Махмуд Теймур - Шесть гиней
— Ты — герой… ну и молодец… какой смельчак… — повторяли они.
С болью в сердце я вернулся к погибшему. Он лежал недвижим и спокоен, откинув руку, указывавшую в сторону сторожевого поста. Мы подняли его и понесли в лагерь. Скорбь и тоска охватили меня.
Я стал думать о том, что такое храбрость. Храбрость и есть то, что я видел в этом сильном и решительном человеке, моем друге? Или только случайное стечение обстоятельств? А может быть, минутный порыв, временная победа над страхом делают нас героями?
* * *Утром я направлялся к израильскому сторожевому посту во главе маленького отряда солдат. Наша задача состояла в том, чтобы на развалинах разбитых блиндажей оборудовать свой сторожевой пункт. На груди моей был новый орден… «За отвагу».
ЮСУФ ИДРИС
В автобусе
Перевод А. Пайковой
На остановке в автобус вошел юноша. Хотя зима еще не кончилась, его легкая рубашка с короткими рукавами была расстегнута у ворота; джемпер, надетый поверх рубашки, оставлял открытыми шею и руки. Небрежно засунув под мышку папку с конспектами, юноша играл длинной цепочкой, то перебирая ее пальцами, то наматывая на руку.
На следующей остановке вошла девушка, тоненькая и стройная, как колос пшеницы, с еще не оформившейся грудью и волосами, собранными на затылке в пучок, похожий на конский хвост. Она держала за руку маленького мальчика, наверно, брата. Быть может, его послали с нею специально, чтобы оградить беззащитную овечку от волчьих стай.
Автобусы — это наша гордость, и мы готовы сохранить их на века, несмотря на то что они всегда набиты. Мы так привыкли к давке, что, кажется, даже не замечаем ее, словно это в порядке вещей. Вот и сейчас автобус был переполнен. Пассажиры, в основном солидные люди в темных костюмах и строгих галстуках, несмотря на тесноту и давку, умудрялись сохранять серьезный и важный вид, даже оказавшись на подножке автобуса и болтаясь во все стороны, как при сильной качке.
Мой сосед справа, толстый господин, отличался от других пассажиров еще большей важностью и солидностью. Он сидел в пальто, хотя утро было таким ярким и светлым, что хотелось раздеться и идти голым под лучами солнца.
Юноша втиснулся в автобус, но никто даже не взглянул на него. Когда же появилась девушка, все эти солидные господа в пиджаках разом, точно по команде, повернулись к ней, но тут же потеряли всякий интерес: она была еще слишком мала, моложе их дочерей — в любовницы такую не возьмешь, с ней даже на улице появиться неприлично.
Только мой сосед недовольно заерзал на своем месте, нахмурил брови и неодобрительно пробормотал:
— И зачем она сюда влезла? Разве можно девчонке ехать в такой толчее? Какая дикость!
Тут в автобусе все задвигалось и зашевелилось, как бывает всякий раз перед остановкой: давка усиливается… в ход идут плечи и локти, слышны извинения. Сидящие усаживаются поудобней, а стоящие торопятся занять места, к которым они давно уже присматривались. В результате всех этих движений и перемещений молодой человек оказался рядом с девушкой, притиснутой к нашему креслу. Они посмотрели друг на друга спокойно и равнодушно, слегка улыбаясь. Впрочем, эта легкая улыбка не сходила с их губ с того самого момента, когда каждый из них появился в автобусе.
Сидеть рядом с моим соседом было очень неудобно: он без конца ерзал и наваливался на меня грузным телом. При этом он все время вполголоса командовал шоферу: «Давай вперед!.. Молодец!.. Теперь возьми правее!.. Экий балда!»
Я не люблю, когда меня называют «господин». Представьте свое имя, связанное с официально холодным «господин», и вы непременно почувствуете себя так, словно в вас что-то застыло или оборвалось, словно вам уже предлагают идти на пенсию. Однако есть люди, которым чопорное обращение «господин такой-то» вполне подходит. Мой сосед в автобусе был именно из таких. Стоило лишь посмотреть на его феску, на сердитое лицо, на его шею и седую щетину, как сразу же чувствовалось, что к нему следует обращаться «господин…». А если назвать его просто по имени, он обидится и рассердится. Да и сам он станет величать вас «господин такой-то», чтобы вы не забыли в разговоре обращаться к нему так же.
