Захар Прилепин - Восьмерка
Оправил на себе куртку и громко объявил:
— Война так война. До завтра отдыхаем — а с шести утра — всё. Хотели войны — будет.
— Какие шесть утра? — спросил Лыков. — Давай сейчас! — но мы уже сбежали со ступенек к нему, и Грех быстро повторял:
— Хорош, Лыков, хорош, на хер. Хорош, Лыков, на хер, хорош.
К Буцу тоже подлетели его ребята, но он отмахнулся и пошел куда-то пешком, один.
— Не надо за мной ходить! — сказал, не оборачиваясь.
Лыков проводил Буца взглядом и вдруг перевел раздраженные глаза на нас троих:
— А чего мы стояли? Чего не вписались?
— Не в нашу пользу расклад, — сказал Грех. — В другой раз надо.
— Какой другой раз? — удивился Лыков. — В другой раз они нас за сигаретами будут посылать!
— Не в нашу пользу расклад, — опять повторил Грех сквозь зубы.
— Да пошли вы! — сказал Лыков и, оттолкнув нас, двинул к своей «восьмерке». С полпути вернулся, забрал свою борсетку, которую Шорох не забыл на столике в клубе.
«Восьмерка» завелась, Лыков тут же со взвизгом вырулил с парковки и, дав по газам, метнулся куда-то во дворы, оставляя черные полосы на резком повороте.
— Пойдем за ним! — позвал нас Грех, и мы с некоторой даже поспешностью пошли.
В «Джоги» оставаться никак не хотелось.
Уже по дороге я заметил, что Грех без куртки — на улице, между тем, стоял натуральный ночной холодок, и Грех, чувствуя его, время от времени обнимал себя длинными руками.
Я-то свою успел надеть, а Шорох и не снимал никогда — у него свитер был изношенный донельзя.
Стал думать, где лыковская куртка, — и вспомнил, что он ее оставил в машине, когда мы в клуб пошли.
— Может, вернемся за твоей курткой? — предложил я Греху.
— Вернемся за курткой — и точно уедем в тюрьму, — ответил Грех.
Наконец я догадался, о чем он все последние часы думает.
— Куда идем-то? — спросил я.
Грех скривил лицо и по-новому перехватил себя руками.
— Может, Лыков к себе поехал? — предположил Шорох.
Мы дошли до лыковского дома, побродили вокруг, но ничего похожего на белую «восьмерку» не обнаружили.
Оттуда двинули дворами в сторону ночных ларьков, где порой закупались пивом и сигаретами, и спустя минуту услышали знакомый гул.
Лыков несся, как будто за ним гнались, но почемуто без дальнего света, на одних габаритах.
— Эй! Стой! — заорал Грех, когда «восьмерка» явно нацелилась нас передавить — оставалось кувыркаться с узкой дорожки через забор.
Водитель наконец увидел на своих приборах трех пешеходов, дал по тормозам, машина встала.
Лобовуху «восьмерки» украшала свежая, яркая, как зимняя ветка, трещина — того и гляди стекло посыплется.
Лыков выпал из двери напрочь очумелый, глаза его смотрели во все стороны сразу, губы танцевали.
— Я его сшиб! — бешеным шепотом проорал он.
Дверь «восьмерки» Лыков оставил открытой, в салоне загорелся свет, и все мы увидели Буца на переднем сиденье — он будто спал.
Я подошел ближе.
Сиденье было откинуто назад, под головой раскрывшего рот Буца была лыковская куртка.
— На хер сшиб? — спросил Грех, побледнев.
— Я случайно! — все тем же шепотом, раскрыв глаза, проорал Лыков. — Он выбежал на дорогу под колеса!
— Где сшиб? — спросил Грех, не сводя с Лыкова взгляда.
— Здесь близко! Не выезде из города! Возле объездной! — и Лыков махнул рукой сначала в одну сторону, потом в другую, никак не соображая, где мы находимся.
— Он жив? — все допрашивал Грех.
— Не знаю! Дышал! — отрывисто ответил Лыков, оглядываясь на Буца, словно тот мог подать знак, кивнуть.
Шорох беззвучно прошел к машине.
— А на хер ты уехал с места? — спросил Грех.
— Ты дурак? — почти беззвучно проорал Лыков. — А чего, вызвать милицию? Или оставить его на дороге?
— И оставил бы! — сказал Грех уверенно.
— Не знаю, может, к отцу? — спросил Лыков. — Папка мой посмотрит его?
Грех медленно озирался по сторонам со странной и болезненной гримасой на лице — так он раздумывал.
Открывший правую дверь «восьмерки» Шорох вдруг негромко подал голос:
— Он, типа, умер.
Никто не двинулся с места. Лыков переводил взгляд с меня на Греха.
— Точно? — наконец, спросил Грех.
— Сердце не бьется, — спокойно ответил Шорох.
Пошарив в карманах, я нашел лыковские сигареты.
«А ведь я тоже совсем не волнуюсь», — подумал, медленно и со вкусом закуривая.
«Ха! — с натуральной брезгливостью усмехнулся я сам над собою, — Да потому что Лыков угробил человека, а не ты! Ничего тебе не грозит! Но посмотрел бы я, когда б на месте Лыкова стоял сейчас ты сам…»
— Идет кто-то, — сказал Грех.
Шорох закрыл дверь со стороны Буца, легко обошел машину, захлопнул вторую — и мы, не сговариваясь, схоронились в ближайший подъезд.
Я стоял крайним, долго смотрел в щелку, пока не увидел Гланьку — даже отпрянул лицом от неожиданности.
Она прошла было мимо «восьмерки», озабоченная чем-то, но потом остановилась — хорошо хоть с левой стороны — и внимательно посмотрела на машину.
Я тут же вышел на улицу.
Грех пытался поймать меня за рукав, шепча: «Куда ты, бля?», — но я выдернул руку.
Гланька перевела взгляд на меня.
— Ты что тут? — спросила удивленно.
Я пожал плечами.
— А ты? — поинтересовался глухо.
— Где Буц, не знаешь? — спросила она чужим, неприятным голосом. — Мне сказали, что он ушел куда-то в эту сторону…
— Это ж твой Буц, — ответил я. — Может, он у тебя дома. Ты же с ним спишь.
Гланя несколько секунд смотрела мне прямо в глаза.
— Я всем вам даю от силы, — раздельно сказала она. — И только ему — от слабости.
— Да тебе показалось, Гланя, — сказал я, вдруг озлобившись и забыв про все на свете. — Что в нем за сила? Нет ее, не было никогда!
— Это вы там орали ему в окно, чтоб он варежки надел и шел на улицу? — спросила Гланька презрительно. — Благодари, что я его не пустила — он бы зарыл вас всех! Он вас зароет!
Она даже притопнула ножкой.
Грех позади меня приоткрыл дверь, но, к счастью, сам не показался.
— Буц! — неожиданно позвала Гланька, оглядывая деревья, дома, вечно покореженные лавочки, залежавшийся грязный снег в палисаднике. — Буц! — с детской требовательностью еще раз воскликнула она.
Снова скрипнула дверь подъезда.
— Пошла вон! — крикнул я и даже, кажется, замахнулся на нее — по крайней мере, я точно помню, как она по-детски прикрылась от меня рукой.
Гланька развернулась и побежала.
Пробежав почти до конца дома, оглянулась и крикнула:
