Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
Она закурила очередную сигарету. «Одна в пустом доме», — подумала она и плотно закрыла все окна, чтобы не слышать веселых криков, музыки и залпов фейерверка, доносившихся с улицы.
Ей нечего было праздновать. В этот день, когда мужья улыбались женам, дети — родителям, друзья — друзьям, когда даже вовсе незнакомые люди обнимались на улицах, никто ей не улыбнулся, никто ее не обнял.
Она поднялась в комнату дочери и зажгла свет. Все здесь было безукоризненно чистым, кровать заправлена тщательно выглаженным покрывалом, медная настольная лампа начищена до блеска, а на ярко-розовом туалетном столике аккуратно расставлены баночки и флакончики — средства для наведения красоты. Профессиональные ухищрения, с горечью подумала Мэри Джордах.
Она подошла к небольшому книжному шкафу красного дерева и взяла толстый томик Шекспира. Конверт с деньгами лежал между теми же страницами «Макбета», куда Мэри их положила: ее дочь даже не удосужилась перепрятать деньги, хотя уже поняла, что матери все известно. Сняв с полки первую попавшуюся под руку книгу — антологию английской поэзии, — Мэри спрятала конверт с деньгами туда. Пусть немного поволнуется.
Она прошла в кухню. В раковине лежала грязная посуда, оставшаяся после ее одинокого ужина. Мэри открыла газ в духовке, потом подставила к плите стул, села, нагнулась и сунула голову в духовку. У газа был неприятный запах.
Прошло несколько минут. Голова у нее закружилась. Она отодвинулась от духовки и закрыла газ. Торопиться некуда.
Вошла в гостиную. В маленькой комнате пахло газом. Посредине на потертом рыжеватом ковре стоял квадратный дубовый стол с аккуратно приставленными к нему четырьмя деревянными стульями. Она села за стол, вынула из кармана карандаш и, вырвав несколько листков из ученической тетради, в которой вела учет торговли в булочной, начала писать.
«Дорогая Гретхен! — написала она. — Я решила покончить с собой. Знаю — это смертный грех, но больше жить не могу. Это письмо пишет одна грешница другой. Пояснять, думаю, не требуется. Ты знаешь, о чем я говорю.
На нашей семье лежит проклятье — на мне, на тебе, на твоем отце и на твоем брате Томе. Только Рудольф как будто бы избежал его. А может, оно скажется на нем позже, но, слава богу, я не доживу до того дня. До сих пор я скрывала от тебя, что я незаконнорожденная. Я никогда не видела ни своего отца, ни своей матери. Мне даже страшно подумать, какую жизнь, должно быть, вела моя мать и как низко она пала.
Меня не удивит, если ты пойдешь по ее стопам и кончишь жизнь в канаве. Твой отец — животное. Ты спишь в соседней с нами комнате и поэтому понимаешь, что я имею в виду. Он — зверь. Были случаи, когда я думала, он убьет меня. А однажды я собственными глазами видела, как он чуть ли не до смерти избил человека, который задолжал в булочной восемь долларов. Твой брат Томас воистину сын своего отца. Не удивляйся, если он когда-нибудь попадет в тюрьму или с ним случится что-нибудь еще хуже. Я живу в клетке с тиграми.
Наверное, я тоже виновата. Я оказалась слишком слабой, позволила отцу отвратить меня от церкви и сделать из моих детей безбожников. Я страшно уставала, и у меня не хватало сил любить тебя и защитить от отца и его влияния. Ты же всегда была такой чистой, аккуратной и так хорошо вела себя, что это усыпило мои страхи. А в результате случилось то, о чем ты знаешь лучше меня. В жилах твоих течет дурная кровь, и ты грешна по природе. В комнате у тебя чистота и порядок, но душа твоя грязна, как конюшня. Отцу следовало бы жениться на такой, как ты, потому что вы с ним два сапога пара. Последнее мое желание: уезжай поскорее из дома, чтобы своим примером не испортить Рудольфа. Если из этой ужасной семьи выйдет хоть один порядочный человек, быть может, господь простит прегрешения остальных».
Музыка и радостные крики на улице звучали все громче. Потом Мэри услышала звуки трубы и узнала их. Под окном играл Рудольф. Она встала из-за стола, подошла к окну и открыла его. Да, это был он, ее сын, а за ним, казалось, толпились тысячи парней и девушек. Сын играл для нее «Когда улыбаются глаза ирландки».
Она помахала ему рукой, чувствуя, как по ее щекам катятся слезы. Помахав ей в ответ, Рудольф доиграл мелодию и повел свою процессию дальше.
Рыдая, Мэри снова опустилась на стул. Он спас мне жизнь, подумала она, мой чудесный сын спас мне жизнь!
Она разорвала письмо на мелкие клочки, прошла в кухню и, сложив обрывки бумаги в кастрюлю, сожгла их.
Как только по радио сообщили о капитуляции Германии, все ходячие раненые, не дожидаясь разрешения, надели форму и ушли из госпиталя. Однако вскоре многие вернулись с бутылками, и в общей комнате сейчас пахло, как в кабаке. Покачиваясь, они бродили по коридорам на костылях или ездили в инвалидных колясках и горланили песни. После ужина праздник переродился в пьяный дебош: они били палками окна, срывали со стен плакаты, рвали книги и журналы, превращая их в горсти конфетти.
Одна из сестер подошла к двери и кивком головы подозвала Гретхен.
— Тебе, пожалуй, лучше уйти отсюда, — посоветовала она тихим встревоженным голосом. — Скоро они совсем распояшутся.
Из общей комнаты послышался звон разбитого стекла. Какой-то солдат бросил в окно пустую бутылку. Потом схватил металлическую корзину для мусора и швырнул ее в другое окно.
— Хорошо еще, что у них нет оружия, — заметила сестра. — Иди домой, а завтра утром придешь, поможешь здесь убрать.
Перед тем как уйти, Гретхен зашла в палату для тяжелораненых. В слабо освещенной комнате было тихо. Большинство коек пустовало. Она подошла к последней в ряду койке, где лежал Толбет Хьюз. Рядом с кроватью стояла капельница с глюкозой. На его изможденном лице лихорадочно горели широко открытые, огромные глаза. Он узнал ее и улыбнулся. Гретхен тоже улыбнулась и присела на край кровати. За последние сутки он заметно похудел. Врач сказал Гретхен, что парню не протянуть больше недели.
— Хочешь, я тебе почитаю? — спросила она.
Толбет отрицательно покачал головой и взял ее за руку. Ладонь у него была хрупкая, как птичья лапка. Он снова улыбнулся и закрыл глаза. Гретхен сидела не шевелясь, пока он не уснул. Затем потихоньку вышла из палаты.
Чувствуя себя совсем разбитой, она устало направилась к автобусной остановке. Она стояла под фонарем и, поглядывая на часы, ждала. Может, шоферы автобусов тоже сейчас празднуют победу? Чуть подальше в тени дерева укрылась чья-то машина. Внезапно она тронулась с места и подъехала к остановке. Гретхен узнала «бьюик» Бойлана. У нее мелькнула тревожная мысль: а не вернуться ли в госпиталь?