По всему было видно, что мой сосед — ревностный блюститель приличий: он ничего не прощал людям. Однако сам он с той минуты, как сел рядом со мной, ни разу не вспомнил о приличиях. Он один занял две трети сиденья и уперся локтем мне в бок, заглядывая поверх моего плеча в газету. Не выдержав, я сложил ее и отдал ему. Он пробежал беглым взглядом по заголовкам и тут же вернул мне. Однако едва я развернул ее снова, как опять почувствовал у своего плеча его физиономию. Потом он принялся разглядывать мое лицо, словно желая убедиться, что я действительно похож на одного из его знакомых. Когда я вынул бумажник, чтобы заплатить за проезд, он стал изучать его содержимое и возмущенно фыркнул, обнаружив, что бумажник пустой. Даже мои ботинки не укрылись от его пристального взгляда. Вероятно, он хотел узнать, новые они или уже побывали в ремонте, а заодно определить и качество носков. Смутившись, я спрятал ноги дальше под сиденье, чтобы успокоить его и себя тоже. Тут ему поневоле пришлось отвернуться от меня, и он уставился на девушку и молодого человека.
Я сидел далеко от окна, и мне ничего не оставалось, как только наблюдать за пассажирами. Однако этого развлечения хватило ненадолго. С первого взгляда можно было понять, что все они — точные копии моего бесценного соседа. Тогда я тоже обратил свой взор к юноше и девушке. Я заметил, как менялось выражение лица юноши, пока он рассматривал свою попутчицу, ее волосы и фигуру. Очевидно, она понравилась ему. Может быть, сначала она привлекла его внимание, как всякая хорошенькая девушка привлекает внимание молодого человека, но потом я увидел, как улыбка на его лице становилась все шире, лицо засветилось, пальцы возбужденно и бессознательно терзали цепочку. Я подумал: «Прекрасно. Он хочет заговорить с ней».
Юноша сколько угодно может смотреть на девушку, это легко и просто. Улыбнуться ей — еще проще. Но вот заговорить с ней — уже проблема. Я помню, эта проблема занимала все наше поколение, когда мы были студентами. Вероятно, среди нас не нашлось бы ни одного, кого бы она не мучила.
Чуть ли не каждый день кто-нибудь из друзей отзывал меня в сторону и начинал длинные предисловия, пытаясь уверить, что речь идет не о нем самом, а об его товарище, а потом забывался и продолжал взволнованно: «Я люблю, я обожаю ее! Она такая красивая! Я ее вижу каждый день, сижу рядом с ней на лекциях (или в автобусе) и часто улыбаюсь ей; иногда мне кажется, что и она мне улыбается… Ну, скажи, что мне делать?» И я советовал: «Заговори с ней!» Тогда несчастный начинал нервно смеяться и восклицал: «Это я и сам знаю! А только как? Как мне с ней заговорить?» С этим вопросом он обращался, конечно, не только ко мне; я был лишь одним из многих, кому он поверял свои сомнения и кого просил о помощи. Однако проблема так и оставалась неразрешенной многие месяцы, а иногда и годы. Один мой товарищ любил свою избранницу целых пять лет, не осмеливаясь заговорить с нею. А когда наконец, собрав всю свою храбрость, он выпалил ей несколько заготовленных фраз, то так растерялся, что, пробормотав какие-то извинения, тут же убежал, не дожидаясь ответа.
А девушкам тоже не легче. Правда, они не кричат всему миру о своих чувствах, как юноши. Они страдают молча; пылающий в их груди огонь, который разгорается еще сильнее от нежных песен и романсов, не погасить слезами и вздохами.
Так мы и существовали — юноши и девушки, — обмениваясь взглядами и улыбками, и при этом нас разделяла невидимая, неизвестно кем построенная, прозрачная стена, которую никто не отваживался разрушить… Но наше время прошло. Мы и не заметили, как соседские ребятишки, недавно еще совсем маленькие, выросли, голоса их окрепли, а у некоторых даже появились усы. Теперь в разговоре с нами они не перестают повторять, что они уже взрослые…
А юноша все улыбался, смущенно и растерянно, вертел головой и переминался с ноги на ногу. Он то искал что-то глазами под сиденьями, то вдруг поднимал голову и принимался изучать потолок автобуса, при этом изо всей силы сжимая поручень, чтобы показать, какие у него крепкие мускулы, потом оглядывался на пассажиров и тут же снова обращал свой взгляд к девушке.
Я усмехнулся. Перед юношей стояла та же проблема, которая в свое время так затрудняла нас. Смущение его было очевидно, и я был готов держать пари, что ему не добиться успеха там, где терпели неудачу мы.
Он продолжал атаковать девушку взглядами, но та упорно не поднимала глаза и смотрела на своего маленького брата. Однако на лице ее блуждала легкая загадочная улыбка. Было ясно, что хотя она и не видит устремленных на нее взглядов юноши и притворяется, будто даже не замечает его, но отлично знает и о его присутствии, и об этих настойчивых взглядах, словно у нее тысяча невидимых глаз, тайно сообщающих ей обо всем, что происходит вокруг.
