Астра - Избегнув чар Сократа
Обняв серый ствол, Астра заглянула вниз.
В яме, в зеленоватом закатном полусвете голова к голове стояли три хариуса, три пятнистые спинки. Чуть подрагивая плавниками, они неподвижно выдерживали напор, и тускло-золотистое мерцающее стекло воды медленно поворачивалось вокруг них. Она наклонилась. Легкий вилёк хвостом, и стройно, словно звено истребителей, они скрылись в придонной мгле.
— Астра! — окликнули сзади.
Она оглянулась. Окаста, верхом, ласково смотрел на нее в десяти шагах.
В тот вечер возле ручья был разложен костер, а когда он прогорел, вместо него вокруг груды раскаленных камней накидали елового лапнику и в мгновение ока водрузили большую палатку. Воду для бани грели тут же, холодную носили из ручья.
— Женщины! Вам первый пар!
Астра и Алевтина не задержались в «бане» и пятнадцати минут. После них забрались Окаста, Корниенко, Кир, потом Серега и Мишка-радист. Тувинцы отказались. С паром, криками и хохотом, сдавая кипятком на камни и хлеща друг друга березовыми вениками, все дурачились, как подростки. Уже в темноте бросились в ледяной ручей, потом снова в пар, и снова окатились холодной водой. Все.
Ужинали за общим столом всей геопартией. Окаста, похудевший, красиво побривший лицо на шведский манер, казался счастливым.
— В трехдневный маршрут сходил, говоришь? — с любовью посмотрел он на Кира. — Андрей Николаевич сводил? Нет? Астра?
Его взгляд метнулся на обоих, и он замолчал.
«Нарвались», — усмехнулась про себя Астра.
После ужина она, Кир и Корниенко были приглашены на угощение к начальнику. В светлом платье, в золоченых босоножках вошла она в большую палатку.
Посылка с искристой бутылью рома литра на полтора, с лимонами, кофе, шпротами и сухой, как палка, копченой колбасой была открыта и красиво разложена на походном столе. Стояли свечи.
Гости расселись.
— Рад видеть всех вас в своей кают-компании, — Окаста и впрямь был похож на капитана в легкой тельняшке, с красным платком на шее, широким ремнем на поясе. — Единственной женщине — почет и уважение, — он предложил ей место во главе стола, а сам устроился напротив, спиной к выходу.
Все улыбались, предвкушая изысканную для тайги трапезу.
— Скажи тост, красавица, — прищуриваясь, глядя словно издалека, предложил Вехов. — Сто лет не слышал женского голоса. Расскажи, как живешь, о чем мечтаешь? В полный рост, как на исповеди.
Ром был разлит по рюмкам, также присланным в посылке, и дивный тропический букет распространялся в воздухе.
Астра поднялась. Загорелая, в открытом платье, с ясной лентой в волосах, она была светла и спокойна. «Милая, красивая…» — не отрывал глаз Окаста.
— Я поздравляю всех нас с вашим благополучным возвращением, Окаста Савельевич! Уверена, что вами отработан огромный кусок территории и, возможно, открыто месторождение радоновых вод. Но мне хотелось бы… — она смотрела ему в глаза, — чтобы вы рассказали нам о тех мыслях, что приходят пустыннику в уединенных скитаниях. О чем думалось? Какие борения претерпели?
— Во-от! В точку! — вскричал Окаста.
— За вас, за ваши искания на путях мирских и духовных!
Опрокинув рюмку, он вновь устремил на Астру испытывающий взгляд.
— Возвращаюсь к своему вопросу, Астра. Поведай нам, что ты ищешь в горной тайге? Не радон же, в самом деле. Налейте всем по-второй.
— По-второй? — взглянула она со значением.
Окаста кивнул — помню, помню.
— Так зачем тебе, женщине, эти странствия? Я полный безандестенд, как говорится. Или в городе скучно, нет развлечений? Или… — он вздрогнул, не досказав.
Кир напряг ноздри, мышцы. Еще слово и он… Астра покачала в бокале золотистый ром. «Тум-тум-тум. Я не позволю себя оскорбить, не дам определить-связать, не попадусь в твою ловушку. Я это я, и я выстою против тебя».
— Не коси, Астра! — почти крикнул Окаста.
— Хорошо. Согласитесь, что горно-таежный конный маршрут — редкостная работа для тела и духа, только вот делать в его рамках надо простые грубые вещи, иначе кто-нибудь да пострадает, та же лошадь. Это непрестанно напрягает тебя, пока ты в седле.
— Ясно, ясно. Русским по-белому. Дальше, — перебил он.
— Крепок ваш ром, хозяин! Что вы желаете знать? — чуть не с материнской лаской посмотрела она. — Что изредка, на грунтовой дороге, когда лагерь уже на виду и нет нужды в карте и компасе, приходят кое-какие мысли, достойные человека разумного? И думается о высоком и чистом? И что это дороже всех развлечений? Воистину так. А теперь, геологи, выпьем за тех, кто в поле.
