Светлана Борминская - Дай погадаю! или Балерина из замка Шарпентьер
Участковый поднял на меня глаза цвета подсолнечного масла и невозмутимо произнес:
– Пройдемте в квартиру.
В прихожей было тихо, я покосилась на высунувшуюся из комнаты Эвридики Хвалынской готическую даму и зевнула...
– Ваш папа Огнивцев был здесь час назад, – сочла нужным сообщить я и сунула Эвридике под нос визитную карточку князя. – Раз уж князь муж Эвридики, значит, вы его дочь. Не хотите встретиться с папой?
– Ничего это не значит, потому что мамочка родила меня вовсе не от Огнивцева, – смерив меня ледяным взглядом, произнесла дочь Эвридики Юрьевны и вернула визитку. – Я, к вашему сведению, дочь солиста Большого театра Погремушкина.
Участковый Оскар Березовый крякнул и, конфискуя у меня визитку, поинтересовался:
– Вы уже уходите?
Погремушкина сдержанно улыбнулась и покинула квартиру по-английски, ни с кем не простившись, и мне это очень понравилось. Воодушевленная примером, я схватила чемодан и бегом направилась к двери.
– Знаете, раз у меня все равно снят офис над рестораном до конца месяца, я не вижу никакого смысла оставаться здесь... – пробормотала я. – В общем, я ухожу!
Я вышла на лестничную площадку, но участковый догнал меня и осведомился:
– Устали? Я вас прошу об одном, побудьте здесь хотя бы до утра... Ночь на дворе, еще чемодан отнимут, пока до ресторана дойдете. – Березовый улыбнулся и завел меня обратно в квартиру. – Не упирайтесь, ведь я вам желаю добра, пойдемте на кухню, – предложил он. – Эх, люблю чай с печеньем, у вас, случайно, нет? Да оставьте вы свой баул, ну хоть вот здесь, у вешалки!
С минуту я молча наблюдала, как Березовый зажигает газ, ищет чайник и наливает в него воду, потом вытащила из шкафчика пакет с засохшим печеньем и поставила его перед Березовым.
– Печеньице! – обрадовался Березовый и зевнул, а на кухню заглянул Петр Мартынович и, поблескивая очками в золотой оправе, уселся на соседнюю табуретку, развернув газету «Спорт-Экспресс».
Выглядел Чернов по-домашнему, словно жил в этой квартире все восемнадцать лет брака с Марианной Юрьевной Хвалынской и сейчас терпеливо ждал супругу, попивая чай со случайными знакомыми, раз уж они заглянули на огонек. Я представила, как Марианна Юрьевна вваливается в дверь подшофе, и мне вдруг стало не по себе...
– Кстати, у Витольда Ивановича есть документы, а именно завещание Эмилии Юрьевны и разрешение на ее захоронение в Москве. Возможно, в его кейсе. – Я встала и заглянула в ближнюю комнату, ванную и туалет. – Что-то не вижу я никакого кейса... Знаете, его надо обязательно найти, ведь неизвестно, сколько еще проболеет Борщук! А гроб с виконтессой, похоже, в какой-то камере хранения в Шереметьеве. – Я вернулась на кухню.
– Завтра попробую узнать, где находится эта камера. – Участковый, хрустя печеньем, повернулся к Чернову: – А вы не разговаривали с Борщуком ни о чем?
– Нет, и не видел кейса, но я могу похоронить Эмилию, если что. – Петр Мартынович кашлянул и отложил «Спорт-Экспресс». – Мне это не составит ни малейшего труда, я же все-таки ее зять...
– Я не сомневаюсь, что вы зять, – кивнул участковый. – Но без документов на гроб, я думаю, забрать его из камеры хранения, даже если мы выясним, где он, не удастся. Хорошо бы, если б Борщук выздоровел в ближайшее время, ведь документы выписаны на его имя.
Участковый допил чай, взглянул на кухонные ходики и присвистнул:
– Мне пора. И последний вопрос: что же все-таки случилось с душеприказчиком бывшей балерины?
– Похоже на апоплексический удар или отравление блинами, – предположила я. – Мы днем полдня с ним ходили по кладбищу в поисках сестер. Он очень переживал из-за смерти Эмилии Юрьевны... Стресс наложился на стресс. В общем, когда я выходила из квартиры, он довольно бодро разговаривал и курил, хотя и выглядел крайне усталым, – добавила я.
– А что видели вы? – участковый обернулся к Чернову.
Павел Мартынович немедленно отложил «Спорт-Экспресс».
– Я был в комнате все время, а вот мадам Погремушкина, с которой я имел честь познакомиться сегодня, выходила в кухню.
– Как же получилось, что ваше знакомство состоялось лишь сегодня? – улыбнулся участковый.
Петр Мартынович пожал плечами:
– Такова жизнь.
– А на ваш взгляд, кто может быть заинтересован в смерти Борщука? – Участковый Березовый неожиданно повернулся ко мне.
