когда я принялся развязывать бечевку.
– В грязном чуланчике со швабрами. В какой-то дерьмовой пластмассовой папке. Гроздан мне показал. Я боялся, что он начнет выебываться, но пушка у виска его вразумила. Ему подыхать нет смысла, еще не все пирожки с гашишем сожрал.
– Поттер, – сказал Борис, пытаясь привлечь мое внимание, потом повторил: – Поттер!
– Что?
Он поднял сумку.
– Эти сорок кусков я отдам Юрию и Ширли Т. Кину им на карман капусты. За оказанные услуги. Потому что только благодаря им мы не заплатили Саше ни цента за то, что он такой молодец и спер твое имущество. А с Витей, – он вытянул руку, пожал его, – мы теперь в расчете и даже больше. Должок за мной.
– Нет, Боря, я перед тобой в вечном долгу.
– Забудь. Ерунда.
– Ерунда? Ерунда? Неправда, Боря, я сегодня ночью сижу тут живой и здоровый только благодаря тебе – и каждую ночь, до самой моей последней ночи, я буду об этом помнить…
Он рассказывал интересную историю, я, правда, слушал его вполуха – кто-то повесил на Вишню какое-то преступление, которого он не совершал, вообще никакого к этому отношения не имел, кругом невиновен, что за преступление, я не понял, но, похоже, серьезное, тот мужик стучал направо и налево, чтоб скостить себе срок, и Вишне – разве что он тоже решился бы стукануть на свое начальство (“было бы очень глупо, жить-то еще хотелось”) – светила десяточка, но Борис, Борис его спас, потому что Борис отыскал эту мразь – сидел себе в Антверпене, вышел под залог, – и история о том, как он все это проделал, была очень эмоциональной, живой, и вот у Вишни уже перехватывает горло, и он слегка расчувствовался, но история все не кончалась, и в ней уже фигурировали и поджог, и кровопролитие, и – каким-то боком – бензопила, но тут я уже не слышал ни единого слова, потому что наконец развязал бечевку, и вот – огни фонарей и водянистые отсветы дождя катятся по холсту моей картины, по моему щеглу, который – бесспорно, без всяких сомнений, и на задник можно было не смотреть – был подлинным.
– Видишь? – Борис прервал Витю в самый разгар истории. – Неплохо выглядит твоя zolotaia ptitsa, да? Говорил же, мы с ней аккуратно обращались.
Я, не веря своим глазам, провел пальцем по краю картины, словно Фома Неверующий – по ладони Христа. Любой торговец антикварной мебелью – или уж если на то пошло, святой Фома – знал: зрение обмануть куда проще, чем осязание, и теперь, даже спустя столько лет, мои руки так хорошо помнили картину, что сразу потянулись к следам от гвоздей, к крохотным дырочкам в самом низу доски – когда-то (давным-давно, как говорится) картина висела вывеской на таверне или, может, украшала расписной комод, кто знает.
– Он там жив еще? – Это Виктор-Вишня.
– Да вроде как. – Борис ткнул меня локтем под ребра. – Эй, скажи что-нибудь.
Но я не мог. Картина была настоящей, я это знал, знал – даже в темноте. Выпуклые желтые полосы краски на крыле, перышки прочерчены рукояткой кисти. В верхнем левом краю – царапина, раньше ее там не было, крохотный дефектик, миллиметра два, но в остальном – состояние идеальное. Я переменился, а картина – нет. Я глядел, как лентами на нее ложится свет, и меня вдруг замутило от собственной жизни, которая по сравнению с картиной вдруг показалась мне бесцельным, скоротечным выбросом энергии, шипением биологических помех, таким же хаотичным, как мелькающие за окнами огни фонарей.
– Ах, красота, – тепло сказал Юрий, склонившись над моим правым плечом. – Такая чистая! Как ромашка! Понимаешь, что я хочу сказать? – сказал он, тыча меня в бок, потому что я все молчал. – Как простой цветок посреди поля! Просто… – он жестами показал, вот он! Потрясающе! – Понимаешь, о чем я? – Он снова ткнул меня в бок, но я был так зачарован, что ничего не ответил.
Борис тем временем бормотал что-то Вите, то по-английски, то по-русски, про ptitsa и еще что-то, я никак не мог разобрать, что – про мать и ребенка, про нежную нежность.
– Ну что, все еще хочешь звонить арт-копам, а? – спросил он, приобняв меня за плечо, приблизив ко мне голову – точь-в-точь как в детстве.
– А мы ведь можем еще им позвонить, – сказал Юрий, захохотав, ущипнув меня за руку.
– И правда, Поттер! Позвоним? Как, нет? Похоже, разонравилась ему эта идея, а? – сказал он через мою голову Юрию и вскинул бровь.
11Когда мы заехали в гараж и вылезли из машины, все еще куражились, хохотали, пересказывали друг другу на разных языках детали и подробности операции – все, кроме меня, я стоял, оцепенев, во мне эхом отдавался шок, нарезка из воспоминаний и резких движений еще мельтешит передо мной во тьме, и я настолько ошарашен, что и слова вымолвить не могу.
– Вы только посмотрите на него, – сказал Борис, резко прервав сам себя на полуслове, и стукнул меня по руке. – Вид такой, будто только что отхватил лучший отсос в жизни.
Они все надо мной смеялись, даже Ширли Темпл, весь мир превратился в смех, смех – рваный, металлический – отскакивал от кафельных стен, бред и фантасмагория, такое чувство, будто мир разрастается и распухает, как какой-нибудь сказочный воздушный шар, воспаряет, взлетает к звездам, и я тоже захохотал, не понимая даже, над чем смеюсь-то, потому что я по-прежнему был в таком шоке, что меня всего трясло.
Борис закурил. В подземном свете лицо у него было зеленоватое.
– Ты ее заверни, – по-дружески посоветовал он, кивком указав на картину, – потом сунем ее в сейф у тебя в номере, а тебе настоящий отсос организуем.
Юрий нахмурился:
– А я думал, поедим сначала?
– Верно. Умираю с голоду. Значит, сначала ужин, потом отсос.
– В “Блейке”? – спросил Вишня, открыв дверцу “рейндж-ровера” с пассажирской стороны. – Где-нибудь через час?
– Договорились.
– Неохота вот так вот уходить, – сказал Вишня, оттягивая воротник рубашки, она промокла насквозь от пота и прилипла к шее. – Но коньяку бы сейчас не помешало. Какого-нибудь за сотенку евро. Я бы прям сейчас четвертинкой закинулся. Ширли… Юра… – он произнес что-то на украинском.
– Он говорит, – пояснил Борис, потому что за этим последовал взрыв смеха, – он говорит Ширли и Юрию, что за ужин они сегодня платят. Из… – тут Юрий торжествующе потряс сумкой.
Вдруг – пауза. Юрий нахмурился. Он сказал что-то Ширли Темпл, и Ширли – со смехом, заиграв ямочками – замахал руками, отмахнулся от сумки, которую Юрий ему протягивал, и закатил глаза, когда Юрий протянул ее снова.