Кир перевел дух. Окаста, сквозь рюмку, наполненную до половины, смотрел, не мигая, на пламя свечи.
— «Вы слишком молоды и хороши собой, чтобы жить в провинции», — процедил он, нападая на нее, как в тот самый первый раз.
— Достоевский, — с хмельной растяжкой, произнесла Астра. Ей помнились те же строки. — «Молоды и хороши собой» — мой респект. «В провинции…» А мне как-то не жалко жить здесь, уважаемый капитан. Спасибо маршрутам, хорошо, что они были, иначе бы я корила себя, молодую-интересную, за пресную жизнь в столице. Зато теперь, после тайги и палаточного уюта, я не против столичных хорóм, мне снятся стихи, музыка, «в сердце холодеющая нежность». Потому что когда-нибудь я созрею, дозрею, почувствую, что пора — и напишу.
— Напишешь? — этого Окаста не ожидал. — О чем?
— О женщине…
— Хм…
— Вот вам, Окаста Савельевич, исповедь провинциалки. Спасибо за угощение, третью пить не буду, вам больше достанется. До завтра.
— Ты лукавишь, Астра!
— Тра-ля-ля.
— Не уходи!
Он ухватил ее за платье, но она вывернулась и выскользнула из его рук.
Добираясь до полянки, она пошатывалась, касалась руками травы и деревьев. Крепость рома была 86 градусов, уклон склона градусов тридцать. Напилась воды из ручья, забралась в палатку, крепко-накрепко застегнула на все пуговицы, крючки и завязки свою дверь. И неспроста. Ночью кто-то шумел, звал ее, ходил пить к ручью, упал в него. Она лишь уютнее поджала колени и почти не проснулась.
Наутро появился вертолет. Маленький, двухместный, ярко-синий, с опрятным пилотом в летной форме, Володей. На зависть Эрсолу, он взял на борт Астру с ее картами. К алюминиевому запаху, действительно резковатому с непривычки, она притерпелась за полчаса, и больше он ее не беспокоил. Внизу неслись долины, горные гребни, ручьи и реки, такие знакомые, так напоминающие карту. Но вот машинка со второго и даже третьего захода взяла тот перевал, который она прошла недели две назад с Тандыном. «А мы здесь были», — с улыбкой оглянулась на пилота, но он напряженно смотрел вперед. Вот показались страшные кары и озы, длинные серые осыпи, вот хищно протянулись к вертолету острые заснеженные зубы.
Они сделали восемь кратких полупосадок на голые скалы, мшистые верховые болота, на заснеженные седловины. Она прыгала из дверцы под винты, брала пробы, делала топографическую привязку на карте и в блокноте, писала два-три значащих слова, чтобы не запутаться вечером при обработке, и снова в воздух.
— С вами хорошо работается, — отметил молодой человек. — Другие боятся прыгать.
Доставив ее в лагерь часа в четыре пополудни, пилот связался с аэропортом в Кызыле и улетел до завтра.
Пообедав, она подошла к Тандыну.
— Как Каурый? Заживает рана?
Старик поморгал узкими тяжелыми веками.
— Плохая рана.
— Я очень сожалею, Тандын. Он ест?
— Ест, ест, это хорошо, — старик повернулся и пошел к коням.
В лагере было пусто. Кир ушел с Эрсолом на краткие однодневные переходы по новой долине, Окаста с Серегой погнали в Кызыл. Там на почте и в отделении банка накопились счета и письма.
— Астра! — позвал Корниенко. — Похвались успехами.
— Часа через два, хорошо?
Из беглых закорючек, сделанных под винтами вертолета, предстояло составить стандартное описание точек наблюдения с рисунками, номерами проб воды и почвы. Так выглядит качественная умная работа в условиях повышенной сложности. Лишь к вечеру, при свечах, и, конечно, не через два часа, она расстелила перед ним карты и положила полевой дневник.
— Добро, — сказал главный геолог, — остались два полетных дня. Выдержишь?
— Без проблем.
Он вздохнул и, не глядя в глаза, подал ей конверт.
— От начальника.
— Ого, — удивилась она. — Что там? Премия?
— Ступай, ступай.
… Это были стихи. Ей хотелось стихов? На здоровье.
Посвящается А. Р.
Ты ждешь, когда засеребрит
Неслышный иней лет,
Ты что-то ждешь, не слышен ритм
Прошедших зим и лет.
Ну, а пока какой ценой
Ты платишь, чтобы сметь?
Ты плачешь больше, чем иной,
Твоя монета — медь.
Ни медь волос, ни бронза рук,
Ни золото ума,
Овал лица — волшебный круг,
А в искрах глаз — туман.
В тебе всем нравится одно:
Ты — карамель «бон-бон»,
Как в бочке-сказке ты о дно
Стучишь — и вышла вон!
Это был меткий выстрел. Лежа лицом вверх, она стала приходить в себя.