– А при чем здесь мой взгляд? – изумилась я. – Ну, наследники, наверное, вон их сколько набежало. Ведь если сестры не найдутся, замок Шарпентьер достанется Погремушкиной, и она станет опекуншей собачки Чекиты и кота. – Тут я поперхнулась. – Ничего себе!
– Почему ж одной Погремушкиной? – оживился Петр Мартынович. – Я тоже могу опекать кота и к собакам отношусь лояльно. – Я всегда любил животных.
Когда Березовый ушел, прихватив с собой пухлый фотоальбом сестер Хвалынских, я решила принять душ.
– Заходи по старой памяти, – выглянул из моей комнаты Петр Мартынович, когда я вышла из ванной, и поцеловал меня.
Усы Петра Мартыновича пахли копченой колбасой, и я захотела есть. А больше ничего, представляете? Харизматик и красавец Бобер поцеловал меня, а я ничего не почувствовала, кроме запаха колбасы.
– Ты в самом деле был мужем Марианны? – отстранилась я.
– А что тут такого? – Петр Мартынович обнял меня за плечи. – Она была красивой женщиной.
– И вы жили с ней?
– Давно.
– Значит, ты просто не упускал из виду свою бывшую все это время? – возмутилась я.
– Света, думай шире, – улыбнулся Чернов, но я услышала скрип его зубов.
– Скажи прямо, – попросила я, потому что от его улыбки у меня начало сводить скулы. Вы не раз и не два видели такую же улыбку. Ее ни с чем не спутаешь. Она широка, лишена малейшего смысла и похожа на гримасу Квазимодо.
– А ты хотела, чтоб я жил рядом с разлагающимся телом старухи? – внимательно взглянул на меня Чернов.
– Значит, с деньгами к Марианне Юрьевне вернулось ее женское очарование? – пожала я плечами.
Петр Мартынович наклонился и подхватил на руки кошку. Он мечтательно глядел куда-то в угол за моей спиной, ласково поглаживая кошачьи уши, и неожиданно одна из его грез влетела мне в правое ухо и вылетела из левого со скоростью пчелы: Петр Мартынович видел себя хозяином замка под Римом, внезапно поняла я...
По плиточному полу ванной бегали мокрицы, группируясь у тряпки, похоже, они устраивали мокричный переворот или выбирали президента своей ванной республики... Хмельное ворчание сестер по вечерам и тишина последних дней по-прежнему не укладывались в моей голове. Я так и не смогла привыкнуть к тишине.
– Куда же они провалились-то? – ворчала я, устраиваясь на кушетке в комнате Марианны Юрьевны.
Горячий нос кошки Клеопатры уткнулся мне в коленку, и кошка решительно начала нориться у меня в ногах, устраивая себе гнездо на ночь. Я не стала ее гнать, хотя спать с кошками ненавижу. А под утро, сквозь сон, я вдруг услышала, что какая-то женщина стонет от любви... Луна с улицы светила ярко, я пригляделась и увидала, как Клеопатра, высунувшись в форточку и балансируя хвостом, зазывает на свидание кота. Шикнув на кошку, я накрылась с головой и долго не могла уснуть, а уснув, словно воочию увидала пьяные лица сестер Хвалынских сквозь двойные железные решетки какого-то каземата, похожего на психиатрическую больницу...
В сумраке комнаты, крепко пропахшей испарениями долго жившей здесь старухи, я спрашивала себя, куда же завернула меня жизнь? Я всегда мечтала быть счастливой, но к сорока годам всего разок вышла замуж, родила дочку, быстро развелась и стала бабушкой.
«Какая-то обидная жизнь получилась, среди таких же несчастливых горемык, господи, ну, почему в моей жизни любовь и страдания – синонимы?» – Я нашарила ногой тапки и надела их. Поежившись от чужой тоски, которая сочилась из стен, я включила свет.
Какое-то время я слушала мерзкие рулады храпа своего бывшего любовника, необъяснимо похожего на испанского короля, и вытирала слезы, текущие так обильно, словно в голове у меня растаял айсберг.
«Пропали две заслуженные бабки, известные и в званиях. При жизни у сестер никаких детей не было и мужей тоже... Что значит при жизни? Они же пропали», – напомнила я себе.
Ноги еще болели после вчерашнего марафона по кладбищу, я взглянула на них, потом на свою измученную физиономию.
– Даже срочная пластика тебе не поможет, – обиделась я на зеркало и стала быстро одеваться, чтобы уйти.
На половике у двери валялись бычки тонких сигарет, табачный дым, казалось, еще витал в подъезде. Я обратила на это внимание, выходя на улицу.
«Больше не вернусь в эту чертову квартиру!» – думала я, пока шла к ресторану. Я решила закинуть чемодан с сумкой в офис.
На углу мне попалась на глаза афиша анонсов ретрофильмов с Верой Холодной, и я, как дурища, всхлипнула: «Почему я не стала одной из них? Такой, как Вера Холодная, Александра Коллонтай, Орлова или Терешкова... Я ведь тоже женщина!»
