Захар Прилепин - Восьмерка
Гланька развернулась и побежала.
Пробежав почти до конца дома, оглянулась и крикнула:
— Скоты! Вы скоты просто!
— Кто это? — спросил Грех, почти скатываясь на скорых ногах по ступенькам подъезда.
Он смотрел в сторону Гланьки, отошедшей совсем далеко, но все еще видной.
— Это подруга Буца, — сказал Шорох, тоже глядя вослед Гланьке.
— Она видела труп? — спросил меня Грех.
— Нет, — ответил я, не понимая, чего он так дрожит.
— А хули она его звала? — в голос заорал Грех. — Я слышал: она его звала вся на истерике!
— Да нет, — ответил я.
— Ты не спишь, эй? — подошел ко мне ближе Грех. — Может, ты забыл, где Буц? Вот он в машине лежит и остывает! Или что, она звала какого-то другого Буца?
— Нет, этого, — сказал я.
— Ты же говоришь, что она его не видела!
— Она не его видела! — крикнул я.
— Иди ты к бесу, сука глупая! — сказал Грех и толкнул меня в плечо.
— Ты ошалел? — заорал я и вцепился ему в грудки, услышав, как затрещали пуговицы на рубашке под его свитером.
Меж нас, твердый, как перемороженное мясо, вклинился Шорох и уже спустя секунду упирался левой рукою мне в грудь, а правой — удерживал за плечо Греха.
— Не орите! — рычал Шорох; я впервые услышал, как он рычит.
— Ее надо грохнуть! — пролязгал зубами Грех. — Она видела Буца и скажет, что это мы его замочили!
Лыков смотрел то на Буца, то на всех нас, пытаясь осознать, что происходит.
— Да отпусти! — сорвал руку Шороха Грех и встал поодаль, оправляя свитер.
— Ее надо срочно грохнуть, — еще раз повторил он, обращаясь только к Лыкову.
— Он рехнулся! — прокричал я, показывая на Греха всей пятерней.
— Догнать на машине и грохнуть! — снова повторил Грех, ненавидяще глядя мне в глаза. — Иначе она сдаст нас всех! И эту суку глупую тоже! — и Грех ткнул в меня пальцем.
Я задохнулся и, не закрывая рта, оглядел внимающих Греху пацанов, отчетливо, по буквам, спросив у себя: кто это?
«Кто это? — спросил. — Твои друзья? С чего ты взял? Если вы жрали с одной тарелки по утрам в раздевалке — это называется друзья?»
— Ты, хорош гнать! — сказал вдруг Шорох, повернувшись всем телом к Греху. — Чего за гон, ты?
В одну секунду они сцепились и, с тяжелым стуком мясных оледеневших туш, перекинулись через невысокий забочик вдоль тротуара.
Лыков, не глядя на них, шагнул к своей «восьмерке», судорожными движеньями извлекая из кармана ключи.
— Куда, Лыков? — окликнул я, внезапно найдя воздух — он был тут же, у лица, порубленный на корявые осколки.
Лыков, не отвечая, уже садился на свое место.
Я открыл, шарахнув о забор, дверь со стороны Буца — упала с колена его рука, но сам он остался сидеть на месте.
— Куда? — повторил я, нагнувшись в салон.
Лыков уже включал зажигание.
Присев, я сдвинул рычаг пассажирского кресла — и сдвинул Буца максимально назад. Потом, через него, наступая одной ногой Буцу в пах, другим коленом на рычаги скоростей, на ляжку Лыкова, ввалился в салон и протолкнул себя на задние сиденья.
С трудом находя там место своему телу и один раз случайно ухватив Буца за омерзительное его лицо, я заметил, как Грех и Шорох все еще кувыркаются в грязном снегу.
Лыков, газанув, стремительно сдал задом и в первом же проулке вывернул в сторону дороги.
— Выкину его на том же месте, и все! — сказал Лыков, крутя руль.
— Подними кресло — неудобно тут! — крикнул я сзади.
Лыков нагнулся, нашел рычаг, Буца вернуло в сидячее положение, причем он с размаху ударился головой о бардачок и завалился набок. Машина тем временем едва не въехала в столб.
Я сдвинулся, заняв место ровно посередине сидений, и присмотрелся к Лыкову — у него, показалось мне, было совершенно невменяемое лицо.
— Где же? Где же это? — повторял Лыков, неустанно всматриваясь в дорогу и посекундно оглядываясь, — не проехал ли он место аварии.
— Выкинешь, и дальше что? — спросил я.
— Оставлю… как было!.. — ответил он; голос звучал, как у человека, пребывающего в полузабытьи.
— Тут! — неожиданно остановил себя Лыков и дал по тормозам — нас, на мартовской наледи, немного вывернуло влево, в сторону встречки, но не критично.
Машина заглохла.
Эта секунда тишины длилась очень долго.
Я успел заметить идущую на хорошей скорости по встречной фуру и не испугаться ее — она легко проходила мимо нас, чуть приняв в сторону.
Оглянувшись, я успел рассмотреть другую фуру, как метеорит ниспадающую на хрупкую белую «восьмерку», резко вставшую посередь ее пути.
«Утро понедельника, — подумал я спокойно, заваливаясь набок, чтоб мое тело сберегалось водительским креслом. — Фуры идут со складов за грузом, торопятся…»
Когда раздался удар — куда-то в зад или в бок «восьмерки», — меня вдруг окатило ослепительное чувство невыносимой бредовости ситуации, в которой я никак, никогда не должен был оказаться. Будто бы я прочитал свое имя, написанное со страшными орфографическими ошибками.
Тогда я не видел произошедшего, а потом мне никто не рассказал.
Как именно нас прокрутило меж двумя фурами, не знаю, помню только: показалось, что я дважды делаю невесомый танцевальный круг возле неожиданно загоревшейся на потолке салона лампочки.
Одно понятно: удар оказался не такой уж сильный — но его хватило ровно настолько, чтобы Буц вылетел в лобовое стекло — причем угодил под колеса встречной фуры, которая, тормозя, переехала и проволочила его под собою.
Спустя три минуты водитель фуры распахнул дверь нашей «восьмерки» — она открылась.
Пристегнутый Лыков налетел грудиной на руль и повредил что-то вроде ребра, но в те минуты не заметил ничего.
Меня извлечь было труднее, но я оказался вообще цел — только часы потерял.
Выбравшись на улицу, я все гладил свой живот, словно именно ему был благодарен за спасение.
Лыков часто вытирал что-то подтекающее из носа и затем подолгу смотрел на пальцы.
Не прекращая обираться обеими руками, я заметил ноги Буца — он отчего-то был только в одном ботинке.
— Друг-то ваш — наглухо! — сказал мне со страдальческим лицом водитель одной из фур.
Потом дошел до Лыкова и снова повторил:
— Друг-то ваш — наглухо!
Грех сразу ушел в отпуск и пропал — хотя бежать оказалось не за чем.
Рассказывали потом, что отец Лыкова договорился в морге — у него там были давние друзья по медицинской учебе. Они дали искомое заключенье, в котором говорилось о Буцеве Вячеславе Егорыче, погибшем под колесами фуры, — а не за полчаса до этого вследствие столкновения с «восьмеркой» и последующего удара головой об асфальт.
