Роже Гренье - Зеркало вод
Марта Р. отстранилась от него, и репортер в последний раз посмотрел в ее серые глаза, которые стали знамениты так же, как и ее преступление, — ведь убийца, лишенный привлекательности, обычно не способен заинтересовать публику.
Она собралась с силами и направилась к дверям монастыря. Молодой фотограф принялся за дело. Он работал очень проворно, перебегал с одного места на другое, выбирая позицию, и при этом ни на секунду не отрывал глаз от видоискателя.
Марта Р. позвонила. Через несколько минут дверь отворилась, и появилась монахиня. Фотограф расположился так, чтобы обе они оказались в поле его зрения. Он щелкал затвором аппарата так стремительно, словно стрелял из пулемета, боясь упустить цель, и, прежде чем за Мартой Р. закрылась тяжелая дверь, он успел сделать несколько снимков.
Шофер курил, стоя возле машины.
На этот раз Венсан Тиссер сел впереди.
— А она была симпатичная, эта женщина, — сказал шофер. — И если б не ее преступление, да еще такое жуткое…
— Не пойму, почему она решила уйти в монастырь, — сказал фотограф. — Она что, отвыкла от свободы?
— Жизнь свою можно устроить везде: в тюрьме, в монастыре — все равно где, особенно когда она тебя уже достаточно потрепала и ты достиг определенного возраста. Наступает момент, когда тебе вообще не хочется жить и ты готов броситься в Сену, — объяснил Венсан Тиссер.
— И все же, — сказал Фред, — первый раз я провожаю такую хорошую женщину в такое гиблое место.
Они добрались до Безансона и у выезда из города заправили машину.
— Если ехать с приличной скоростью, — сказал шофер, — через пять часов будем в Париже.
Перевод Н. Дубининой.Мими[19]
Впервые Пьер Буржуа увидел Мишель Н., когда ей было не больше двадцати. В то время он работал редактором в рекламном агентстве. Начинающая художница приехала в Париж из провинции. Это была безвкусно одетая пухленькая блондинка с большими серыми глазами беззащитной жертвы — сама невинность. Но не скрывалась ли за этой кажущейся детскостью искусно разыгрываемая комедия? Мишель тут же переименовали в Мими, и многие не упускали случая шлепнуть ее по заду.
Пьер сталкивался с Мишель очень редко, и все же из сплетен и случайных разговоров с ней он узнал, что приехала она из Фижака совершенно одна, надеясь устроить свою жизнь в столице. Юго-западный акцент выдавал в ней жительницу департамента Ло. Пьера всегда поражали люди, которые ехали в Париж в расчете на свою счастливую звезду. А шансов на удачу было так мало! Что ожидало их? Большие, широко раскрытые глаза Мими, казалось, были созданы для того, чтобы поведать окружающим обо всех невзгодах и обидах, которые сыпались на нее, как из рога изобилия.
Директором агентства, где работали Пьер и Мими, был некий Гувьон, мужчина лет сорока, жизнерадостный верзила, любитель вкусно поесть и поухаживать за женщинами. Он никого и ничего не принимал всерьез, даже самого себя. Дела его мало занимали. К служащим и вообще ко всему на свете он относился с любопытством посетителя зоопарка, прогуливающегося вдоль вольеров. Мишель, которая изо всех сил старалась быть похожей на парижанку, в особенности забавляла его. Он частенько делился своими мыслями с Пьером, видя в нем почему-то достойного доверия собеседника.
Однажды после обеда директор агентства вместе с Пьером и художником-графиком отправились к своему заказчику в Нейи (парфюмерная фирма, для которой они выполняли заказ, располагалась в громадном здании из стекла и бетона), чтобы на месте с главой фирмы обсудить готовые эскизы. По предложению графика с ними отправилась и Мишель, в ее обязанности входило таскать папку с рисунками. Дискуссия была долгой и упорной. Почти все варианты были отвергнуты. Несколько подавленные, они расстались с заказчиком только в десять часов вечера. Художник куда-то торопился. Он сил за руль своего спортивного автомобиля и тут яле исчез. Гувьон, Пьер и Мими возвращались втроем.
— Идиотская профессия, — ворчал Пьер, когда они садились в машину Гувьона. — Вся наша работа — я не решаюсь назвать подобное ремесло искусством — зависит от мнения людей, которые ни черта в этом деле не «мыслят».
— Что поделаешь, — сказал Гувьон, встряхнувшись, словно медведь, которого окатили из ведра водой. — Одно время я мечтал стать писателем. Но когда подумал, что каждый мало-мальски грамотный идиот начнет судить обо мне и о том, что я делаю, я решил — к черту! И сжег рукопись.
— Что же ты написал?
— Да так, дурацкий роман. Время от времени я его потом перечитывал для собственного удовольствия.
