Захар Прилепин - Восьмерка
Завернув в одеяло, прихваченное с коринских кроватей, перенес меня через реку и, усадив на раму, отвез домой. Захватив там бутылку самогона, снова спустился по реке — забрать Корина.
Они явились в девять утра, — когда вчерашний тягостный и непроходимый лес мрачно ушел вглубь леса, а вперед к берегам опять вышли струящиеся на ветру вверх красивые сосны.
В коринскую избу отец больше не заглянул: сумасшедшая старуха, наверное, так и думала с тех пор, что большой друг ее бородатого внука утонул.
Где, интересно, ее могила, я бы напел ей сейчас грибоедовский вальс.
Поначалу хотел машину закрыть, но подумал: кому тут она нужна в лесу. Сунул ключи в карман. Долго стоял на берегу и думал без единой мысли в голове.
Потом вдруг судорожно и поспешно разделся: брюки, свитер, теплые носки, что-то неуместное на голове — все покидал на берег.
Ступил в майскую воду и застыл так, не дыша.
Над головой пролетела птица, я не успел заметить ее отражение в воде, только услышал крылья и крик.
Опять стало тихо.
Если долго стоять и ждать в том же самом виде на том же самом месте, то он, наверное, должен появиться.
Сначала раздастся плеск: это его шаги, и он все-таки преодолел сопротивление воды, вода же легкая, особенно если идешь по течению.
Потом, вослед за плеском, появится огонек его беломорины. Папиросы «Беломорканал» уже не продают, а у него есть.
Потом я начну понимать, что вот его лицо, а вот его плечо… и если огонек падает вниз — это он опускает руку, а если поднимается вверх и вспыхивает ярче — это отец затягивается.
…ты где? Я стою тут в темноте. Куда затерялась твоя жизнь, папа?
Никто не шел ко мне.
— Захар, ты дурак! — сказал я зло.
Медленно ступая, вошел сначала по колено, но, подскользнувшись, обрушился в воду весь и какое-то время не вставал, не выныривал, даже не шевелился.
Меня сносило водою вниз.
На пути встретилось павшее дерево, я долго трогал его руками. Наконец, поднялся в рост, перешагнул корягу и двинулся дальше по воде, то по грудь, то по пояс, но чаще по самое горло.
«…Если долго идти навстречу…» — говорил я себе.
«…Если долго идти навстречу…» — повторял.
Не удержал себя на плаву, ушел вглубь, хлебнул воды, вынырнул. Рванулся вперед, бешено толкаясь ногами, в испуге запутавшись, куда плыл — налево ли, направо.
Лес высился, и луна ускользала.
На берегу стоял мальчик в чужой, взрослой куртке, в свете луны было заметно, что голые ноги его усеяны комарами. Подбородок его был высоко поднят и тихо дрожал.
— Папа, — позвал он меня.