— Погоди, но ты же сжег его.
— У меня осталась копия. Ребята, а как насчет того, чтобы подкрепиться? Может быть, заскочим куда-нибудь?
На площади Перейр они обнаружили открытую пивную. В ней было пусто. Выбор оказался скудным, и Гувьон, большой любитель поесть, скорчил гримасу. Только присутствие молоденькой Мими как-то скрасило ужин. Гувьон начал расспрашивать ее, как она устроилась в Париже, нравится ли ей работа в агентстве и не нуждается ли она в чем-нибудь. Она была смущена и отвечала односложно.
— Да из тебя слова не вытянешь, — пробормотал он. — В своем Ло ты тоже была такой?
— Я приехала не из Ло, я училась живописи в Тулузе.
— Должно быть, ты там не скучала одна?
— И да и нет. У меня был муж.
— И ты до сих пор молчала…
— Но теперь я вдова.
— Подумать только — вдова!
— В любом случае это протянулось бы недолго. Хоть я и была молода, но скоро поняла, что муж у меня — а мы с ним дружили с детства — какой-то шальной и способен выкинуть все что угодно. Жили мы в комнате для прислуги. Однажды ему вдруг взбрело в голову вылезти из окна на крышу. И он сорвался.
— Да у тебя за плечами целая жизнь. Кто бы мог подумать!
— Еще бы, такое пришлось пережить! Но теперь я стараюсь об этом не вспоминать.
Они вдруг почувствовали в ее тоне какое-то ожесточение, но продолжали с участием расспрашивать Мими.
— Не сокрушайся, еще не все потеряно, — сказал Гувьон.
— Конечно, нет, — ответила она, покачав головой. — Я еще найду свой путь.
Мими не согласилась, чтобы ее отвезли домой на машине: на метро она быстро доберется до площади Республики, а уж оттуда рукой подать. Одна-одинешенька шла она через пустынную площадь в сторону метро в своем светлом плаще, туго затянутом на талии, с распущенными длинными волосами, которые словно вспыхивали на свету всякий раз, когда она проходила под фонарем. Пьеру казалось, что он видит финал какого-то фильма. Ему вспомнились трогательные заключительные кадры чаплинских картин, ставшие классическими. Трудно было не растрогаться при виде этой одинокой, исчезающей в ночи фигурки. Но слова Гувьона вернули его на землю:
— Соображаешь? Вдовушка!
Через несколько дней, когда Мишель появилась в агентстве, все заметили, что она обрезала волосы и сделала модную прическу. Гувьон и Пьер встретились с ней на лестнице.
— До чего же ты смешная, — заметил Гувьон.
По сравнению с Мишель он был великаном, но, поскольку она стояла несколькими ступенями выше, они оказались на одном уровне. Неожиданно он протянул руку к ее груди и поймал за выступавший под тканью бугорок. Пьер надеялся, что увидит сейчас обезумевшие от гнева и обиды глаза, которые так поразили его, когда он увидел ее впервые. Но, к его удивлению, ничего подобного не произошло. Нахальный Гувьон продолжал щипать ее, а Мими смеялась каким-то вульгарным, заискивающим смехом. Смотрела на него в упор и смеялась. Без сомнения, это значило: «Ты думаешь, мне стыдно?.. Как бы не так. Скотством меня не удивишь. Охмурить меня вздумал, но я-то вижу тебя насквозь и знаю, чего ты добиваешься, и теперь ты в моих руках». Пьер Буржуа, который еще не избавился от некоторой доли наивности, был поражен до глубины души. Как будто в этот момент он сам стал жертвой разврата и порока.
Несколько месяцев спустя Пьер ушел из агентства и потерял из виду Мими, Гувьона и всех, с кем работал долгие годы. Он познал новые взлеты и падения, столь характерные для людей его профессии. В личной жизни ему по-прежнему не везло. Он женился и почти тут же развелся. Было у него немало радостных дней, но еще больше серых будней.
Устав расхваливать моющие средства и прочие товары, окончательно обалдев от рекламных мини-песенок — в агентстве их называли погремушками, поскольку за музыкой нельзя было расслышать слов, — Пьер Буржуа решил искать более спокойной жизни. Он начал пробовать перо в детской литературе, думая, что в случае успеха пошлет к черту рекламу. Начало было обнадеживающим. Рассказы понравились, и издатель посоветовал ему продолжать. В его воображении уже выстраивались томики, целая библиотечка книг для детей. Однако скоро новое увлечение ему наскучило. Мысль о том, что ему придется всю жизнь мучиться, придумывая сюжеты для этого своеобразного читателя, не признающего ничего, кроме сказок, повергала его в уныние. У него самого не было детей, да он и не хотел их иметь. И как это ему в голову пришла такая блажь!
